Собрание сочинений в пяти томах (шести книгах). Т.1 - Сергей Толстой

Едва попав в вагон, засыпаю немедленно. Выходим на станции нашей. Коляска с поднятым кожаным верхом нас ждет. Моросит…

После Москвы комнаты дома стали низкими и маленькими, представления о масштабах круто и резко сместились. И свет керосиновых ламп не такой уже яркий… А винегрет — винегретом и остался. Слоны как-то вклинились мне в Успенский собор, и вместо бивней у них не та ли самая спаржа, что ели, обедая, мы на московском вокзале?..

В это лето прогулки мои удлинились. Вот, круг обогнув, мы с отцом все дальше и дальше от дома уходим аллеею липовой. Аллея убита мелким щебнем кирпичным; наверное, очень давно перетерся тот щебень весь в землю. И земля сохранила еще красно-бурый оттенок. Этот оттенок так хорошо сочетается с темной зеленью и серыми исполинскими стволами лип! В дуплах здесь живут белки. Отовсюду смотрят на нас недовольно большие блестящие чьи-то глаза, где-то в зелени неодобрительно трясет рыжей кисточкой ушко, по стволам снизу вверх то и дело мелькают хвосты, а на мелких сучках понатыканы — вялятся на зиму — шляпки грибные, кладовая пушистых хозяек.

— Здесь мы с братом Сережей когда-то, уезжая учиться в Кадетский корпус в Нижний, — говорит мне отец, — целый клад наш зарыли, ящик большой. Чего только в нем не было: игрушки и черепки от красивой разбитой посуды, заспиртованные в бутылках ящерицы и змеи… Мы вырыли яму, сундук опустили, засыпали, оба запомнили место. А когда на каникулы в следующем году возвратились, рылись, рылись — напрасно, так ничего и не нашли…

— Почему же?

— Не знаю я сам, почему; говорят, что бывают внизу смещения почвы, что зарытое в сторону часто уходит или же вниз, оттого и все клады бывает так выкопать трудно, даже, кажется, зная достаточно точно их место. Но мы уезжали всего ненадолго: года — и то не прошло, как хотели мы вырыть, а вот — не нашли. Или спутали место — могло быть и так…

Аллея уже окончилась. Она продолжается такой же прямой лесистой просекой. Слева густая Анатольева роща. Еще дядя отца — Анатолий Николаевич — насадил ее кустиками. Теперь разрослась эта роща. Сыро в ней и тенисто; мы ходим сюда за подосиновиками и за желтой малиной. Отдельно для папы варится из этой малины красивое очень и душистое варенье. Просека заросла густой травой. Очень сыро в этой траве, и присесть отдохнуть не удастся. Но мы смело уходим все дальше от дома. Наконец, впереди расступились деревья, и желтеющей полосой поперек пути пролегла большая дорога. Не дорога — шоссе. Из Москвы в Петербург. Вот зазвенели колокольцы, и под расписною дугой тройка промчалась — не наша. Откуда? Куда? Неизвестно. Идет пешеход — старичок незнакомый. Едут люди, идут: кто они и откуда — неведомо. Налево — Москва, а направо — Тверь и Петербург. Вот и ездят, и ходят здесь в обе стороны. По краю шоссе сложен щебень огромными кучами — для ремонта. Камни — одно из моих увлечений. Лучший подарок в прошлом году получил я от дяди Сережи: из Крыма привез он мне много красивых — зеленых, и синих, и белых — камней, отшлифованных морем…

Забыв усталость, отбираю камни и жадно сую их в карманы. Отец старается отвлечь меня от этого занятия, указывая на горы речного песка: «Знаешь ли, в этом песке интересного больше, ты там покопайся, смотри-ка, какие ракушечки, а это вот белемниты — окаменелость. Смотри, а вот это — находка действительно — стрелка какая!» Пора возвращаться. Пока мы обратно идем, он рассказывает мне о каменных стрелах и топорах — орудиях каменного века. Маленькая кремневая стрелка со следами грубой ручной обработки в кармане лежит у меня. Всюду здесь жили пещерные люди когда-то, охотились здесь, и не только на рысей, лосей и медведей; бродили здесь мамонты и саблезубые тигры… Захваченный этим рассказом, не сразу чувствую, как я устал. Но ноги все помнят. Они спотыкаются и бредут еле-еле. Отец предлагает мне опираться на палку его. Эта желтая трость, с черной ручкой изогнутой и резиновым наконечником, служит ему много лет. Дома есть у него и другая: та вся обгорелая, с какой-то налипшею черной массой внизу — сувенир. Опалил ее кратер Везувия, куда отец поднимался когда-то в Италии…

В другой раз мы уходим с ним через поле. Минуя заброшенную кузницу, песчаный холм, изрытый барсучьими норами и заросший ельником и молодым орешником, куда мы ездили когда-то пикниками жарить яичницу на кострах, понемногу доходим до берега Волги. Я вижу вдали под горой пароход. Он кажется мне совсем крошечным, точно игрушка; за ним тянется неуклюжая, глубоко сидящая в воде баржа. На берегу желтеет песчаная отмель. Но дальше мы не идем: дома мы ничего не сказали. И верно, оказалось, что мама нас ищет уже, беспокоится.

Поспели ягоды… Сколько их в этом году! Печь, отдельно сложенная прямо в саду между двумя аллеями, дымится целые дни. Розовея, оседают на дно тазов пирамиды сахарного песку, плавятся, превращаясь в душистый сок клубничного и черносмородинного варенья. Здесь интересно, только слишком уж жарко. Заходим по пути на прогулку полакомиться вкусными пенками. Печки стоят сами по себе, под открытым небом; над ними плывут облака, шумит листва, поют птицы…

Чистка клубники происходит на нижнем балконе дома. Здесь ягоды освобождаются от зеленых шапочек, под которыми обнаруживаются маленькие розовые лысинки. Горы ягод. Ни варенье, ни воздушные пироги, ни поедание сырой клубники со сливками и сахарной пудрой не в состоянии поглотить этого изобилия. Все ходят с красными пальцами. Сбор ягод с гряд производится три раза в день: утром, в полдень и вечером, но дни такие жаркие, спеет клубника так быстро, что можно обирать ее без перерывов…

К началу сенокоса приехали старшие братья с товарищем по полку — Купреяновым. Рано утром, накинув на себя что попало, все они бегут купаться на пруд, папа тоже. Берут с собой и меня. Вечерами, когда спадает жара, все играют в горелки на свежевыкошенном лугу Слободской дороги; отдыхать забираются в сенной амбар, стоящий рядом. Быстро проходит несколько дней. И опять уезжают они: предстоят им маневры какие-то…

Зато им на смену является Леша. Он скоро ждет производства в офицеры, сшил себе парадный кавалергардский мундир. Мундиры семеновцев много скромнее. При мне Леша как-то мундир примеряет, чтоб в нем показаться папе и маме. Китель белого сукна и блестящая каска с двуглавым орлом производят на меня неотразимое впечатление. Семеновские парадные красные нагрудники и кивера с султанами блекнут в памяти, пытаясь стать рядом с этим блеском, и старшие братья кажутся несправедливо обиженными…

……………………………………………

Наступает очередная ночь — с шумом лип, пеньем комаров и сетками в окнах. Опять лежит в своей постели отец, перечитывая только что полученное Кокино письмо и собираясь писать ответ.

«Как закончили сенокос? Вера что-то давно нам не пишет, и мы ничего не знаем… Купреянову командир дал внеочередной отпуск, и он сегодня уезжает к себе в Княжево. Просит передать вам всем от него низкий поклон и еще раз благодарит за гостеприимство. Он в восторге от дней, проведенных у нас. Дела их очень расстроены, и боюсь, что ему придется выйти из полка… Купил себе книги Семенова „Расплата“ о русско-японской войне… С кондуктором вышлю…

Здесь все потрясены убийством эрцгерцога Франца Фердинанда[25], хотя он и был, говорят, врагом России. Переживет ли это старик Франц Иосиф[26]? Получил я письмо от Миши Иванова, помнишь, которого я привозил как-то летом из юнкерского? Он в Сибири. Их полк стоит за Иркутском. Обстановка тяжелая, и настроение у него ужасное. Пишет, что очень одинок, ждет войны как избавления от жизни. Написал ему ответ. Должен сознаться, задел меня за живое его безучастный взгляд на жизнь. Как часто люди не знают ее цены! Ругаются, проклинают день и час своего рождения и тем оскверняют это единственное сокровище, данное человеку Богом для его исправления и приготовления к другой, лучшей жизни… Высказал ему, что, по-моему, это недостойно мужчины и воина. Война для меня — не случай нацепить орденок или сломать себе шею, а случай испробовать свои силы, суметь поставить на карту, не дрогнув, свою жизнь, но только там, где нужно и когда нужно. Как православный, я жду войны как чаши искупления за грехи наши и готов, если Господь велит, совершив скромный долг офицера и солдата, пасть на поле брани. Но не жаждать же этого как самоцели! Жизнь и так коротка. Зачем же быть таким безумцем и желать конца ее? Она оборвется вдруг…»

Бежит вниз по свече растопленная прозрачная капля, бежит и застывает, одна, другая… Ответное письмо уже начато, но перо остановилось на первой странице, и отец глубоко задумался…

Да, он слышит за сотни верст простые слова сына. И это именно те слова, которые ему хотелось бы от него слышать. Простые, банально даже простые слова… Но как мало людей, для которых эти слова так наполнены жизнью и смыслом, так неотделимы от них! Как бы ни мало, они еще есть. А пока они есть — не страшно ничто… «Даже ради десяти праведных…»