Массовое процветание. Как низовые инновации стали источником рабочих мест, новых возможностей и изменений - Эдмунд Фелпс

Экономические свободы имели ключевое значение для инновационных процессов. Основной момент заключается здесь в том, что две головы лучше одной. Следует ожидать того, что инновации в той или иной национальной экономике будут менее распространены, если значительные сегменты общества не могут приобщиться к социальной жизни или же, если и могут, не имеют юридически закрепленных прав, которые позволяли бы им делиться плодами своего труда. Историки личной свободы — или автономии — выяснили, что в традиционных обществах Востока отцы владели своими дочерьми, так что последних можно было заставить работать или продать, тогда как традиционные общества Запада оставляли за мужьями право владеть всем, что приносили в дом жены. И на Востоке, и на Западе, черных могли продать в рабство. Но в XIX веке современные общества окончательно уничтожили рабство. Чуть позднее они ввели законное право женщин на владение собственностью. Выдвигались теории, согласно которым развитие самой природы труда в инновационной экономике привело к тому, что обществу стало выгодным наличие у женщин автономии, поскольку они получили стимул приспосабливаться и придумывать те неожиданные решения, которые подходили им больше всего67. Примерно так же инновации в отдельной национальной экономике обычно получают большее распространение, если потенциальные поставщики изобретений и новых идей имеют полное право открывать новые компании в уже существующих отраслях. Свободный выход на рынок позволяет предпринимателям разрабатывать и запускать новые продукты для тестирования их на рынке или же внедрять новые методы для производства уже имеющихся продуктов. Также инновации получают более широкое распространение тогда, когда фирмы могут с большей свободой предлагать новые продукты или же вести свои дела по-новому. Следовательно, развитие таких свобод привело к непредвиденным положительным последствиям, выходящим далеко за пределы обмена, поскольку в конечном счете им суждено было вывести прогресс человечества на новый уровень.

Также ясно, что люди больше способны и готовы отклоняться от проложенных путей, приходя порой к инновациям, когда могут свободно уйти из дома, покинуть свой регион или даже страну, чтобы набраться знаний о новых и старых продуктах, а также о новых образах жизни. Как сказал бы Вебер, люди не могут понять структуру и функционирование экономики или даже ее небольшой отрасли — экономики или индустрии, в которых в будущем произойдут инновации, если у них нет значительного опыта работы в них, то есть они не могут разобраться в них издалека. Чтобы инновации состоялись, у потребителей и предприятий, принимающих решения в качестве потенциальных конечных потребителей, должно быть полное право принять новый продукт, оценить, соответствует ли он в полной мере наличной потребности, и узнать, как им пользоваться.

Из утверждения, что свободы являются благотворными, особенно для креативности и достижения инноваций, не следует, что они благотворны всегда и везде, поскольку такой тезис был бы преувеличением, характерным для Айн Рэнд, теоретика либертарианства. Не все свободы хороши для динамизма. Нормативные предписания, ограничивающие свободу некоторых производителей, часто позволяют потребителю рисковать и покупать новые товары, не страшась удара электрическим током, отравления или чего-то еще в этом роде. Закон о банкротстве, мешающий кредиторам захватывать причитающееся им имущество, позволяет предпринимателю

рисковать и заниматься разработкой инновационного продукта, не боясь того, что он потеряет вообще все (хотя порой такие законы ограничивают кредитование). С другой стороны, некоторые нормы сдерживают инновации, а не способствуют им. (Хотя либертарианцы всегда утверждают, что практически все нормы дурны, сторонники государства указывают на то, что вряд ли существует такой инновационный продукт, который не должен был бы проходить сертификацию, прежде чем попасть на рынок, иначе он может причинить вред первым пользователям, решившим его попробовать.) По мере развития современных экономик путаница норм местного, регионального и государственного уровня привела к созданию барьеров для новых продуктов и производственных баз, тем самым, вероятно, принеся больше вреда, чем пользы. В США строительство аэропортов натолкнулось на стену не потому, что путешественники предпочитают пробки и простои дополнительному налогу на их авиабилеты, который, вероятно, был бы введен, а потому что повсюду местные сообщества твердили одно и то же: «только не на моем заднем дворе». Соответственно, вместо того, чтобы запрещать некоторые проекты, стоило бы потребовать от строителя такой компенсации району, которая позволила бы заручиться его одобрением. Но это также могло бы оказать сдерживающее влияние на многие инновационные проекты.

Есть все основания полагать, что две другие свободы — законное право накапливать доход, полученный благодаря новому успешному проекту, такому как шлягер или удачное кино, и законное право инвестировать этот доход в частную собственность, главным образом капитал, сыграли свою историческую роль в запуске динамизма. (Пока мы можем обойти вопрос о том, сколько именно богатства необходимо — то есть достаточно ли для высокого динамизма предоставить широкие права на владение личной собственностью, такой как одежда и другие товары длительного пользования, например машина, лодка, квартира в городе или дом в сельской местности.) Здесь мы выходим далеко за пределы тезиса, согласно которому законное право получать деньги в обмен на товары или услуги является первым шагом к тому, чтобы сделать инновации выгодными для многих участников экономики. Нам необходимо выяснить, действительно ли свобода владения имуществом в виде фирм (находящихся в единоличной собственности или партнерской), а также свобода владения компаниями через акции — как частными компаниями, так и публичными — имела и по-прежнему имеет большое значение. Предположение, что такая свобода, в целом, способствует инновациям и что, судя по всему, важна именно определенная форма собственности на компании, на данном этапе нашего рассуждения уже не может особенно удивить. Если мы хотим, чтобы на низовом уровне появлялись творческие идеи, а частные предприниматели и финансисты оценивали, какие из этих идей заслуживают риска, мы вряд ли захотим ограничить круг изобретателей, финансистов и экономистов теми, кто занимается своим делом лишь за обычную стипендию, выплачиваемую государством всем подряд, или просто за возможность зарабатывать обычное годовое жалование, получаемое рабочими при полном отсутствии риска или с незначительным риском. При таких условиях в стране не появилось бы подходящего класса инноваторов, ведь у них не было бы достаточных стимулов, чтобы принимать решения из расчета на прибыль, а не ради забавы или славы. И, видимо, нет никакого очевидного способа платить автору идеи, разработчику и финансисту, иначе как по договоренности, в соответствии с которой каждый из этих ключевых участников получает свою долю. То есть должен быть социальный механизм, который вознаграждает тех, кто проводит инновационную работу, по плодам их идей, интуиций и суждений, то есть по достигнутой инновации, а не по затраченному времени. (Социалистический аргумент, согласно которому общество только выиграет, возложив ответственность за большую или значительную часть инвестиций в капитал — включая экономические знания — на государство, мы отложим до следующей главы.)