Свое время - Виталий Владимиров

Марина саркастически усмехнулась:

- Меня бы кто выдал. Можно и насильно. Согласна. Хотя, какое же это насилие, если согласна... Что-то заболтались мы с вами, дети мои. Проверим-ка лучше, как молодой наш человек стол сервирует... Ошибочки, ошибочки допускаете... Ножи надо класть лезвием вовнутрь, десертная ложечка сверху, все по ранжиру, все по протоколу, чтобы минимум движений за столом с приборами делать, не звякать, не звенеть бокалами, не греметь посудой, иначе официанты сбегутся, соседи заметят, что невоспитанный вахлак вы, молодой человек. На двоечку работа.

- Подумаешь, нож не так положил, пальчик не оттопырил, глазки не закатил, - я готов был обидеться на Марину.

- Неправда ваша, дяденька, - с интересом взглянула на меня Марина и нравоучительно добавила: - в жизни все надо знать, все уметь делать самому. И делать хорошо. Как Мэри Поппинс.

Марина неожиданно заливисто расхохоталась:

- А ведь он у тебя зеленый еще совсем, Натуся, и чувствительный, весьма чувствительный, ох, и трудно будет вам, ребятки, в жизни. Не робейте, месье, не тушуйтесь, сэр, все о?кей.

Она тряхнула головой.

Цыганистая брюнетка в отличие от моей светловолосой Наташи. Черное и белое. Что их связывает, кроме детства? Или подругами обязательно становятся женщины, внешне и внутренне, казалось бы, диаметрально противоположные? Женская дружба, наверное, понятие особое, живущее по своим законам и коренным образом отличающееся от мужского братства. Они нуждаются друг в друге, потому что неуверены в себе - кто подскажет, как я сегодня выгляжу, что надеть, чтобы нравиться, чтобы быть в центре внимания? Конечно, подруга. Подруга всегда предупредительна, ласкова, внимательна, подруге доверены самые тайные тайны. Подруге нравится эта власть, и она не станет делиться ею с другой... С другими... Со мной, например. Я для Марины - соперник. Если, не дай бог, мы с Наташей поссоримся, то она пойдет к Марине. И еще неизвестно, что ей та насоветует... Треугольник. Мужчина - Женщина - Подруга. Бермудский... Похоже, что я ревную Наташу к ее подруге...

Марина шумно вздохнула:

- Мое воспитание - тяжелое наследие прошлого, - сказала она, обращаясь ко мне. - Среда, как говорится, дурно влияла на меня. Родители, светлая им память, укатили в гниющий ад проклятого капитализма, а маленькую девочку-дюймовочку сдали в интернат. Школы не было для советских детей в Токио, понятно?.. Домаригато, что по-японски спасибо большое значит... Чему же мы в нашем славном интернате обучались? Науки в голову не лезли, да и кому они нужны, если тебе с детства в голову вдалбливала мамаша, что для девушки важнее всего красиво одеться, модно причесаться, элегантно накрыть на стол, умно вести светскую беседу, и все это для того, чтобы точно в сердце поразить свою цель, свою добычу - мужа, который увезет тебя заграницу, где ты горя не будешь знать. Такие вот были мои университеты. Неофициальные. Интернатские. Учила жизнь. Детки в интернате четко делились на тех, у кого родители в капстранах работают, у кого - в соцстранах. Капиталисты и социалисты. Самая тяжелая, самая нервная, истеричная пора для детишек - встреча после каникул: кто кому что понавез, кто куда съездил к мамочке, к папочке... Кто в Париж, а кто и к тетке в Тамбов... Есть разница, не так ли?.. Ченч шел... Обмен значит... Меняли не только барахло, меняли душу, тело... Преподавателей просто покупали... Дешевка - она и есть дешевка...

Марина умолкла.

Молчали и мы.

- Что-то непохоже на меня, - сказала она наконец. - А случилось, надо же... Вы меня не слушайте, просто завидую я вам, ребята, и праздник ваш, честное слово, не хотела испортить, да так уж вышло. Пойду-ка я лучше, завтра свидимся.

В передней Марина звонко расцеловала Наташу и меня.

- Простите интернатского звереныша, прячется он во мне, а иногда так и лезет, так и лезет, хоть бы сдох, проклятый.

Мы с Наташей вернулись в комнату.

Сели за стол.

- До чего паршиво ей сейчас, - сказал я. - А когда у нее родители погибли?

- Ты меня извини, не успела я тебе рассказать про Марину, а видно следовало бы. Жили мы в коммуналке, школа у универмага, время послевоенное, тяжелое, голодное. Жили, как и все тогда, бедно, но дружно. Отец ее, химик, на заводе работал, мать - на шляпной фабрике. Обрезки от фетра, отходы домой таскала, коврики из них мастерила разноцветные, продавала на рынке. Попал дядя Коля, отец Маринки, в академию внешнеторговую. Он не хотел, но в райкоме сказали надо, специалисты требовались. В первую командировку, в Австрию, они Марину с собой взяли, а потом в интернат ее сдали. С годами словно подменили людей. Поначалу подарки всем возили, потом перестали. Барахла натащили воз. И хотя Маринку в институт международных отношений устроили, пай за квартиру эту внесли, но все равно, как будто откупились от нее, долг свой выполнили и забыли про нее. Словно профсоюзные взносы уплатили. Мать ее у жен послов первой советницей по шляпкам была. Потому и сидели за рубежом по пять-шесть лет. Когда случилось это, Аэрофлот и Минвнешторг хоронили их, как героев. А Марина на похороны не пришла... Носит ее по жизни... То бухгалтером, то администратором работает... И что-то никак ей хороший человек не попадется. Как ты. Это потому, что таких, как ты, мало... Ты - мой единственный... Вот после этого и размышляй, что значит для Марины "здравствуй", а что значит "прощай"?..

Глава тридцатая

--===Свое время===-

Глава тридцатая

- Горько! - крикнул отец.

- Горько!.. Горько!.. - нестройно подхватили еще несколько голосов.

Мы с Наташей встали со своих мест...

... С утра мы поехали в загс. Я от возбуждения не знал, куда девать руки, то улыбался, то хмурился, почему-то подмигивал пассажирам в метро, если встречался с кем-то взглядами, настоял, чтобы мы вышли на остановку раньше, уверяя Наташу, что так ближе, короче дорога, заодно и прогуляемся, но мы пошли не в ту сторону, заблудились, попали в квартал новостроек, нам пришлось возвращаться, опять спускаться в метро, проехать остановку, пока, наконец, мы не добрались до загса.

Наташа всю дорогу терпеливо успокаивала меня, резонно подсказывала, что известный путь всегда короче неведомого, что времени у нас достаточно и так, она покорно соглашалась, и только у дверей загса я понял, что был кругом не прав, что Наташе очень вредны все эти треволнения, и резко ощутил, что теперь-то я должен, я обязан все время помнить, что я не один, к чему я основательно попривык за время моего вольного житья у родителей.

- Прости меня, пожалуйста, - попросил я Наташу. - Дурак я, притом круглый. Как подсолнух.

- Будет тебе, Валера, успокойся, солнышко мое. Вот и Евгения Алексеевна.

К загсу подходила наша судьба-регистраторша. Когда это Наташа успела узнать ее имя-отчество?