Последние свидетели (сто недетских рассказов) - Светлана Алексиевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Федя, забирай сестру, и уходите к деду в Огородники…
Утром пришли мы на хутор к деду, а ночью постучал в окно Володя, два дня и две ночи шел из Бреста. В октябре появился на хуторе и Александр. Он рассказал, что пароход, на котором они шли к Днепропетровску, разбомбили. Кто уцелел, кто попал в плен. Немцы гнали их впереди, когда шли в наступление. Несколько человек бежало, среди них и Саша.
Мы обрадовались, когда к деду зашли партизаны.
— Сколько классов окончил? — спросил меня командир, когда нас привели к нему.
— Пять классов.
Услышал приказ:
— Оставить в семейном лагере.
В семейном лагере жили женщины и маленькие дети, а я уже был пионер. Это был мой главный козырь, что я уже пионер. Просился в боевой отряд. Не повезло, как я считал, когда услышал от партизан:
— Школу у нас открывают для таких, как ты.
Кругом война, а мы учились. Школу нашу называли «зеленой школой». Не было парт, классов, учебников, были только ученики и учителя. На всех один букварь, один учебник истории, один задачник по арифметике и один учебник грамматики. Без бумаги, мела, чернил и карандашей. Расчистили поляну, посыпали песком, и это была наша «школьная доска», на ней писали тонкими прутиками первоклассники. Партизаны приносили немецкие листовки, старые обои и газеты. Все это отдавали старшим классам. Даже школьный звонок где-то добыли. Ему радовались больше всего. Разве это настоящая школа, если не звенит звонок? Сделали нам красные галстуки.
— Во-озд-ух! — кричит дежурный.
Поляна пустеет. А потом снова толкутся на песке маленькие:
— Ма-ма мы-ла ра-му…
Из веточек и чурочек сделали большие стоячие счеты. Из дерева вырезали несколько комплектов азбуки. У нас даже уроки физкультуры были. Оборудовали спортивную площадку с перекладиной, беговой дорожкой, шестом и кругами для метания гранат. Гранаты я метал дальше всех. От обиды, наверное, что не берут в отряд.
Закончил шестой класс и твердо сказал, что в седьмой пойду после войны. Дали мне винтовку. Потом сам добыл бельгийский карабин, он был маленький и легкий…
«Он дал мне кубанку с красной ленточкой…»
Зоя Васильева — 12 лет.
Сейчас — инженер-патентовед.
Живет в Минске.
Какая я счастливая была до войны! Я поступила в хореографическую студию при нашем Театре оперы и балета. Студия экспериментальная, по всей республике выбирали самых талантливых детей. А мне написал рекомендательное письмо знаменитый московский режиссер Голейзовский. В тридцать восьмом году был парад физкультурников в Москве, и я на него попала, нас посылали от Минского Дворца пионеров. Выпустили синие и красные шары, шли в колонне. Голейзовский был главным режиссером этого парада, и он меня заметил.
Через год он приезжает в Минск, находит меня и пишет письмо Зинаиде Анатольевне Васильевой, народной артистке БССР… Это она организовала хореографическую студию. Несу письмо, очень хочется прочитать, что в нем написано, но я себе этого не разрешаю. Зинаида Анатольевна жила в гостинице «Европа», недалеко от консерватории. Поскольку я се делала тайно от родителей, то очень спешила, когда уходила из дома. Бегала по улице босиком, а тут только в сандалии залезла, не переодевалась. Надень я что-нибудь праздничное, мама бы спросила: «Куда ты?» А родители слушать не хотели ни о каком балете, были категорически против.
Отдала я Зинаиде Анатольевне письмо, она прочитала и говорит: «Раздевайся. Посмотрим руки, ножки». Я замерла в ужасе как это я сейчас сниму сандалии, когда у меня ноги грязные? У меня, видно, было такое выражение лица, что она все поняла. Дала мне полотенце, пододвинула стул к умывальнику…
В студию меня зачислили, из двадцать человек нас оставили только пять. Началась новая жизнь: классика, ритмика, музыка… Какая я была счастливая! Зинаида Анатольевна меня любила. А мы все любили ее, это был наш кумир, наш бог, никого в мире не было красивее ее. В сорок первом году я уже танцевала в балете «Соловей» Крошнера, была занята во втором акте в танце казачков. Мы показывали его на декаде белорусского искусства в Москве. Я еще танцевала маленького цыпленка в нашем студийном балете «Цыплята». Там была большая курица-мама, а я самый маленький цыпленок.
После декады в Москве нам наградили путевками в пионерский лагерь под Бобруйском. Там мы тоже танцевали своих «цыплят». А там в подарок пекли огромный торт. Его испекли и на двадцать второе июня…
В знак солидарности с Испанией мы носили пилоточки, мой любимый головной убор. Я его сразу надела, когда дети закричали: «Война!» По дороге в Минск потеряла пилоточку…
В Минске мама обняла меня на пороге, и мы побежали к станции. Под бомбежкой потерялись. Я не нашла маму с сестренкой, еду без них. Утром поезд остановился в Крупках и дальше не пошел. Люди заходят в деревенские хаты, а я стесняюсь, потому что без мамы, одна. Вечером все-таки зашла в один дом, попросила попить что-нибудь. Дали мне молока. Поднимаю глаза от кружки на стенку и вижу: стоит моя молодая мама под венцом. Как закричу: «Мама!» Дед со старухой стали меня расспрашивать: «Откуда ты? Кто такая?» Такое только в войну может случиться — я попала к своему двоюродному деду, брату папиного отца, которого никогда не видела. Конечно, он меня никуда не пустил.
В Минске я танцевала цыплят, а теперь мне надо было их сторожить, чтобы сороки не унесли. Цыплята — это ничего, а гусей я боялась. Я боялась всего, я даже петуха боялась. первое мужество я проявила, когда погнала пасти гусей. Гусак был умный, он понимал, что я его боюсь, шипел и норовил потянуть сзади за сарафанчик. Еще я очень боялась грозы. Приходилось хитрить перед моими новыми друзьями, которые с детства не боялись ни гусей, ни петуха. Если я видела, что по небу идет гроза, тут же что-нибудь придумывала и убегала в первый попавшийся дом. И не было страшнее звука, чем выстрел грома. А ведь я уже видела бомбежку…
Мне нравились деревенские люди, их доброта, все звали меня «дитяточко». Помню, что меня очень интересовала лошадь, нравилось ею править, дед разрешал. Она фыркнет, хвостиком помашет, а главное — она меня не слушала: дерну правой рукой, она знает, что сюда надо повернуть, если влево, то влево.
Просила деда:
— Отвези меня на лошади к маме.
— Кончится война, тогда отвезу.
Дед был хмурый, строгий.
Я устроила побег с чердака, за деревню меня проводила подружка.
На станции залезла в теплушку, оттуда выгнали. Залезла на какую-то машину, села с краю. Вспомнить страшно: садятся в машину немец с немкой, а я там, но они меня не тронули. В дороге стали задавать вопросы: где я училась? Сколько окончила классов?
Когда они узнали, что я училась еще и в балетной школе, не поверили. Тут же, в кузове, показала им своего цыпленка. А учила ли я иностранный язык? — спросили.
В пятом классе мы уже начали учить французский язык, все это еще было свежо в памяти. Немка что-то спросила у меня по-французски, я ей ответила. Они были поражены, что подобрали в деревне девочку, которая закончила пять классов. училась в балетной школе и даже ее учили французскому языку. Они не могли прийти в себя от этого открытия.
Не могу сейчас даже вспомнить то свое состояние. Осталось чувство оскорбления… От их глаз, о их слов… А это были, как я поняла, медики, образованные люди. Им внушили, что мы дикари.
…Вот сейчас я сама понять не могу: петуха боялась, а увидела партизан — в папахах, портупее, со звездочками и автоматами: «Дяденьки, я такая смелая». Но в партизанском отряде все мои мечты свели к тому, что я должна сидеть на кухне и чистить картошку. Вы представляете мой бунт в душе! Неделю отдежурила на кухне, прихожу у командиру отряда: «Хочу быть настоящим бойцом». Он дал мне кубанку с красной ленточкой, а я хотела сразу винтовку…
Сейчас, с расстояния лет, удивляюсь, какие мы были дети. А может, не дети?
Вернулась к маме с медалью «Партизан Отечественной войны» II степени. Пошла в школу и забыла обо всем, играла с девчонками в лапту, каталась на велосипеде. Один раз влетела на велосипеде в воронку от бомбы, поранилась, увидела кровь и не войну вспомнила, а свою балетную студию. Как я теперь буду танцевать? Приедет скоро Зинаида Анатольевна Васильева, а у меня разбитая коленка…
Только не пришлось мне учиться в балетной школе. Пошла работать на завод, надо было помогать маме. И так получилось: дочь моя учится в седьмом классе… а мама ее — в десятом…
«Разве мы — дети?..»
Гриша Третьяков — 13 лет.
Сейчас — шофер.
Живет в поселке Ждановичи Минского района.
Записался, что я с двадцать шестого, а не с двадцать восьмого года, чтобы взяли в ФЗО учиться на строителя. Два года себе прибавил. посмотрели, вроде не похож, но раз написано на бумаге, поверили. Срок обучения — шесть месяцев, а нас учили три месяца, выпустили досрочно. Собственно, как учили? Показали, как держать инструмент в руках — рубанок, топор, пилу, — и выпустили. После этого я попал на судоремонтный завод в город Весьегонск на Рыбинском водохранилище и проработал там всю войну. Придет пароход, его надо срочно отремонтировать, так дают только два часа поспать в сутки.
