Избранное - Хулио Кортасар

— Сначала необходимо ответить на другой вопрос, — сказал Лопес. — Должны ли мы вообще что-то предпринимать? И уж тогда согласовывать свои действия.

— Офицер говорил насчет тифа, — сказал Лусио смущенно. — Может, нам лучше посидеть спокойно, хотя бы несколько дней. Путешествие, кажется, будет долгим… Разве не здорово, что нас повезут в Японию?

— Штурман мог солгать, — сказал Рауль.

— Как, солгать?! Так, значит, тифа нет?

— Дорогой мой, мне этот тиф представляется чистейшим обманом. Но, как и Лопес, я не могу объяснить почему. I feel it in my bones [78], как говорят англичане.

— Я согласен с обоими, — сказал Медрано. — Возможно, на пароходе действительно есть больной, но это ни в коей мере не объясняет поведения капитана (если, конечно, он сам не болен) и его помощников. Стоило нам сесть на пароход, как они стали ломать себе голову, что с нами делать, и все время ушло на эти обсуждения. Веди они себя более корректно, мы, возможно, ничего бы и не заподозрили.

— Да, здесь затронуто самолюбие, — сказал Лопес. — Мы досадуем на невежливость команды и, возможно, поэтому начинаем преувеличивать. И все же признаюсь, закрытые двери не просто раздражают меня. Посудите сами, ну какое же это путешествие!

Лусио, все более удивляясь и лишь отчасти разделяя настроения остальных, опустил голову в знак согласия. Ну, если все принимать всерьез, тогда их путешествие пойдет насмарку. А такая приятная поездка, черт возьми… Но почему они так щепетильны? Какая-то дверь… Им соорудили бассейн на палубе, устроили игры и развлечения, так какое им дело до кормы? Есть пароходы, где нельзя проходить на корму или на нос, и никто из-за этого не нервничает.

— Если бы мы были уверены, что это действительно тайна, — сказал Лопес, садясь на край постели Рауля, — но это может оказаться просто упрямством, неуважением к нам, а возможно, капитан вообще считает нас грузом, которому положено занимать определенное место. Вот тут-то, как вы понимаете, и начинает разыгрываться воображение.

— А если мы убедимся, что так оно и есть, — сказал Рауль, — что нам тогда делать?

— Проложить себе путь, — сухо сказал Медрано.

— Так. Хорошо. Одно мнение у нас уже есть, и я его разделяю. Я вижу, Лопес тоже «за», а вы…

— И я, конечно, — торопливо сказал Лусио. — Но прежде надо убедиться, что это не прихоть.

— Самым лучшим выходом было бы заставить их протелеграфировать в Буэнос-Айрес. Объяснения штурмана показались мне совершенно несуразными, зачем же тогда телеграф на пароходе? Итак, проявим настойчивость и узнаем, каковы намерения этих… липидов.

Лопес и Медрано расхохотались.

— Уточним наш лексикон, — сказал Медрано. — Хорхе считает, что липиды — это матросы с кормы. Офицеры, как я слышал за столом, называются глициды. Итак, сеньоры, именно с глицидами нам и предстоит скрестить шпаги.

— Смерть глицидам! — вскричал Лопес. — Недаром я все утро провел в разговорах о пиратских приключениях… Но предположим, что они откажутся передать нашу телеграмму в Буэнос-Айрес, а так наверняка и случится, раз они затеяли нечистую игру и боятся, чтобы мы не испортили им все дело. В этом случае я не представляю, каким может быть следующий шаг.

— А я представляю, — сказал Медрано. — И весьма отчетливо. Надо будет взломать одну из дверей и прогуляться по корме.

— Ну, а если дело примет дурной оборот… — сказал Лусио. — Вы же знаете, на море совсем иные законы, другая дисциплина. Я в этом ничего не смыслю, по мне кажется, не обдумав все заранее, нельзя выходить за рамки.

А что значит «выходить за рамки», когда поведение глицидов красноречиво говорит само за себя, — сказал Рауль. — Если завтра капитану Смиту придет в голову, — и тут ему самому пришла в голову сложнейшая игра слов, в которой участвовала принцесса Покаонтас, придавшая ему дерзости, — чтобы мы продолжали путешествие, не выходя из кают, он посчитает себя вправе держать нас там.

— Вы рассуждаете, как Спартак, — сказал Лопес. — Если им дать палец, они отхватят всю руку — так сказал бы наш друг Пресутти, об отсутствии которого в данный момент я крайне сожалею.

— Я собирался пригласить и его, — сказал Рауль, — но, откровенно говоря, он такой мужлан… Позже мы можем ознакомить его с итогом наших заключений и посвятить в существо нашего освободительного дела. Он прекрасный парень, и глициды и липиды тоже, наверно, сидят у него в печенках.

— Итак, — сказал Медрано, — если я правильно понял: primo — мы считаем, что утверждение о тифе звучит неубедительно и secundo — мы должны настаивать на том, чтобы тюремные стены пали и нам позволили осматривать пароход, где нам заблагорассудится.

— Совершенно верно. Наш метод: телеграмма в столицу. Возможный результат: отрицательный. Наши последующие действия: взломать дверь…

— Все достаточно просто, — сказал Лопес, — за исключением двери. Взлом двери им не очень-то понравится.

— Ясное дело, не понравится, — сказал Лусио. — Они могут отправить нас обратно в Буэнос-Айрес, а это, по-моему, ужасно.

— Признаю, — сказал Медрано, который смотрел на Лусио с какой-то вызывающей симпатией, — вновь встретиться на углу Перу и Авениды послезавтра утром было бы нелепо. Но, дорогой друг, по счастливой случайности на углу Перу и Авениды нет задраенных дверей Стоуна.

Рауль поднял руку, провел ладонью по лбу, словно отгоняя навязчивую мысль, и, так как все присутствующие промолчали, сказал:

— Как видите, и это подтверждает мое недавнее предчувствие. За исключением Лусио, чье желание увидеть гейш и послушать, как звучит кото, вполне справедливо, мы с радостью жертвуем Империей восходящего солнца ради городского кафе, где двери широко распахнуты на улицу. Соразмерна ли такая Жертва? Разумеется, нет. Ни в малейшей степени. Лусио совершенно прав, призывая нас к спокойствию, ибо плата за эту пассивность весьма высокая: кимоно, Фудзияма. And yet, and yet [79]…

— Вот оно сакраментальное словечко, — сказал Медрано.

— Да, сакраментальное. Дело не в дверях, дорогой Лусио не в глицидах. Возможно, на корме неприглядно: пахнет мазутом и грязной шерстью. И видно оттуда то же, что и отсюда: море, море и море. And yet…

— Итак, — сказал Медрано, — по-видимому, существует мнение большинства. Ах, вы тоже? Отлично, тогда это мнение единодушно. Теперь остается решить, сообщим ли мы об этом остальным. В настоящее время, по-моему, не стоит посвящать в наше дело никого, кроме Рестелли и Пресутти. Как говорится в подобных случаях, нет нужды тревожить женщин и детой.

— Возможно, не будет никаких оснований для тревоги, — сказал Лопес. — Но мне хотелось бы узнать, как мы проложим себе путь, если возникнет такая необходимость.

— Очень просто, — сказал Рауль. — Раз вы так любите играть в пиратов, вот возьмите.

Он поднял крышку коробки. Внутри лежали два револьвера тридцать восьмого и один автоматический тридцать второго калибра и, кроме того, пять коробок с патронами, изготовленными в Роттердаме.

— Hasdala, — сказал один из матросов, поднимая без видимых усилий огромный деревянный брус. Другой матрос с коротким отрывистым «Sa!» вогнал в край бруса гвоздь. Бассейн был почти готов; сооружение столь же простое, сколь и прочное, возникло посреди палубы. Пока один из матросов приколачивал последнюю распорку, другой развернул рулон брезента и стал прикреплять его с помощью ремней и пряжек.

— И это они называют бассейном, — посетовал Пушок. — Кое-как сколотили эту пакость; да в ней разве только поросятам купаться. Как вы считаете, дон Персио?

— Я испытываю отвращение к купанию на открытом воздухе, — сказал тот, — в особенности когда можно наглотаться чужой перхоти.

— Нет, вообще-то это здорово, вы не думайте. Вы никогда не были в бассейне «Спортиво барракас»? Тем все дезинфицируют. И размеры у него олимпийские.

— Олимпийские? А что это такое?

— Ну… размеры, годные для проведения олимпийских соревновании. Олимпийские размеры публикуют во всех газетах, А вы поглядите на эту штуковину — доски да брезент. Вот Эмилио два года назад ездил в Европу, так он рассказывал, что на палубе парохода, на котором он плыл, был бассейн из зеленого мрамора. Знай я, что тут такое, ни за что не поехал бы, клянусь вам.

Персио смотрел на волны. Берег исчез вдали, и «Малькольм» скользил по безмятежно спокойному океану, по его синим с металлическим отливом волнам с почти черными крутыми боками. Только две чайки провожали пароход, упрямо примостившись на мачте.

— Какие прожорливые эти птицы, — сказал Пушок. — Готовы гвозди глотать. Люблю смотреть, как они пикируют, когда завидят какую-нибудь рыбешку. Бедные рыбки, они их пронзают клювом. А как вы думаете, мы увидим во время нашего путешествия дельфинов?