Возмездие - Семен Цвигун

Шмиль преданно глядел Вольфу в глаза.

— Я был ранен в отряде Млынского до того, как успел подготовиться к покушению. Ранение было тяжелым, меня увезли самолетом через линию фронта в тыловой госпиталь. После выздоровления я был направлен на передовую и при первой возможности перешел…

— С тех пор он семь раз переходил линию фронта, выполняя мои задания, — сказал Вольф и спросил у Занге: — Ты удовлетворен?

— Да, — коротко ответил Занге. — Млынского он узнает в лицо?

Вольф вопросительно посмотрел на Охрима.

— Думаю, мы с майором узнаем друг друга, — ответил Охрим.

— Хорошо, — кивнул Занге. — Он подойдет.

Вольф улыбнулся.

— Еще бы… Иди, Шмиль. Когда будешь нужен — вызовем.

— Слушаюсь, господин генерал! До свиданья, госпо-дин штурмбанфюрер, — поклонился Охрим Занге.

— Ну иди, иди, — махнул рукой Вольф и, когда вышел из кабинета Охрим, сказал: — Один из лучших моих агентов. Сейчас он нацелен на городское подполье. Кстати, Алерт на полном доверии у большевиков, с которыми связан. Пора приступать к решительным действиям.

Ранним утром в окно школы раздался стук.

Женщина в платке, накинутом на плечи, позвала:

— Катерина! Катерина!

Девушка приоткрыла окно.

— Что? — спросила испуганно.

— Докторша партизанская у тебя стоит?

— Здесь…

Ирина Петровна подошла к окну, сонно протирая глаза.

— Что случилось?

— Здравствуйте… Женщина трудится… Лосенкова Анна… Помогите, не хватает силов у нее, никак не родит…

— Иду. — Ирина Петровна, прихватив свою сумку, вышла, обернулась к окну, в котором еще стояла учительница. — Если что, где искать меня, знаешь?

— Знаю…

— Ну пошли…

…В печи кипела вода в чугунках и ведре. Суетилась женщина у кровати, отгороженной ситцевой занавеской от печки, с которой свисали три неостриженные светлые головки. И когда раздавался крик матери, две младшие девочки начинали всхлипывать, а старшая крепилась, кусая губы.

Вошли Ирина Петровна и женщина, которая ходила за ней. Раздеваясь, Ирина Петровна сразу увидела девочек. Вынула обмылок из сумки, приказала женщине, вышедшей к ней навстречу:

— Полейте!.. Давно?

— Полсуток уже, — ответила та, выливая из ковшика воду на руки доктору. — Совсем ослабела…

— А муж где?

— Так нету. Забрали ироды мужика…

— Полотенце! — сказала Ирина Петровна.

— Вот… — Женщина подала заранее приготовленный чистый рушник.

— Правда, будто Павлушкина, старосту, судить будут нынче? — спросила та, что пришла с Ириной Петровной.

— Наверное…

— Так он и продал Лосенкова, мужика ее, за то, что он хлеб давал партизанам. А как не дашь?.. Свои.

Снова закричала роженица. Ирина Петровна, оставив полотенце, подошла к ней.

— Ну вот, родная, теперь не волнуйся… Все будет хорошо. Не впервой ведь… а?

Женщина тяжело дышала. Лицо было мокрым от слез и пота. И все же она, улыбнувшись Ирине Петровне, кивнула:

— Ага…

На рассвете группа всадников появилась на опушке леса. Перед ними в туманной утренней мгле утопала деревня.

Млынский спал у окна на лавке, укрытый шинелью, Ерофеев — у двери. Он приподнялся на локте, насторожился. Услышав шум за дверью, вынул на всякий случай пистолет из-под вещмешка, лежавшего в изголовье.

— Ерофеич! — раздался голос Горшкова. — Не пальни спросонья в гостей.

— Черти носят! — проворчал Ерофеев.

Млынский резким движением сел на лавке.

— Что? — И сна уже ни в одном глазу. На крыльце громыхали сапоги, — Отвори! — Млынский застегнул воротник гимнастерки.

В горницу, звякнув шпорами, вошел Семиренко с неизменной шашкой у пояса, следом — человек в полушубке и в башлыке, надвинутом на лицо.

Горшкову, который сопровождал их, и Ерофееву майор приказал:

— Проследите, чтобы нам не мешал никто!

— Есть! — И Горшков исчез за дверью следом за Ерофеевым.

— Ну здорово, бродяга! — обнял Млынского Семиренко.

— Здравствуй, Васильич, что стряслось? Почему молчит рация Афанасьева?

— Именно, что стряслось, — сказал Семиренко, освобождаясь от своих ремней. — Вот он сейчас доложит тебе. — И шашкой в ножнах указал на человека, который уже успел размотать свой башлык.

— Капитан Афанасьев! — узнал его Млынский.

— Так точно, — ответил человек, которого мы знали раньше под именем Георга Райснера, и смущенно улыбнулся.

— Точно, да не так, — в ответ улыбнулся Млынский, пожимая руку Афанасьеву, который, скинув полушубок, остался в форме немецкого офицера. — Это вы у немцев в капитанах зачахли, Афанасьев, а я поздравляю вас со званием майора и орденом Красного Знамени…

— Спасибо, — грустно ответил Афанасьев. — А у меня совсем скверные новости: Цвюнше убит.

Млынский горько вздохнул, покачав головой.

— Как же это? Несчастный случай?

— По сообщениям их газетки — покушение.

— Какое покушение? Кто это мог? — Млынский взглянул на Семиренко.

— Бандиты! — сказал Семиренко. — С Садовой улицы, из бывшей гостиницы «Ленинградская», где теперь гестапо.

— Такая возможность не исключается, — согласился Афанасьев. — Тогда аресты Захара и отца Павла неслучайность. Если Цвюнше был под наблюдением, раскрыть его связи не такая уж сложная задача для профессионала, а Вольф не любитель…

— Кто еще арестован? — спросил его Млынский.

— Профессора взяли, Беляева… Захар при аресте погиб.

Млынский вздохнул.

— Какое несчастье…

— Беляева случайно могли загрести. Странно, что они на аптеку не вышли…

— Вы все-таки Анну Густавовну спрячьте. Жалко людей!..

— Сделано, — ответил Афанасьев. — Не пойму: если за Цвюнше следили, почему взялись за него только сейчас, когда дело уже сделано?

— Гибель Цвюнше — загадка, — сказал задумчиво Млынский, — аресты его связников — вторая загадка. Цвюнше передал нам сведения о квадрате 27. И этот квадрат — тоже загадка. — Он раскрыл планшет с картой. — Мы только попытались чуточку сунуться вглубь — сразу получили по зубам, погибли Юрченко и двенадцать бойцов…

— Этот ваш квадрат похож на бутылку, — заметил Афанасьев, рассматривая карту.

— Вот в самое горлышко пролезть не смогли. — Млынский встал из-за стола, прошелся по комнате.

— А если все три загадки, как в старой сказке, загаданы одной ведьмой? — спросил Семиренко.

— Похоже. И мы не разгадаем их, пока не пролезем сквозь это горло, — ответил Млынский. — Это надо срочно решать.

Вошел Ерофеев с дымившимися котелками, покосился на сидевшего в дальнем углу спиной к нему Афанасьева.

— И еще одно странное дело, — говорил Афанасьев тихо. — Склады, которые были захвачены каким-то лихим партизанским отрядом в Тарасевичах… помните?..

— Конечно, они и Алешку освободили, — подтвердил Млынский.

— …были переданы незадолго до налета на баланс СД, — продолжал Афанасьев.

— Ну и что?

— А то, что СД почему-то заменило армейскую роту охраны взводом наспех набранных полицаев. Зачем? Факт незначительный, но непонятный, а это тревожит… — Афанасьев поднялся, когда Ерофеев вышел из горницы, с усмешкой сказал: — Ерофеич ваш просверлил мне всю спину взглядом. Как бы не пришиб ненароком, ей-богу…

Млынский улыбнулся.

— Не любит он эти мундиры… Готовься, майор. Жаль твою крышу, но если не найдется другого выхода, идти в квадрат 27 придется тебе…

Афанасьев подошел к окну, мимо которого по деревенской улице прошли женщины в темных платках…

— Хоть одним бы глазком взглянуть, — сказал, ни к кому не обращаясь, Афанасьев, — как мама идет домой вдоль Днепра по Крещатицкой набережной…

С крыльца бывшей управы перед народом выступает Семиренко:

— Вот, товарищи, теперь вы сами выбрали Советскую власть… — он положил руку на плечо стоявшей рядом с ним женщины лет сорока, со спокойным крестьянским лицом и суровыми глазами, — пускай пока не закрытым и не тайным голосованием, как полагается, да зато родную, свою, верно я говорю?

— Верно! — ответили дружно из толпы.

— А что у нас на сегодняшний день наблюдается на дворе? Весна наблюдается. Отличная весна! И земля тоскует без пахаря, как баба без мужика, верно? Давайте вспашем и посеем побольше этой весной! Семенами поможем вам. Сеять, родные, надо потому, что до осени наши придут. Большевистское слово даю, придут! А мы — с урожаем, и сами сыты, и мужиков наших, воинов славных, накормим! Верно я говорю?

— Верно! — еще дружнее поддержали Семиренко люди.

— Вот так, — довольный, откашлялся Семиренко в кулак. — А теперь последний вопрос. Давай их сюда, Бондаренко!

Из управы вывели и поставили перед народом, враз встревоженно загудевшим, Павлушкина и трех полицаев.