Алтарь - Александр Прозоров

Здесь не было различия на своих и чужих – проголодавшийся путник мог подойти к любому огню, срезать себе пару ломтей горячего мяса, приложиться к кувшину с прохладной озерной водой. Кто-то оставался у новых знакомых, кто-то отправлялся дальше искать своих. Хотя в этом огромном лагере, скрепленные единой целью, своими были все.

Князья сидели наравне со всеми – у общего огня, на обычной подстилке, срезая мясо с кабаньей туши и запивая угощение чуть подслащенной медом водой.

– Сеяться этим летом уже поздно, – задумчиво отметил Словен. – Придется до следующего года хлеб поберечь, без лепешек и блинов людей до весны оставить. На озере рыбы запасти нетрудно, да токмо тоже время надобно. Солить ее, коптить. Погреба для припаса копать. Опять же, дома ставить надобно, печи класть. А ну зимы тут суровые? Вымерзнут все.

– Да что ты все зудишь и зудишь! – не выдержав, вскочил Рус. – Ну хочешь – ставь здесь город! Вот прямо здесь и ставь! Ну и ладно, что по весне его половодье унесет, а в жару остатнее топью всосется – ставь! Ты старший, я тебе не указ! Ставь! Я тебе запрещаю, да? За руки хватаю?!

– Нет, не хватаешь, – тихо ответил Словен. – Ты тоже прав, на болоте жить нельзя. Чай, не криксы мы ночные, не водяные мокрые. Да токмо где оно, место сухое? Сапоги не стопчем, ищущи?

– И что делать? Ты чего предлагаешь?

– Ничего, брат. Я думаю.

– А про себя ты думать не можешь?

– Не могу, брат. Я хочу знать твое мнение.

– Какое мнение? – уселся обратно Рус и запихнул в рот уже давно отрезанный, но так и не съеденный шмат мяса, наскоро прожевал, проглотил. – Ты согласен, что нельзя на болоте город ставить? Согласен. Здесь болото? Болото. Так о чем говорить?!

– Озеро большое, наверняка рыбное. Леса в достатке. Можно ладьи строить, снасти ставить. На первое время всяко голодными не останемся.

– Брат, – тихо зарычал Рус. – Ты себя-то сам слушаешь? Чав-чав. Мокро. Хлипко. Болото.

– Да я ничего, – проговорил Словен. – Я так, думаю.

– Думай, – кивнул Рус. – Но только мне ничего не сказывай. Меня нет. Я сплю. Ночь, сплю. Все…

И он действительно отвалился на спину, прикрывшись черным шерстяным плащом.

– А ведь здесь, сколько помню, равнина вокруг, – почесал кончик носа князь. – Округ озера, наверно, везде подтоплено, подхода хорошего нет. Прошлого дня, помнится, мы мимо реки полноводной шли. Что, если к ней вернуться? Берега там, конечно, низкие, но не топь. До озера половина поприща[16], под парусом не расстояние вовсе. И угодья рыбные рядом будут, и гнус донимать не станет, и крепость не утонет.

– А красивая река была, просто жуть, – сел на подстилке Рус. – Красивая, как твоя жена, правда? Жена у тебя, брат, красавица. А давай, брат, именем ее реку назовем. Шелонь… Разве плохо?

– Да, в общем, хорошо, – усмехнулся Словен.

– Так и назовем, – ободрился Рус. – Назовем, брат. Река сия отныне Шелонь именоваться станет. А теперь во-он туда взгляни. Повозку крытую видишь? Там твоя жена-красавица по тебе скучает. Так ты иди и весть эту радостную ей и молви. Но только ей, а не мне, очень тебя прошу. Не говори мне больше ничего, брат. Хотя бы до утра, ладно?

– Княже… Княже… Княже…

– М-м… – сонно перевернулся на спину Рус, чуть стянул плащ, открывая лицо, покосился на охотника. – Тебе чего?

– Брат твой где, княже? С утра ищем.

– А щас что? – Рус зевнул и посмотрел по сторонам.

Над стоянкой стлался по земле густой влажный туман. Белое небо давало достаточно света, чтобы можно было различить лицо близкого собеседника, угли в кострище, кости на вертеле, однако солнце еще не поднялось, и говорить про утро было несколько рановато.

– Так чего тебе, Скилур? – недовольно сморщился князь и передернул плечами.

– Брата твоего найти не можем.

– Так он в повозку утром уходил, к жене своей.

– Нету, княже. Заглядывали.

– Куда же его тогда понесло? – Рус выпрямился во весь рост, огляделся по сторонам, потом негромко позвал: – Бра-ат…

По ту сторону кострища зашевелилась волчья шкура, выглянуло заспанное лицо.

– Все-таки вернулся, – отметил Рус. – До Шелони-то хоть дошел?

– Дошел, – ответил Словен. – Просто потом хотел еще об одном посоветоваться, да ты спал.

– Прости, княже, – преклонил перед ним колено охотник. – Арфакс послал меня с вестью. До рассвета наказывал передать.

– С какой?

– Дозором дальним мы вчерась речушку мелкую, болотную перешли. А за ней земля вверх пошла. Сухие холмы, лес на них чистый, сосновый. Воздух – что мед гречишный. Птицы поют, следы заячьи…

– Ты ради зайцев нас до света разбудил? – перебил его Рус.

– То не важно. По холмам сим мы до реки вышли. Аккурат под ними, высокими, течет. Шириною саженей полста будет, из самого моря течет, видно. Ну а куда вниз – неведомо.

– И что?

– Дык, – несколько растерялся охотник, – Арфакс послал. Наказывал сие и передать. Про холмы и реку. Про лес сосновый.

– Стой! – спохватился Словен. – Холмы, говоришь, у самого берега? И топи нет?

– Нет, княже, – мотнул головой Скилур. – Я хвою-то копнул, а там песок под ней. Откуда в песке топь?

– Далеко?

– Да с половину поприща будет, княже. Коли быстро идти, так до выхода обоза обернуться можно. Пока тут встанут, пока сберутся.

– Добре, – кивнул князь. – Веди.

От реки долетали веселые детские крики – беззаботная малышня носилась по песчаному берегу, иногда забегая в воду и поднимая тучи брызг. Скотина, пущенная пастись выше по течению, торопливо пожирала сочную хрустящую осоку. Тоже измучилась за долгие переходы. Толком ведь и не паслась – то некогда, то негде.

Словен резко развернулся, отошел от обрыва, обвел взглядом людей, с напряжением наблюдающих за действиями четырех седовласых волхвов. Один из слуг божиих колдовал у высокой кипы лапника, раскладывая неведомые снадобья, трое других старательно умащали маслами самого крупного в стаде вола, рога которого женщины уже успели украсить цветами.

– Вашу волю испрошаем, – наконец разошлись в стороны волхвы, кланяясь на все четыре стороны света. – Твою, Сварог Небесный, твою, Велес Могучий, твою, Марцана щедрая, твою, Дидилия животворящая, и твою, Мара Ледяная. Прострите над нами длань мудрую, отворите сердца горячие, уроните взгляд благосклонный. Дайте знак нам о судьбе нашей, воле своей, доле семянной.

Служители снова собрались к быку – быстро мелькнул клинок, послышалось возмущенное мычание. Вол попятился, осел на задние ноги, пару раз переступил передними, пытаясь удержаться, после чего тяжело рухнул оземь – и тут же сам собой полыхнул огонь, стремительно пожирая лапник. Один из волхвов подошел к костру, держа в вытянутой руке полную чашу крови, опрокинул ее в пламя. Огонь зашипел, чуть приседая, а потом вдруг опять рванулся ввысь, закручиваясь синим жгутом.