Воля судьбы - Михаил Волконский

"Где я видел его?" — вспоминал Артемий, вглядываясь в красивое, с высоким, умным лбом и ясными глазами, лицо офицера.

Осанистая фигура последнего дышала здоровьем и силою. Ее, казалось, увидав раз, трудно было забыть.

И Артемий сейчас же вспомнил, что это был тот артиллерийский офицер, который подошел к нему с приветствием на полковом дворе, когда ему посчастливилось вернуть знамя.

Кроме артиллериста, к которому Артемий почувствовал уже безграничную и безотчетную симпатию, он знал из всех присутствующих, и то только по фамилии, одного Пассека, бывшего начальника "дяди"-капрала, который относился всегда к нему с крайним уважением. Остальные все были незнакомые.

Артемий скромно присел к столу. Офицеры заговорили снова.

Из их разговора сейчас же стало ясно, что они находились в совершенно таком же почти положении, как Артемий, то есть известно им было тут немногим больше, чем ему.

— Да, и никак я не ожидал, — заговорил Пассек (его голос был удивительно внятен и звучал раздельно-приятно), — чтобы доктор Шенинг, с которым мне приходилось так часто беседовать в прошлый его приезд сюда, оказался знаменитым графом Сен-Жерменом.

"А-а! — подумал Артемий. — Он — з_н_а_м_е_н_и_т_ы_й, вот как!"

И ему страстно хотелось узнать поскорее, чем был знаменит этот странный человек, у которого они все сидели пока в гостях без хозяина, но он не решился спросить.

— А ты бывал у него здесь? — обратился к Пассеку артиллерийский офицер.

— Нет, собственно, у него в доме я в первый раз, потому-то я и говорю, что никак не ожидал: только на лестнице сейчас этот старик с тихим голосом сказал мне, что я в доме графа Сен-Жермена.

"Вот как и мне тоже!" — опять подумал Артемий.

— И мне тоже, — ответил артиллерист, — только сегодня, когда я пришел сюда, этот старик сказал, что я в доме графа Сен-Жермена, а не доктора Шенинга, как я думал прежде.

— А ты как же познакомился с ним?

— Ах, это — целая история! Я только знаю, что я многим обязан этому человеку, почти жизнью обязан.

— Ты, однако, никогда не говорил об этом, — заметил Пассек.

— И никогда не скажу: довольно того, что говорю только, что, чего бы он ни потребовал от меня, я, кажется, все сделаю для него.

— И я, и я все сделаю, — заговорил, вдруг воодушевляясь, еще один из присутствующих. — Что ж? Я могу рассказать, раз мы все здесь соединены одним и тем же человеком, одинаково, для нас симпатичным. В прошлом году, — мы стояли тоже здесь, в Кенигсберге, — скучища была страшная — делать нечего, а по-немецки я только теперь кое-как говорить научился, а тогда просто деваться было некуда — все свои да свои полковые. Повадился я тогда в один дом ходить в кости играть; один из товарищей по полку свел. В игорный дом, должно быть, мы с ним попали. Начал я, разумеется, по маленькой, потому больше и больше. Сначала выигрывал, а как только сделал ставку покрупнее, сорвали ее у меня; я еще — и еще сорвали. А потом и пошло. Все деньги, какие были у меня, проиграл — вещи продавать начал. Нет счастья, да и все тут. Как на грех, пришлось мне заменить казначея в полку… Ну, тут рискнул я из денежного ящика попробовать, рискнул и ахнул, что я наделал. "Ну, — думаю, — все равно пропадать — авось отыграюсь". Отыгрался, как же! Мне на другой день кассу сдавать, а в ней всего одна сотня осталась. Никогда в жизни не забуду, что я тогда пережил, одно оставалось — зарядить пистолет; другого выхода не было. "Только дай, — думаю, — последнюю уж сотню снесу", — и понес. Я уже знал, что проиграю это, так и шел с тем, и надежды даже на выигрыш не имел. Ну, разумеется, и последняя сотня к остальным пошла. Вышел я на улицу, чувствую — лица на мне нет; в висках стучит, голова кружится… Домой возвращаться и думать нечего… заряженный пистолет со мною…

Ну, тут я в первый раз и встретился с доктором, то есть с графом… Он следил за мной, подошел, это на улице-то, заговорил, — Бог его знает, откуда все уже известно ему было, — и взял с меня слово, что я никогда в жизни больше, если останусь в живых, играть не буду. А как я мог в живых остаться? "Денег, — говорю, — ни от кого не возьму, ни от вас, ни от кого, чтоб за меня другой внес в кассу, а самому мне платить нечем". Однако он ничего не ответил, а повел меня назад в этот игорный дом. Там игра в полном разгаре шла, словно никто и не заметил моей-то погибели. Золото грудами на столах лежит, дым от трубок — не продохнешь; свечи догорели и воска на них натекло. А лица кругом красные, изуродованные тем особенным выражением, когда человек в азарт войдет, и глаза у него кровью нальются, — словно, все, как будто я и не проигрывал, и не уходил вовсе… Сели мы. Я смотрю, что делать будет мой Шенинг. Сидит он молча, а глаза такие страшные-страшные, и все на стол смотрит. Как увидел я опять, как это золото звеня из рук в руки переходит, так сердце у меня захолонуло. "Господи, — думаю, — и зачем я вернулся, поверил какому-то встречному? ничем он мне не поможет. А вот поставить бы… Оглянулся, а встречный-то мой уже не на стол, а на меня глядит, и глаза все такие же, — кажется, в самую душу смотрят… Вспомнил я слово свое, и стало мне легче… Так выдержал Шенинг меня до конца вечера. Трудно мне было побороть себя, однако я совладал, начал трезветь. Банкомет ко мне раза два обратился — не желаю ли я поставить? — я промолчал. Только вижу, один от стола ушел — проиграл, другой… Было тут наших немного, остальные — немцы, молодые все, студенты больше… Все проиграли… Я-то уж знал по себе, каково им теперь. Наконец почти все ушли — остались мы двое, банкомет да еще двое игроков. Мне со стороны заметно уже было, что они ни в чью сыграли. Банкомет опять спрашивает: "Что ж, счастья не хотите попытать? Может быть, отыграетесь?" Я смотрю на Шенинга. А он уже раньше у меня спросил, сколько я проиграл. Подошел он к столу: "Идет, — говорит, — восемьсот шестьдесят талеров". Банкомет рот разинул, попросил деньги на стол. Шенинг не поморщившись вынул деньги, однако заставил и банкомета положить. Я сижу чуть живой, уж мне и свет не мил — только свой пистолет крепче сжимаю. Кинул Шенинг кости — вышло четыре и три. Семь очков — шансы есть. Банкомет побледнел слегка, когда взял кости в руки, бросил их в стаканчик — одна мимо упала, он ее поднял, опять положил — перевернул стакан… смотрю: шесть и пять — одиннадцать… И все у меня спуталось, в глазах потемнело… Вдруг слышу удар — Шенинг по костям кулаком ударил и расколол одну. Такой силы я в жизни не видывал… раскололась кость — а внутри ее свинцовый уголок… Это меня на фальшивых костях обыграли… В первую минуту остолбенели все, потом и банкомет, и эти два игрока, оставшиеся, кинулись к Шенингу… Я только тогда понял, что эти игроки — все одна компания. Ну, Шенинг так отшвырнул их от себя, что больше не полезли. Велел он мне банкометовы деньги взять, сказав: "Они — ваши, потому что были у вас украдены", — а своей ставки со стола не тронул… Так и ушли мы…

Артемий слушал и невольно вспоминал свою историю, вспоминал, как сам тоже был спасен, но только спасен, правда, для того, чтобы продолжились его мучения.

Когда рассказчик кончил, заговорили другие, и у всех у них была своя история, и всякий из них был так или иначе обязан графу Сен-Жермену, который являлся к ним под именем доктора Шенинга. Оказалось также, что все за несколько дней пред тем, подобно Артемию, получили такие же, как и он, письма — прийти к восьми часам, и каждому старик-слута говорил, что в девять приедет граф, которого еще нет в Кенигсберге.

В комнате, в простенке между двумя окнами, висели устроенные в виде фигурной готической башни часы. Их узорные стрелки подходили уже к назначенному сроку.

— Однако скоро девять, — сказал ПассеК, — не знаю, приедет ли граф.

— Да и вообще, если его нет в Кенигсберге, то довольно странно назначать так время, — заметил кто-то. — Тут и в дне можно ошибиться, когда именно приедешь, а уж в часе и подавно. Шутка ли сказать, из Парижа сюда приехать!

— А разве он в Париже?

— Кто? Граф Сен-Жермен? Конечно! Он там играет видную роль в обществе.

— Ну, тогда немыслимо, чтобы он явился сегодня — ведь ему нужно через неприятельскую армию проехать, потом к нам… Нет, это почти невозможно… нам придется разойтись сегодня… вы увидите…

— Да, но этот человек полон загадочности; это именно в его духе, — сказал опять Пассек, — и мне кажется, если он сказал…

— Да, но ведь против обстоятельств не пойдешь, нужно им подчиниться.

— Ну, в этом отношении, кажется, не он подчиняется обстоятельствам, а они — ему…

В это время вошел старый слуга поправить огонь, приветливо теплившийся в большом камине.

— Спросить разве его? — продолжал Пассек, кивнув на присевшего у камина слугу.

— Разве он скажет? Он имеет вид какой-то машины и, кажется, далеко не разговорчив. Да все равно, ведь немыслимо приехать… смотрите, пять минут осталось только…