Новый Мир ( № 1 2008) - Новый Мир Новый Мир

Приехав домой, я вернулась в школу, в восьмой класс. Уже ходили от Кисловодска до Минвод электрички, и в школу мы ездили, а не ходили пешком за пять километров. В школе я поняла, насколько неграмотна, ведь практически я до этого вообще не училась, только отрывочно умела (жизнь научила) считать и кое-как читать и писать. Я эту недоученность чувствую всю жизнь и до сих пор могу написать так, что потом самой становится смешно и… стыдно.

Тут опять начались те самые послевоенные трудности, когда даже двум работающим родителям было нечем прокормить нас, троих детей. Приехал на побывку старший брат. Он, отслужив в Германии, был переведен в Россию в Гороховецкие военные лагеря под Горьким. Родители его уговорили, и он с удовольствием взял меня к себе. Ехали тем же поездом Кисловодск — Москва. Лежали на верхних полках и, передавая друг другу бутылку с растительным маслом, ели сухари и запивали их этим маслом.

Приехали в Москву и тут же, купив билеты до Горького, пошли в кино. Девицы кругом с восхищением смотрели на моего красивого, высокого и стройного брата и с не меньшим презрением смотрели на меня, предполагая, что эта замухрышка — его подруга. Я первый раз была в кинотеатре и, сидя в кресле, смотрела фильм “Первая перчатка”. Я впервые с удивлением узнала, что, кроме нашей нищенской жизни, есть какая-то другая.

Приехали в часть. Брату отвели отдельную комнату, и мы жили в ней на один его паек, пока он не устроил меня в ближайший интернат. Устраивал очень тяжело. Заплатил директору какую-то сумму денег, приносил ему водку, хотя сам никогда ни капли в рот не брал, катал его по реке на катере и все же уговорил. Так что взяточничество и поборы были даже в те времена, когда все всего боялись и можно было попасть в тюрьму за две горсточки пшеницы.

Весной, закончив девятый класс, я вернулась в Минеральные Воды на свою Змейку. В это лето перед десятым классом мне так хотелось хотя бы как-то себя приодеть, так надоели лохмотья, просто до отчаяния! Ведь уже учась в восьмом классе, я носила летнее платье, сшитое мной самой из немецких синтетических грубых мешков, в которых мы обнаружили взрывчатку в виде макарон, выбросили ее, постирали мешки, и я сшила платье, причем огромные немецкие буквы пошли на изнанку, на лицевой стороне их почти не было видно — однако только тогда, когда не было дождя, в дождь все буквы четко проявлялись, и когда я приходила в школу, ребята мне говорили “гутен таг”. Обидно, но уж к этому времени обид было не сосчитать, все терпела.

Так вот, в лето после девятого класса я решила одеть себя сама — занялась коммерческой деятельностью. С утра пораньше забиралась на самую вершину нашей горы, там росли валерьяновые кусты и толстые, очень пахучие корни. Я набирала этих корней, спускалась по ущелью вниз, при этом на голову и на плечи сверху катились потревоженные мною камни, было довольно опасно. Дома корни мыла и сушила, но, как оказалось позже, выгоднее было их сразу везти в аптеку. Платили за немытые корни меньше, но вес их был намного больше. Я их везла в аптеку Пятигорска. Запах в вагоне электрички стоял такой, что все переглядывались. Приходилось ехать в тамбуре, и все равно запах в вагоне чувствовался. Сдав валерьяну, я получала до десяти, а то и больше метров марли, тут же несла ее на рынок, туда, где продается молоко, творог, сметана. Марлю буквально вырывали из рук, но я, глупая, ни разу не додумалась поднять хоть чуть-чуть цену. К осени купила себе штапельное платье, серенькое демисезонное пальто, и самая ценная для меня покупка — белый берет. Ездила в школу на электричке, уже никого не стесняясь, а по дороге домой пела, пела без конца. К сожалению, штапельное платье с цветочками очень скоро испортилось — на спине все цветочки как бы прогнили, и вместо них образовались дырочки, видно, со штапелем тогда текстильщики еще не умели работать — краска разъедала ткань. Пришлось купить еще пиджак, чтобы прикрывать спину.

На выпускных экзаменах сочинения боялась как огня и заранее составила себе большой список слов, которые могут понадобиться, заранее пришла в школу и спрятала их в туалете так, что никто, кроме меня, обнаружить их не мог. В классе был всего один мальчик, и то слепой на один глаз, остальные двенадцать — девочки. Пришли на сочинение, и этот мальчик забрался на дерево и видел, как вошли учителя и один из них стал писать на доске темы сочинений. Какие были другие темы, я уже теперь не помню, но себе я выбрала самую нейтральную — про Обломова. Писала очень осторожно, три раза, как разрешалось, уходила в туалет, сверяла слова и получила за сочинение пять. Кроме меня пятерку получил наш единственный мальчик.

Стали сдавать другие экзамены, и, кроме математики, где я сделала глупейшую ошибку, все остальные сдала на пять и получила серебряную медаль. Если бы мне где-нибудь в Архонской на базаре сказали, что я, оборвашка, буду учиться, кончу среднюю школу, да еще с медалью, я бы сочла это за издевку.

На Змейке среди молодежи моего возраста после десятого класса были одни девочки. Из ребят был только подслеповатый баянист — Андрей Недолуга. Уговорить его, чтобы он поиграл, а мы бы, девчата, попели и потанцевали, стоило огромного труда. Когда это удавалось, сходились все — и молодые девочки, и весь поселок целиком. Смотрели на нас, танцующих девчат, с искренней бабьей любовью. А уж когда мы запевали, сыпались бесконечные просьбы повторить, спеть что-нибудь деревенское, что мы не знали, и особенно до слез им нравилась песня со словами “До свиданья, мама, не горюй, на прощанье сына поцелуй, до свиданья, мама, не горюй, не грусти, пожелай нам доброго пути”. Это был как бы наш змейский гимн.

Посторонних людей на Змейке не было. Многие спали на улице между домом и забором. Барачные квартиры, как правило, не запирали. Если хозяйки нет, вертушок на двери находился в горизонтальном положении, то есть дверь условно была закрыта.

Много позже, когда мы уже жили здесь, в сырой, болотной Черноголовке, я часто ездила в те края навещать родителей — они жили в самих Минводах, и каждый раз поднималась на Змейку и там, на своем бывшем огороде (дома и бараки тогда уже снесли), я вспоминала самое светлое время, которое у меня было в жизни.

Послала документы в Ленинградский университет на химфак и получила ответ, что принята, но без общежития. Поехала туда пораньше: может, добьюсь как-нибудь места, но ничего не вышло, жила временно в общежитии для абитуриентов. Приехала и моя лучшая подруга сдавать экзамены в текстильный институт, а я в это время болталась без дела по Ленинграду. И первый же экзамен она сдала на тройку. Я пришла к ней, она вся в слезах — если еще хоть одна тройка, ее не примут. А Валя столько делала мне добра, сколько раз я опаздывала на последнюю электричку и оставалась ночевать у них в маленькой комнате на одной с ней кроватке. При этом ее суровая мама ужин делила на двоих — себе и дочке, а Валя половину своей порции отдавала мне. Ключ от их комнаты всегда был и у меня, на двери краской было написано: “Клара, я скоро приду”. Эта надпись оставалась много лет, и когда я приезжала на каникулы, приходила к ней, она ни за что не хотела эту надпись стереть или смыть ацетоном.

Так вот, Валя в слезах стала уговаривать меня сдать за нее остальные экзамены. И я согласилась — тем более, что когда я получила серебряную медаль, в классе многие девочки были недовольны, считали, что это все произошло потому, что мои родители — учителя. И я решила сама себе доказать, что все это не так. Валя приклеила мою фотографию вместо своей, и я пошла на экзамен по физике. Интересно, что, когда сдаешь не за себя, страха совсем нет. Я без усилий получила “пять”. Пришла сдавать историю, что-то слишком смело сказала и получила четверку. Последний — химия. Приходим вместе, как всегда. В аудитории шесть досок, по очереди вызывают абитуриентов на освободившуюся доску. Я захожу, оставляю экзаменационный лист, беру билет — и к доске. Стираю, что написал предыдущий, и пишу свое. Преподаватель говорит: “Чтобы я вас не перепутал, каждый на доске напишите свою фамилию”. Я тут же размашисто написала — Никитина. Валя подглядывала в щелку двери и чуть не упала в обморок. А я спокойно все ответила преподавателю, и мы с ним пошли к столу. По дороге он мне сказал: “Вы безусловно будете учиться в нашем институте”. В это время вошел новый абитуриент и с моей доски все стер. Преподаватель спросил фамилию, и я ответила: “Артеменко”, совершенно забыв, что писала на доске “Никитина”. Он поставил пять, и я радостная вышла из аудитории. Валя, белая как полотно, полулежала на подоконнике. Ну как тут не вспомнить Бога, судьбу или что-то еще, что меня столько раз спасало. Обнаружив такую подделку, и меня, и Валю уже, наверное, никуда бы в вузы не приняли. Но за добро надо платить, тем более что Валя успешно закончила институт.