Настоящая принцесса и Снежная Осень - Александра Егорушкина

Колдовская музыка. Талантливые дети.

Через пять минут Филин все понял. Факты встали на свои места с приятным щелчком. И больше ничего приятного не было. Потому что сошлось абсолютно все, только легче от этого не стало. А я-то ещё думал — Мутабор, радингленкий уроженец, честолюбивый маг. Нет, все гораздо хуже. У этого господина совсем другой размах и, увы, возможности.

Когда они познакомились, Филину было едва ли двадцать. А господину Притценау — далеко за семьдесят. И он все ещё выступал. Боже, какой был музыкант… Ничего подобного, никогда, ни до, ни после… Говорили — наследник Паганини, говорили — недаром родился в Зальцбурге, как Моцарт… А потом он стал стареть. Его жалели — не в глаза, конечно. Скверная штука — артрит. Как, должно быть, грустно, когда такие пальцы перестают гнуться.

Филин учился у него. Совсем недолго. Почему-то почти никто не помнит, что он, Филин, на самом деле музыкант. Скрипач. Ну да ладно.

Потом они крепко поссорились. Очень юный Филин с бестактностью, свойственной только очень юным людям, пытался объяснить старику Притценау, что завладеть Белой Книгой с единственной целью превратиться в доппельгангера нельзя. Нельзя — и все.

Откуда было юному Филину знать, что такое страх неминуемой старости.

Откровенно говоря… Откровенно говоря, даже теперешний, не очень юный Филин этого до конца не понимал. Старости он боялся, но не так. Совсем не так.

Филину в голову не приходило, никогда, ни разу, что Притценау всё-таки добрался до Книги и превратился в то существо, которое называло себя Myтабором. Собственно, это открытие его ничуть не взволновало. Ничего это не меняло, по сути дела.

А теперь это существо стало настолько могущественным, что позволило себе роскошь обзавестись человеческим телом. Самым настоящим. Теоретически мы знаем, как доппельгангеры и им подобные создают себе настоящие тела — думал Филин отстраненно, как будто лекцию читал не очень любимым студентам. У одного берут голос. У кого-то глаза. У кого-то ноги. Именно берут. Не копируют, а отнимают. Так. Тогда ясно, зачем ему дети.

Об этом думать решительно не хотелось, но Филин, скрипнув зубами, додумал мысль до конца.

Человеческое тело — настоящее, не иллюзия, — не вечно. Оно стареет. Кому, как не Притценау, об этом знать. Дети — бесперебойный источник жизненной энергии. Маг такого класса с легкостью может устроить себе и вечную молодость, и бессмертие. Только для этого надо найти, из кого черпать жизненные силы. Магии-то чужой он уже нахлебался… Вот и моей тоже… — Филин скрипнул зубами. Он всё-таки многое умел. Раньше.

А потом — напившись досыта — можно закрепить достигнутое колдовской музыкой. Филин не сдержал усмешки. Притценау, сколько он знал старого музыканта, всегда терпеть не мог детей. Когда на концертах маленькие девочки с большими бантами выносили ему букеты и корзины цветов, желтел и кривился. Во время ежегодной Открытой Недели в Амберхавенском университете, когда по острову, на котором стоит Магический факультет, разгуливали школьные экскурсии, маэстро прятался, как барсук в норе. А теперь, значит, ему придется окружить себя детьми. Можно только посочувствовать.

Ещё вечно молодому, бессмертному телу надо где-то жить. Например, в этом городе. Почему именно в этом? Всякий город — пространство магическое, а этот, с его историей, с его кителями… Нет. Этот — потому что я здесь живу. И Таль. И Лиза. Ах, как много нам чести, надо бы пойти в уголок и там зазнаться.

Так. Понятно.

Колдовская музыка может очень многое. Может покорить город. Может сделать магию необратимой.

— Господи боже мой! — вслух произнес Филин и вздрогнул от звука собственного голоса. — Он же заполучил Лизавету! А Инго и Конрад теперь вообще неизвестно где!

Думать дальше у него сил не было.

А время все шло и шло.

Костя летел по темному коридору «Пальмиры» как на крыльях. Если бы не это «как», драконский триумф был бы полным. Да, отточенные веками техники доведения учителей до белого качения оправдали себя на все сто. Саблезубая, «прочем, оказалась достойным противником — продержалась не меньше часа. «Ай да я!» — торжествующе прогремело в голове у Кости, пока сам он несся мимо запертых дверей, зашторенных окон, толстых диванов и тусклых зеркал.

Как только Изморин сдал его Саблезубой и велел где-нибудь с ним посидеть, Костя оскорбился до глубины души. За кого его принимают в этой гостинице — за дурачка? Ишь, Мутаборище! Подумаешь, перекинулся в наглаженного-расфуфыренного дяденьку вроде архизлодея из «Джеймса Бонда» и сразу заважничал — ему, видите ли, не до драконов, он, видите ли, музыку пишет! Тоже мне, гений выискался — решил, что раз дракон… ну, в общем… молодой, так его охранять и училки вполне хватит. Ну уж нетушки! А то получается несправедливо — самое интересное всегда Аствацатурову, его вот и в заложники взяли по правде. Фиг вам! Ещё не хватало — время терять, надо поскорее вернуться и показать этому Изморину, что такое драконский гнев. Можно, конечно, отпихнуть Саблезубую, выбить окно и улететь на все четыре стороны, но лучше остаться — за Лизкой, предательницей, глаз да глаз нужен, а то они с Мутабором дуэтом такого наворотят…

Так подумал Костя час назад и начал с ушераздирающего сопения, переходящего в томительные зевки, больше похожие на стоны с подвыванием. И со щелканьем зубами. В комнате было темно, фонарик у Саблезубой погас ещё в коридоре (хиловато у них тут с оборудованием, батарейки надо запасные носить в кармане!), так что читать торчавший у неё из кармана журнал «Дамские секреты» она все равно не могла, хотя и пыталась. Костя в темноте прекрасно все видел, и ещё Саблезубая пыталась на ощупь напудриться, смехота одна, но и это у неё тоже не вышло — и наверняка ужасно скучала. А может, даже и злилась. Но молча.

И Костя принялся усиленно раскачиваться на стуле, делая вид, что жует жвачку, — увы, настоящей жвачки у него не было, а то можно было бы знатно пузырями почпокать. Тут Саблезубая не выдержала в первый раз и произнесла привычную тираду о вредоносной природе жвачки, об этике, эстетике и выпадающих пломбах. «Я чего? Я ничего», — праведно возмутился Костя. Все слова были знакомые до оскомины, но внутренне он возликовал, а вслух нахально напомнил училке — пломб у него ни единой и к тому же мы не в школе. И вообще, теоретически можно все и сидит он смирно и покорно только по большой своей милости. А мог бы и не сидеть. Костю так и подмывало сообщить Саблезубой, что эта большая милость к тому же ещё и драконская, но он титаническим усилием воли сдержался. И продолжал вдохновенно чавкать. Жаль, в носу шумно ковырять не получится. Хотя если попробовать…

Саблезубая злобно теребила журнал с оставшимися ей не известными дамскими секретами. И старалась не шипеть сквозь зубы. Знала бы, кого охраняет!

Костя поднялся и вразвалочку походил по комнате, с шорохом потеребил жалюзи, потом плюхнулся на гиппопотамского вида кресло и от души на нем подпрыгнул. Жалобно зазвенели пружины.

— Конрад, что ты там вытворяешь? Вернись на стул и сиди смирно! И это называется — мне поручили особо ценного ребенка! Ну что за дети нынче пошли, наказание какое-то! — Саблезубая раздражалась все сильнее — ей не просто было скучно караулить постылого Конрада, она явно изнывала от каких-то упущенных возможностей и даже не ведала, что охраняет грозное огнедышащее чудовище. От досады и тоски её пробило на какую-то воспитательную муть про уважение к старшим. Огнедышащее чудище в который раз от души пожалело бедную Ляльку — ей ведь наверняка приходится выслушивать всю эту шарманку и за завтраком, и за ужином, и даже — вот не везет бедолаге! — по выходным. Костя до поры до времени сидел на стуле, но вклинивался в каждую паузу и гнусным голосом переспрашивал «Чи-во?!» Саблезубая скрипнула зубами, а потом и говорит:

— Если ты считаешь, что мне очень интересно тут с тобой время терять, Конрад, то ты сильно заблуждаешься! У меня и без тебя дел полно! — Костя отчетливо увидел, что она нервно поглядывает то на невидимую ей дверь, то на часики — тоже невидимые. — Разве можно детей доверять каким-то случайным людям? Тем более одаренных! Тем более такую ораву! Можно подумать, эта дамочка с телевидения смыслит в педагогике! — Яду в Саблезубином голосе было хоть отбавляй. — А Виктор Александрович один не справится, ему надо беречь себя, ему помощь наверняка нужна! — продолжала Саблезубая с придыханием. — У него тонкая душевная организация, он человек возвышенный, не от мира сего! А теперь на нас с ним такая ответственность! Мы одни на весь город!

Эк её разбирает! — подумал Костя. — Ладно, щас мы её живо вскипятим! Он пересел на краешек обнаруженного письменного стола, заболтал ногами, и левым ботинком — уж точно грязным — рассчитанно задел Саблезубину светлую юбку.