Идеальная жизнь - Джоди Пиколт

— Что ж, — шепотом созналась я, — вы меня тоже удивили.

Пробка из бутылки вылетела, ударилась о мягкое нутро палатки и упала мне на колени. Шампанское полилось по рукам Алекса, попав ему на брюки.

— Придется вам из-за меня еще и счета химчистки оплачивать, — сказала я.

Алекс улыбнулся и наполнил мой бокал.

— Шампанское не так плохо отстирывается, как пятно от папайи, — ответил он. Поднял свой бокал, чокнулся со мной — по ветру разнесся звон крошечных колокольчиков.

— Наверное, следует поднять тост за фильм, — сказала я.

— Нет, — Алекс наклонился так близко, что я чувствовала запах лосьона после бритья. — Мне кажется, мы определенно должны поднять тост за вас.

Я наблюдала, как он поднес к губам бокал, а потом отвернулась и взглянула на мерцающие свечи. Наши тарелки с горячим стояли на кровати в противоположном углу палатки, под серебряными крышками. На шаткой полке пристроились две тарелки с фруктовым пирогом.

— На вас трудно долго злиться, — призналась я.

— Что ж, — сказал Алекс, — по крайней мере, наконец-то я хоть что-то делаю правильно.

Я вспыхнула и опустила глаза в тарелку. Я хотела, чтобы он начал накладывать еду. Петь, кричать — что угодно, лишь бы перестал на меня так смотреть.

Я умела ориентироваться в пустыне по солнцу. Знала, как из пятидесяти разрозненных кусочков собрать череп. Могла провести сложный компьютерный анализ, который объяснил бы значение размера кости. Но я не могла сидеть за ужином напротив мужчины и чувствовать себя непринужденно.

Мне просто не хватало опыта. В своих фантазиях я не видела тех подводных камней, которые обнаружились в реальной жизни: долгие минуты молчания, когда нечего сказать, ужасное эхо от стука ложкой о тарелку, взгляд Алекса, который, казалось, прожигает меня насквозь. Я вспомнила героинь романов, которые читала во время перелета в Танзанию. Многие из них отбросили бы свои длинные, ниспадающие волосы за спину, приоткрыли бы вишневые губы и призывно нагнулись над столом. Они знали, как дразнить мужчин и флиртовать с ними. По крайней мере, они могли бы завязать разговор и не выглядеть при этом дурами.

Но Алекс совершенно не разбирался в антропологии, а я совершенно не разбиралась в кино. Обсуждать погоду в Танзании — бессмысленно, потому что она месяцами неизменна. Лишившись брони из гнева, которую я в качестве защиты нацепила, входя в палатку, я не знала, о чем еще говорить с Алексом Риверсом. Должно быть, он и сам недоумевал, что же его подвигло на то, чтобы пригласить меня на ужин.

— А скажите мне, Кассандра Барретт…

— Касси, — автоматически поправила я и подняла на него глаза. — Можешь называть меня Касси и на «ты».

— Значит, Касси. Скажи мне, как получилось, что ты оказалась в африканской пустыне и ковыряешься в этом ущелье?

Я тут же поддержала разговор, обрадовавшись, что наконец-то могу хоть что-то сделать.

— Я была девчонкой-сорванцом. Любила копаться в грязи.

Он подошел к низкому деревянному ящику, который я сразу не заметила, и достал изо льда две небольшие серебряные креманки.

— Коктейль из морепродуктов? — предложил он.

Я улыбнулась, когда он поставил передо мною порцию.

— Как тебе это удается? — изумилась я, качая головой.

Алекс наколол креветку крошечной вилкой.

— Если я расскажу, больше не будет никакой тайны.

Мы молча ели. Я видела, как на его щеках танцуют тени от свечей, как их отблески играют на кончиках его волос. Он был золотым — вот верное слово. Я мгновение смотрела на него и видела мужчину, который спрашивал меня о моих курсах в Калифорнийском университете, а потом перевела дыхание — и уже видела перед собою самого Аполлона.

За основным блюдом Алекс упомянул, что родился в окрестностях Нового Орлеана.

— Отец был врачом, а маман — ну, она была самой красивой женщиной, которую мне доводилось встречать. — Он улыбнулся. — Я помню, как наблюдал за ней в саду, когда она думала, что ее никто не видит. Она сняла свою соломенную шляпку, подняла лицо к небу и смеялась, как самая счастливая женщина на земле.

Я смотрела в свою тарелку, вспоминая собственную маму, которая все бы отдала за то, чтобы вернуться на юг. Я думала о том, как наблюдала за ней, когда она думала, что никто не видит: она склонялась над бокалом с бурбоном, провозглашая тост за свое здоровье. Я закрыла глаза, пытаясь представить, каково это — расти в семье Алекса Риверса.

— Мой отец не особенно увлекался театром, — продолжал Алекс, — но когда увидел меня в одной пьесе в колледже, Тулейне, стал моим самым преданным поклонником. До самой смерти — он скончался несколько лет назад — он продолжал развешивать рекламные афиши фильмов, в которых я снимался, на стенах своего кабинета.

— А твоя мама до сих пор живет в Новом Орлеане? — спросила я.

— Я пытался перевезти ее в Лос-Анджелес, но она ни в какую. Сказала, что слишком глубоко пустила корни, чтобы куда-то переезжать.

Я попыталась мысленно представить себе картинки, которые рисовала мне мама: Юг, земля грациозных голуболистых ив и ледяных напитков с дробленой мятой. Картина казалась такой же непохожей на Лос-Анджелес, как я на Алекса Риверса.

— Наверное, ты скучаешь по Новому Орлеану, — предположила я. — Голливуд совершенно другой мир.

Алекс пожал плечами.

— Я вырос в одном из старых французских особняков, — рассказывал он, — с черными ставнями, плетущимися розами и витыми металлическими скамейками в саду. Когда я приехал в Лос-Анджелес и добился успеха, то построил себе точно такой же дом в Бель-Эйр, — улыбнулся он. — Ты, конечно, ездила на одну из экскурсий на Аллею звезд и, возможно, даже видела почтовый ящик.

Я улыбнулась в ответ.

— А как ты узнал, что добился успеха?

Алекс рассмеялся.

— Однажды в бакалейном магазине. После выхода на экраны фильма «Свет и тень», вьетнамская тема. Значит, я стоял в отделе овощей и сжимал мускусную дыню, ну, как учила мама в мою бытность студентом, чтобы понять, спелая ли она. В итоге я выбрал две и направился к луку-порею, а когда оглянулся, то увидел вокруг дынь толпу. Женщины хватали дыни, которые я брал с прилавка, но так и не положил в свою тележку, — черт побери, зеленые дыни! — и уверяли друг друга, что взяли ту дыню, которой касался Алекс Риверс. — Он усмехнулся. — Это самое плохое в моей профессии, — признался он. — Я никуда не могу пойти. Ничего не могу сделать. Начисто лишен личной жизни. В тот день, в восемьдесят седьмом году, я последний раз ходил в бакалейный магазин.

— А что же ты ешь? — испугалась я.

— Я нанял людей. Они покупают мне продукты и одежду, отвечают на звонки, возят меня повсюду. Господи, если бы я захотел, то нанял бы человека, который ходил бы за меня и в ванную!

— Вот тебе и преимущества положения влиятельного человека! — улыбнулась я. Встала и унесла со стола остатки изумительного гуся под сливовым соусом, фаршированного сладким рисом. — И чем ты весь день занимаешься?

Алекс засмеялся.

— Если подумать, то почти ничем, — ответил он.

Он наполнил бокалы, пока я ставила на стол десерт.

— Черника, моя любимая ягода, — сказала я.

И сказала я это не из вежливости. Нельзя вырасти в штате Мэн и не любить чернику, она росла в лесу между нашими с Коннором домами. Эта была не такой вкусной — об этом Алексу я говорить не собиралась, — но напомнила мне лето и детство, которое прошло сто лет назад. Я поднесла вилку ко рту и съела еще одну ягодку.

— Мы в детстве в Мэне собирали чернику, — рассказала я Алексу. — Она росла повсюду, мы срывали ее прямо с куста и ели. — Я улыбнулась. — Теплая была самая вкусная, потому что напоминала солнце, но она оставляла на пальцах фиолетовые пятна.

Алекс потянулся через стол и взял меня за руку. Перевернул ее ладонью вверх, медленно поглаживая пальцами.

— Здесь и здесь, — произнес он, касаясь моей ладони, как будто видел эти следы. Потом взглянул на меня. — Жаль, что меня не было рядом с тобой.

Я отдернула руку. И почувствовала, как взмокла спина.

— Кажется, мне лучше уйти, — быстро сказала я. — Спасибо за чудесный ужин.

Я встала, пока не успела передумать, пока он не успел все решить за меня.

Алекс пристально смотрел на меня целую минуту, потом встал и откатил рукава рубашки. Надел смокинг и вывел меня из палатки. Факелы-близнецы по обе стороны от входа на съемочную площадку окрашивали землю красноватым цветом — мерцающим, дрожащим, обжигающим.

— Я сказал Джону, что сам отвезу тебя, — негромко произнес Алекс. — Надеюсь, ты не против.

— Не хотелось бы тебя беспокоить, — ответила я, но, даже произнося эти слова, я понимала, что выбора у меня нет. Я бы побоялась одна в такой поздний час возвращаться в гостиницу, а здесь так просто такси не поймаешь.