Победа Элинор - Мэри Брэддон

— У меня нет ни отца, ни матери.

— Неужели! — сказал Монктон, — как это странно!

Потом, п осле некоторого молчания, он сказал тихимголосом:

— Я думаю, что молодая девушка, к которой вы едете, больше полюбит вас за это.

— Почему? — невольно спросила Элинор.

— Потому что она никогда не знала ни отца, ни матери.

— Бедная девушка! — прошептала Элинор. — Стало быть, они оба умерли?

Стряпчий не отвечал на этот вопрос. Он так держался своей профессии, даже в разговоре с мисс Вэн, что гораздо более спрашивал, чем отвечал.

— Вы с удовольствием едете в Гэзльуд, мисс Винсент? — вдруг спросил он.

— Не с большим.

— Почему?

— Потому что я оставляю очень дорогих друзей и еду…

— К чужим, которые, может быть, станут дурно обращаться с вами, — пробормотал Монктон. — Вам нечего опасаться ничего подобного — уверяю вас, мисс Винсент. Мистрис Дэррелль несколько сурова в своих понятиях о жизни, она бедняжка имела большие разочарования, и вы должны быть терпеливы с нею, но Лора Мэсон, молодая девушка, которая будет вашей подругой, кроткое и любящее создание. Она некоторым образом у меня под опекой и ее будущая жизнь в моих руках — очень тяжелая ответственность, мисс Винсент, у нее со временем будет много денег, будут дома, лошади, экипажи, слуги и все внешние принадлежности счастья, но Богу известно, будет ли она счастлива, бедная! Она не знала ни матери, ни отца. Она жила с разными почтенными госпожами, которые обещали исполнять обязанности матери к ней и, наверно, старались исполнить свое обещание, но матери у нее никогда не было, мисс Винсент. Мне всегда жаль ее, когда я думаю об этом.

Нотариус тяжело вздохнул, и его мысли, по-видимому, далеко унеслись от молодой девушки, находившейся возле него. Он еще стоял у окна и смотрел на суматоху на платформе, но не видал ее, я полагаю, на Элинор же он не обращал внимания до тех пор, пока не зазвонили.

— Пойдемте, мисс Винсент, — сказал он, вдруг пробудившись из задумчивости, — я совсем забыл взять для вас билет. Я посажу вас в вагон, а потом пошлю за билетом носильщика.

Монктон мало говорил со своей спутницей во время краткого путешествия. Он сидел держа перед собой газету, но Элинор приметила, что он ни разу не перевернул листок, а нечаянно, взглянув в лицо нотариуса, она увидела на нем то же самое угрюмое и рассеянное выражение, которое виднелось на лице его, когда он стоял у окна в станционной комнате.

«Он, должно быть, очень любит свою питомицу, — думала Элинор. — А то он не жалел бы так о том, что у нее нет матери. Я думала, что нотариусы очень суровые и жестокие люди, что они не любят на свете ничего. Мне всегда казалось, что моей сестре Гортензии следовало бы быть нотариусом».

Когда они подъезжали к станции, Монктон с новым вздохом выронил газету из рук и, обернувшись к Элинор, сказал тихим голосом:

— Я надеюсь, что вы будете очень добры к Лоре Мэсон, мисс Винсент. Вспомните, что она на свете совсем одна, и что как вы бы ни были одиноки и печальны — я это говорю потому, что вы сказали мне, что вы сирота — вы не можете быть так одиноки, как она.

Глава XIII. ГЭЗЛЬУД

Фаэтон, запряженный парой, ждал Монктона на станции Сло. Экипаж был очень прост, но имел какое-то свое изящество, а лошади были куплены за пятьсот фунтов.

Элинор Вэн несколько оживилась, сидя возле нотариуса и быстро несясь по красивой сельской местности. Они почти тотчас же переехали через реку в Беркшире, миновали Уиндзорский парк и лес и повернули на тихую деревенскую дорогу, окаймленную ранними буквицами и распускающимся терном.

Элинор с восхищением смотрела на всю эту сельскую красоту. Она, бедняжка, была лондонской уроженкой и знала только Гринвичский парк или Ричмондскую террасу.

Но деревня — настоящая деревня, проблески леса и воды, пахотные земли, разбросанные фермы, были странны и новы для нее, и душа ее развернулась в непривычной атмосфере.

Если бы эта поездка могла продолжаться вечно, это было бы восхитительно, но она знала, что эти великолепные рыжие лошади мчали ее к новому дому. К ее новому дому! Какое право имела она называть Гэзльуд этим именем? Она ехала не домой. Она ехала на свое первое место.

Вся гордость происхождения, сумасбродная и ошибочная гордость потерянного богатства, которую слабоумный отец вложил в нее, возмущалась против этой горькой мысли. Какому унижению подвергнула ее жестокость мистрис Баннистер!

Элинор думала об этом, когда Монктон вдруг повернул с правой дороги и фаэтон въехал в переулок, над которым ветви еще безлиственных деревьев составляли как бы резной свод.

В конце этого переулка, где буквицы как будто росли гуще, чем в других местах, было несколько низких деревянных калиток и старинный железный фонарный столб. С другой стороны этих калиток был широкий луг, обрамленный кустарником и рощей, а за лугом мелькали освещенные окна низкого белого дома, стены которого были закрыты плющом.

Голуби ворковали, курицы кудахтали где-то за этим домом; лошадь заржала, когда фаэтон остановился, и три собаки, одна очень большая, а две очень маленькие, выбежали на луг и свирепо залаяли на фаэтон.

Элинор не могла удержаться, чтобы не подумать, как хорош был низенький с белыми стенами, покрытый плющом неправильный коттедж, хотя это был Гэзльуд.

Пока собаки громко лаяли, молодая девушка, вся в белом и голубом, выбежала с балкона к калитке.

Это была молодая девушка очень тоненькая и грациозная, цвет лица ее был белее подснежника, а развевающиеся волосы были самого бледного льняного цвета.

— Молчать, Юлий Цезарь! — молчать, Марк-Антоний! — кричала она собакам, которые подбежали к ней и начали прыгать почти выше ее головы, — молчать ты, злой, Юлий Цезарь, или ты опять отправишься в свою конуру. Так-то ты ведешь себя, когда я с таким трудом выпросила тебе свободу? Пожалуйста, не бойтесь мисс Винсент, — прибавила молодая девушка, отворяя калитку и с умоляющим видом смотря на Элинор. — Они только шумят. Они ни за что вас не тронут и скоро полюбят вас, когда узнают. Как я давно жду вас, мистер Монктон! Должно быть, поезд шел очень медленно сегодня.

— Поезд шел, как обыкновенно, ни медленнее, ни скорее, — сказал нотариус со спокойной улыбкой, высаживая Элинор из фаэтона.

Он оставил лошадей груму и пошел по лугу с двумя девушками. Собаки перестали лаять по одному его слову, хотя обратили весьма мало внимания на просьбы мисс Мэсон. Они, по-видимому, его знали и привыкли его слушаться.

— День казался ужасно долог, — сказала молодая девушка, — я думала, что поезд непременно опоздал.