Мне ли бояться!.. - Александр Анатольевич Трапезников
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Тихо… — прошептал Гавр, прижимая свои губы к губам девушки, чтобы она не закричала. — В нашем положении лучше всего не двигаться. Только бы не стали бросать гранаты.
— Пустите меня, — чуть слышно ответила Вера. — Вы мне ключицу сломаете.
— Дырка в голове будет хуже, — успокоил ее Гавр и добавил: — Ну скоро они там кончат? Черт, так и не дали неаполитанский пирог попробовать! Весь праздник испортили.
— Зато будет что вспомнить.
— Если останемся живы. Ну, кажется, все!
Они услышали торопливый топот ног, а затем — на несколько мгновений — наступила мертвая тишина. Никто не решался выглянуть из своих укрытий. И лишь спустя минуту, словно обрушившаяся с горы лавина, со всех сторон понеслись крики и вой. Опрокидывались стулья, летела на пол посуда, мигали лампы, искрилась перебитая электропроводка, а люди давились около лестницы, стараясь поскорее покинуть это жуткое место.
— Давайте выбираться отсюда, — сказал Гавр, успев отхлебнуть «Шерри-коблер». — Десерт заказывать не будем.
Когда они бежали через зал, Гавр держал девушку под руку, стараясь, чтобы она не глядела в ту сторону, где возле перевернутого и простреленного столика в нише лежали тела. Но она все же обернулась из-за его плеча и слабо вскрикнула, а весь дальнейший путь до выхода из ресторана «Глобус» ему пришлось почти что нести ее на руках.
3
— Вы немного успокоились? — спросил Гавр, не отпуская ее руку. Они шли по плохо освещенной улице, удаляясь от «Глобуса».
— Куда мы идем? — спросила Вера. Ее бил озноб, а снег таял на длинных ресницах, и казалось, что ее глаза полны слез.
— Здесь недалеко, — ответил Гавр. — Там живет один художник. Обогреемся в мастерской, и вы придете в себя.
— Я не пойду к незнакомому мужчине в двенадцатом часу ночи, — заупрямилась девушка.
— Не волнуйтесь, художник — женщина. Кроме того, я с вами.
— Вот вас-то, может быть, мне и надо опасаться больше всего.
— Бросьте. И это благодарность за то, что я закрыл вас своим телом от пуль?
— Что же вы за человек такой? Охота вам шутить после того, что произошло на наших глазах?
— А что произошло? Одни бандиты убили других бандитов, только и всего. Мы живем в криминальном государстве, какого еще не знала мировая история. Весь фашизм и коммунизм — цветочки по сравнению с тем, что творится в нашей стране. То ли еще будет, поверьте.
— Что же делать? — Девушка внезапно остановилась, словно наткнулась на невидимую преграду. Она как-то по-детски жалобно смотрела своими ясными глазами на Гавра, стоявшего перед ней с непокрытой головой.
Он пожал плечами, хотя ему хотелось подойти и погладить ее по щеке, на которой таял снег.
— Идемте, — пробормотал он. — Мы почти пришли.
Мастерская находилась в подвале высотного дома и по площади занимала несколько квартир. Кроме хозяйки, их встретила целая компания разношерстных осколков интеллигенции, благо, что в этом богемном приюте могла разместиться выездная сессия какого-нибудь творческого союза. Художница расцеловалась с Гавром и несколько ревниво оглядела Веру.
— Забавно, что ты всегда появляешься с новой девушкой, — сказала она. — Что будете пить?
— Водку! — неожиданно ответила Вера. — И желательно самую крепкую.
Гавр поперхнулся сигаретой и закашлялся, а художница улыбнулась.
— Я рада, что ты попал в настоящие руки, — сказала она. — Пойдемте, милочка, я покажу вам что где.
Некоторые из «жителей» мастерской встретили новых гостей бурно, другие — вяло, а третьи и вовсе спали. Кто в креслах, а кто у подножия гипсовых статуй.
— Если надумаете остаться, — шепнула хозяйка Гавру, — то у меня есть для вас укромный уголок. Для себя берегла, но чем не пожертвуешь ради старого друга.
— Мы ненадолго.
— Понятно, дня этак на три, — сообразила художница.
— У нас произошла жуткая история, — сказал Гавр.
— Мир до того жуток, что все истории в нем одинаковы. Они отличаются друг от друга лишь оттенком. В одних больше красного цвета, в других — черного. Но почему-то все считают именно свою историю самой жуткой.
— Да ну тебя! — отмахнулся Гавр. Он стоял перед картиной, с которой хозяйка только что откинула полотно. Прямо на него смотрело какое-то чертовское лицо — не то младенческое, не то старческое, подернутое штрихами и линиями, словно волнами моря, выглядывающее из-за них, старающееся вырваться или, наоборот, спрятаться, скрыться, и казалось, с каждым мгновением в нем исчезает все человеческое.
— Чистейшей воды концептуализм, — поставил свой диагноз Гавр.
— Символ нашего времени, — сказала за его спиной хозяйка. И добавила: — Вот он-то меня и убьет.
— Конечно. Если вставишь это чудовище в раму и повесишь у изголовья на шнурках от штиблет.
— Нет, я серьезно, — ответила художница, раскачиваясь на пятках. — Картина уже продана одному америкашке за круглую сумму. Почему мы здесь празднуем? Но наше ЧК не дремлет. Какие-то подонки, наверняка бывшие комсомольцы-инструктора, требуют с меня треть гонорара. Как должное. Словно я продажная девка, а они — мои сутенеры. Уже и до художников добрались. Вот только фиг им! С какой стати? Пусть лучше зарежут. Почему я должна своим талантом кормить всякую сволочь?
— Ты и так ее кормишь, Галя. И поишь. А вот этой своей картиной еще и духовно окропляешь. Слава Богу, что она уедет в Америку.
— Может быть, — задумчиво ответила хозяйка. — Но творчество такая штука — никогда не знаешь, кого шибанет электрическим током, кто к нему прикоснется? И что пробудит к жизни — хорошее или плохое, добро или зло? Мы вызываем из небытия тени, которые оживают и начинают бродить по свету. И над всем миром плывет легкое дуновение смерти.
— Слишком сложно для меня, я не понял, — вздохнул Гавр. — Ты перегрелась в лучах славы.
К ним подошла Вера, а Галина, как фокусник, достала из какого-то ущелья бутылку «Абсолюта» и две рюмки.
— Вы пейте, а мне нельзя: печень. Но я люблю, когда надираются.
— Спасибо. Мы вряд ли доставим тебе такое удовольствие, — отозвался Гавр.
Но он ошибся. После первой же рюмки, которую Вера выпила медленно, опасливо, слегка зажмурясь, она тотчас же опьянела.
— Бьюсь об заклад, что вы пьете водку первый раз в жизни, — предположил Гавр.
— Пора бы вам уже перейти на
