Недремлющий глаз бога Ра - Константин Шаповалов

Заинтересовавшись темой, Хунхуза бросила кабель и выпрямилась:

— Нет, я женщин не люблю — от них одни неприятности. А мужчины приносят пользу.

— Это они обязаны приносить пользу, но на самом деле от них одни неприятности.

“Господи, хоть бы пожарник какой заявился!” — мысленно взмолился я.

Пожарника Господь не послал, но вернул нам Веника со Сперанским.

— …потому, что собаки никогда не спят! — размахивая руками, по ходу объясняет маркиз. — Кошки спят, люди дрыхнут, а собаки — никогда. Чуть злоумышленник — они лают!

— А одна, значить, собака спала! После мясного супа…

— Сперанский, будь здесь и жди нашего возвращения, — приказала Анхелика. — Если позвонят по телефону, сними трубку, но ничего не отвечай. Или нет, лучше поснимай все трубки, как будто номер занят. Понял?!

— Так точно, Ваше Величество! А если, значить, войдет кто?

— Вряд ли. Ты же не смог! — она устроилась у меня на руках и дала сигнал к атаке.

И мы пошли колдунов воевать.

Глава семнадцатая

Ориентировалась Хунхуза не хуже куратора: недолго поплутав по безлюдным коридорам мы вошли в пустое прямоугольное помещение, стены и пол которого были покрыты толстыми коврами с затейливым орнаментом. Место окна занимал матовый черный квадрат со стороной около метра — по всей видимости телевизионный экран. Рядом с ним находилась дверь, на которой красовалась бронзовая арабская двойка. Номер два, вот кто он был на корабле.

На стенах висели огромные картины: три на левой и одна, самая большая, на правой.

Все они были выполнены одним мастером, в очень точной, реалистической манере и имели между собой единую внутреннюю связь — не совсем понятную, по правде говоря.

На первом полотне была изображена сидящая перед зеркалом обнаженная женщина удивительной красоты. Повернувшись вполоборота, она застыла, ведя гребнем по распущенным волосам и ловя в повернутом к зрителю трюмо свое отражение. Великолепная спина была выписана с такой тщательностью, что казалось будто полотно впитало в себя упругость кожи, а локоны выбивались за пространство картины. Зеркало точно передавало позу, прическу и положение гребня, но через тело в нем, как на рентгеновском снимке, явственно проглядывал скелет.

Следующая картина изображала занимающуюся любовью пару в момент оргазма. Сплетенье тел воспроизводилось с фотографической точностью, но и здесь сквозь кожу и напряженные мышцы любовников просвечивались контуры скелетов. Местом действия являлось христианское кладбище, что придавало экстазу характер намеренного святотатства.

Завершала триптих работа, показывающая в том же рентгеновском видении роженицу в момент появления на свет крошечного скелетика. Искаженное страданием, усыпанное бисеринками пота лицо матери, сквозь кожу которого проступали контуры черепа, как бы символизировало призрачную жизнь плоти, за которой следует неумолимая Вечность.

На противоположной стене изображался мистический обряд: то ли жертвоприношение, то ли ритуальная казнь.

У подножья безглазого каменного изваяния стоял круглый жертвенный стол, вокруг которого расположились семь человек в мантиях и высоких, надвинутых на лица клобуках. На столе находилось обезглавленное женское тело, живот и грудь которого испещряли кровавые письмена, по форме походившие на птичьи следы. Руки и ноги жертвы были неестественно вывернуты в суставах и уложены таким образом, что фигура представляла собой знак свастики.

Я подошел ближе и ахнул — передо мной была не картина, а склеенная из частей панорамная фотография. Понятно теперь, почему у девчонок магараджи в мозгах летают.

Липский, тем временем, натянул противогаз, поднял оружие и встал напротив бронзовой таблички, а Хунхуза приникла к стене возле самой двери.

Мы с Анхеликой остановились поодаль и приготовились.

"Computer! Open the door two!" — скомандовал Веник.

Она и распахнулась.

Как его Харерама встретил я не знаю, не разглядел, но, едва проход открылся, Веник заорал своим натуральным голосом: "Password!"

Мы так договорились, чтобы Анхелика мысль прочла.

Заорал и летит назад, как отброшенный. Со всего маху устраивается навзничь в дальнем углу. Гол.

Хунхуза ныряет в проход и тут же вылетает обратно — будто ею из лука выстрелили! И падает Венику на голову.

А махарадж спокойно выходит наружу и останавливается возле двери. Улыбается.

Красивый мужик, ничего не скажешь, но в лице притаилась какая-то нечеловеческая, ехидная злоба. Что портит всю вывеску.

Бросился я к нему — думаю, задержу пока Липский свою пушку приготовит, но не тут то было!

На половине пути меня в челюсть кто-то ударил. Непонятно кто, но так быстро и ловко саданул, что самого удара я не ощутил. Просто некая сила резко швырнула меня в сторону, а осознал я только то, что уже не бегу, а лечу. Но не к Харераме, куда бежал, а вбок, к стойке с огнетушителем.

В него и воткнулся!

Здорово воткнулся, хотя успел руки перед собой выбросить. Лбом сильно ударился, но главное — бровь рассек о какую-то железяку. Сразу и боль пришла, и кровь ручьем хлынула.

Переворачиваюсь на спину и вижу, что дело наше еще живо но уже не вечно: Липский с Хунхузой шевелятся, но вяло, без подобающего ситуации энтузиазма, а Анхелика с Харерамой ушли в астрал.

Уставились друг на друга и оцепенели.

И я замечаю, как баронесса начинает съеживаться, а этот бык наоборот — раздуваться. Видно, туго Анхелике приходится, несмотря даже на помощь Абраксаса.

Этот момент я и использовал!

Встал на четвереньки, затем на колени, сорвал со стойки огнетушитель, поднялся и с полного размаху ка-а-ак дал аятолле по чалме!

Полезная, оказывается, вещь огнетушитель: не слишком тяжелая, но увесистая. С ручками, размахиваться удобно — будто специально для ближнего боя разработан. Соответственно я и врезал!

Душа Харерамы так в астрале и осталась, а телесная оболочка тяжко грохнулась на пол. Видный мужчина был.

Я тоже не удержался, по инерции перелетел через падающее тело и ляпнулся рядом. Огнетушитель выронил.

Смотрю, он оказывается пенный! Я, когда его со стойки снимал, ещё подумал: "Пенный или углекислотный?" Пенный. От удара об пол клапан чуть приоткрылся и пена начала выдавливаться наружу.

Не струей, как на пожаре, а плевками, словно из маленького гейзера. И звуки такие приятные: “шляп, шляп”.

Прямо на утупившуюся в потолок злобную рожу. И заплевала её целиком. Полезная вещь, оказывается!

Я встаю и к баронессе — пароль узнать. Чувствую себя молодцом, хотя кровища лицо заливает, а голова кругом идет. Не болит, но и не работает как нужно. Побежал и отключился по дороге.

Хорошо, оказывается, быть раненным: все за тебя сделают, уладят, утрясут, обо всем позаботятся, а ты знай себе — подавай слабые стоны. Чтобы не похоронили.

А вот в сознание приходить плохо.

Во-первых жутко болит голова, во-вторых в нос шибает спиртом, от которого совсем недавно отказался навсегда. Кроме этого испытываешь неудобства типа угрызений совести, что всем приходится с тобой возится.

Едва я пришел в себя, все разом навалилось: спирт, угрызения совести, и понимание того, что гадости еще не закончились. Хотя нет, понимание пришло позже.

Вначале я решил, что мы уже сбежали, поскольку вся банда сидела в шлюпке, а шлюпка плавно покачивалась. Я подумал, что она покачивается на волнах, и на радостях оттолкнул Веника, который с усердием палача совал мне в нос смоченную спиртом ватку.

А надо было эту ватку сжевать, потому что Веник тут же намылился выскакивать, да еще и Хунхузу за собой потянул.

Я зову: "Поручик, а деньги!?", а он в ответ: "Гвоздев, слушайся маму! Мы вас на воду спустим и щас же назад!"

Выходит, мы висим на шлюпбалках, а я пришел в чувство накануне самой драматической картины из всего цикла.

Хунхуза перед уходом чмокнула меня в ухо, но как-то не убедительно. Веника слюнявила с душой, как младенчик соску, а надо мной просто наклонилась и все. Что навело на нехорошие мысли и заставило думать, что вообще не чмокнула, а просто случайно коснулась. А что чмокнула — мне показалось.

Я попытался сунуться за ними, но легенькая ручка Анхелики опустилась на мою раскалывающуюся голову и удержала ее на скамейке. Скомандовал отбой — сопротивляться баронессе бессмысленно.

— Зря ты психуешь, — говорит. — Конечно, это не мое дело, но ты ей нравишься больше, чем второй вирусолог. Он ей нравится как человек, а ты как другое.

Другое, значит, не человек?

— Разумеется! Лично я ее не одобряю. Мужчинами можно и нужно пользоваться, но принимать их всерьез глупо.

Тут Сперанский поднимается с низенькой деревянной скамеечки и тоже наклоняется надо мной: