Гарем ефрейтора - Евгений Чебалин

— Да что ты говоришь? — ядовито изумился генерал. — Грудью на амбразуру вместо труса генерала? Силен, бродяга.

— Мне не до шуток, — угрюмо зыкнул Аврамов.

— Мне тоже. Не лезь поперек батьки в пекло. Читай. Уйдет в Москву сегодня же, после встречи с Ивановым и Моллаевым.

Аврамов взял листок, стал вчитываться в ровные, каллиграфически выписанные строки.

Народному комиссару внутренних дел

генеральному комиссару госбезопасности

тов. Берия

Ознакомившись с обстановкой в Чечено-Ингушетии, считаю необходимым доложить, что напряженность в горных районах нарастает. Наличие большого количества участников банд из числа местных жителей объясняется тем, что до войны и в течение последних месяцев органы управления Чечено-Ингушской республики обманывали и притесняли горцев, среднее звено разваливало колхозы, не завозило в районы товаров широкого потребления (керосин, спички, мыло, соль, ситец), что в немалой степени восстановило местное население против органов Советской власти.

Выезжающие на места представители ОК и СНК республики ниже райцентров не спускались, обстановку не знали, политразъяснительную работу вели от случая к случаю, неэффективно.

Кроме того, необоснованные репрессии наркома Гачиева к местным жителям с полной поддержки Кобулова все более обостряют обстановку.

Мной поставлен вопрос перед первым секретарем обкома Ивановым и председателем СНК Моллаевым о разработке совместных мероприятий по завозу в горы товаров широкого потребления. По нашим предложениям готовится материал в ЦК ВКП(б) по налоговым вопросам — снижение или отмена их.

Осознал все Аврамов. Ошеломленно глянул на москвича. Тот сидел, прикрыв глаза.

— Это самоубийство, Иван Александрович. Дубину шлете в руки наркому. Генерал, посланный на Кавказ истреблять бандитов, вместо этого просит для них товары ширпотреба и снижение налогов.

— Верно мыслишь, Аврамов, — как-то диковато и весело согласился Серов.

— И все же пошлете?

— Пошлю.

— Там… одной подписи не хватает, Иван Александрович.

— Чьей?

— Моей.

Оценил Серов. Однако не время и не место было телячьим нежностям.

— Устал я, Аврамов… Знал бы ты, как устал. И не от службы… — осекся москвич, подождав, набрал номер телефона: — Зайдите в кабинет Аврамова, возьмите шифровку для Москвы. — Пояснил Аврамову: — Не пойду я к Иванову с Моллаевым.

Оба окончательно осознали, что шлют в Москву и в какое время.

Аврамов не разрешил, категорически запретил Шамилю сделать дом Митцинского, где жила Фаина, явкой.

Выбравшись из грота в слепящее утро, Шамиль зажмурился, потянулся. Подставил лицо под солнечный луч. Под веками полыхнуло оранжевое пламя, кожа на лице блаженно распустилась под теплым компрессом.

Близилась полночь, раскатисто громыхало над головой. Промозглая тьма, обступившая грот, разбухла от дождевого шелеста. В каменную расщелину вкрадчиво тек терпкий запах парной земли, распускавшихся ландышей.

Однажды показалось, что за гротом следят. Выследили исраиловцы? Рано, не по плану, если так. Он долго проверял, высматривал, но ничего не обнаружил. Тревога не ушла — в гроте оставалась рация для связи в Аврамовым, про этот грот знать исраиловцам совсем не полагалось. На всякий случай радировал Шамиль Аврамову о слежке.

После ночного ливня разбухшую почву окропило светом и бор озвучился хором ранних птах. Над опушенными зеленью хребтами в бездонной синеве ветер гнал облачную вату. Здесь, у их подножия, шастали развеселые парные сквозняки, взъерошивая молодой травяной подросток.

Трава пробилась сквозь листвяную прелую шубу за две последние ночи, окропила зеленью лесные проплешины, и Шамиль, приглядев один из росяных островков, молочно опрыснутых ландышами, разделся и рухнул на него голяком, плашмя. Обожгло кожу, терпкий цветочный аромат защекотал ноздри, и Шамиль раскатисто, с наслаждением, чихнул. Грудь, живот, ноги полыхали в жгучей ванне.

Встал. Растерся полотенцем, оделся. И вдруг решился: вечером он пойдет к Фаине. Тяга к этой женщине, бесприютная тоска глодали в последние ночи все сильнее. К тому же, черт его знает, сколько осталось свет коптить?

Нахлынули опасения: он — подлец и преступник, может завалить дело. Но от решения все же не отступил. И оттого тревожный, изнуряющий напряг последних дней стал отпускать. Наскочила было взъерошенная мыслишка: как вести себя у Фаины в новом качестве шпиона? Но шуганул ее Шамиль подалее: день впереди, успеет мозги засорить.

К вечеру засобирался он к Верхнему аулу, к своему временному схорону под корнями чинары, взять еду, оставить за нее деньги и обзавестись «хвостом». Должны исраиловцы прицепить к нему наблюдение у схорона, на том весь расчет строился. Негде больше банде Косого к Шамилю пристроиться, потому как шастал он в лесных дебрях свирепым и осторожным шатуном, крайне неудобным для плотного наблюдения.

С десяток крутых лесистых верст отмахал он почти на рысях и нырнул в пещерку под корни чинары, когда на лес уже наползала синеватая вечерняя дымка. В полутемной дыре лежал плотно набитый хурджин. Шамиль развязал лямку, всмотрелся, внюхался, пуская голодную слюну: мясо вяленое, овечий сыр, кукурузный чурек, орехи. Нащупал в кармане, бросил на пол три сотенные бумажки.

Подцепив хурджин за лямки, вылез на свет. Взвалил его на плечи, хмыкнул — увесист, около пуда. Утвердившись на ногах, зорко осмотрелся, ничего не приметил. Никого? Может, так хорошо работают наблюдатели?

Пошел от схорона под уклон. Оглядывался. Никого. Стала терзать все более тревога: на кой дьявол тогда вся суета, что состряпали с Абрамовым? Выходит, профукал он встречу с Исраиловым, когда отказался от приглашения к Джавотхану?

За невидимым уже хребтом накалялась луна, подсвечивала лимонным серебром густую надхребетную синь. Пронзительно-резко стонал козодой, зловеще ухнул неподалеку филин. Летучая мышь мазнула воздух черной бархоткой рядом с лицом.

Хурджин издевательски давил спину, влип в нее сытно пахнущим горбом. Скрипнув зубами, Шамиль сбросил его на землю: куда он идет, зачем? И вообще, зачем он теперь здесь, в лесу?

Позади чуть слышно хрустнуло. Вздрогнув, не оборачиваясь, Шамиль прислушался. Лес, окутанный дремотным шорохом, молчал. Нагнувшись, затягивая лямку на горловине хурджина, он огляделся. За черной свечой ствола едва приметно шевельнулась тень. Шамиль вскинул хурджин, зашагал в непроглядное межстволье. «Так бы давно… Смелей, абреки, сук-кины дети!»

Гулко било в ребра сердце, отлегло на душе: есть провожатые! Только бы хватило ума не брать его сразу, здесь, в лесу. Отбиваться придется всерьез, такая у него работа, все всерьез делать. Здесь и ухлопать «хвост» недолго.

Провожатых выделил для него Исраилов бывалых, держались позади неприметно, в лесу не новички.

К Хистир-Юрту добрался в полночь. В пути попробовал сосчитать, сколько за ним увязалось. Выходило то ли пятеро, то ли семеро.

Задыхаясь, одолел крутой склон балки, уткнулся в черный забор. Перебросил хурджин во двор, подпрыгнул, уцепился за верх, из последних сил подтянулся, забросил ногу. Перевалив через забор, тяжело рухнул рядом с хурджином, отдышался.

Расчетливо прикинул: на хабар с Фаиной не более получаса. За это время надо отпотеть душой, в глаза любимой женщине поглядеть, сказать все, что за жизнь накопилось. Провожатые наверняка у забора станут ждать, не полезут же в дом. Здесь, скорее всего, и накинутся вязать для доставки в потайное свое логово.

Дом Митцинского черной глыбой закрывал полнеба, в левом его крыле слабо мерцал квадрат окошка.

Изнывая в нетерпении, Шамиль заглянул в него, увидел в щель между занавесками Фаину — сидела за столом, безвольно сцепив руки. Перед ней тускло мерцала свеча. Он долго смотрел на женское лицо, истаивая в нежности. Выдохнул чуть слышно:

— Фаюшка-а…

Фаина вздрогнула, огляделась, зябко передернула плечами, дунула на язычок пламени.

Шамиль поднялся на крыльцо, осторожно потянул на себя дверную ручку. Дверь чуть слышно цокнула крючком, не поддалась. Меж косяком и дверью — щель в полпальца. Э-хе-хе, хозяина в доме нет давно. Достал, раскрыл нож, просунул в щель лезвие, приподнял крючок. Придерживая железинку пальцами, вошел в сени. Оглянулся. Над забором едва приметно торчали размытые сгустки голов. «Наблюдатели, мать вашу!..» Напрягся, рукояткой ножа раздвинул коромысло крючка, плотно всадил в дужку. Теперь повозиться придется непрошенному гостю, лезвием не открыть.

Ступая на носках, одолел узкий коридорчик, нащупал клеенку с дверной ручкой, потянул за нее и распахнул дверь в желанное тепло. В углу сдавленно охнули, взметнулся на постели белый силуэт.