Ферма кентавров - Людмила Пивень
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я думала о том, как рассказать нашим, чем я научилась. Правда, скорее всего, ни у кого кроме меня такое полное превращение в кентавра не получится, но молчать об открытии было бы просто нечестно. Только вот расскажешь, а тебя, естественно, спросят: «Как ты это делаешь?» Но я не могу объяснить! Само по себе получается! Сначала казалось, что путь нащупан, но ведь с Ольгердом у меня ничего не вышло…
— Света…
Я повернула голову. Тётя Оля ловко разрезала вдоль полуспелую ягоду, вычистила из серединки семена с колючими волосками, бросила обе половинки в миску и спросила:
— Тебе что, не понравилось — в воскресенье?
Вот те на! Я запротестовала:
— Почему?! Очень понравилось!!
— Мне показалось, что ты была недовольна, когда я сказала, что мы едем в Симферополь. Вот я и решила спросить. Может, зря билеты на представление каскадёров купила сразу, не посоветовавшись.
— Это вам показалось! Всё было классно! Каскадёры — особенно! Начальник у них — во! — я показала большой палец. — Такой человек! Такой… Интересно, где у них база? Он крымский?
— Не-ет… Он, представляете, из Ленинграда… Из Петербурга, то есть. Как странно крутит людьми судьба… Родиться, учиться в Питере — и оказаться в глухой провинции. Он совершенно необыкновенный человек. Представляешь, он по образованию — математик, хотел стать учёным, а потом вдруг понял, что кроме радости познания в жизни существует много других радостей, жизнь многообразна и удивительна… Представляешь, Света, он продолжает вести научную работу! Нужна огромная сила духа для того, чтобы вдали от источников знания, от научных центров не опуститься, не начать жить растительной жизнью, не стремиться к одной только сытости и заработкам…
Когда моешь посуду, смотришь в раковину. Грязные тарелки, ложки, чашки. Тонкая струйка холодной воды из крана. Скользкая тряпка. Раскисший коричневый кусок хозяйственного мыла… Только краем глаза видишь оранжевое свечение лесного шиповника на столе. Я случайно взглянула на тётю Олю и изумилась: она бросила чистить шиповник, она застыла с ножом в руке над миской, она смотрела в пустую стену так, словно у неё тоже была кентаврья половинка и она видела сейчас чужими глазами на зелёной стенке яркую картинку…
Я толкнула ногой Машку: смотри, как наша тётя Оля разошлась! Машка скользнула безразличным взглядом и снова принялась тереть полотенцем тарелку. Я разозлилась на неё, а потом вдруг меня озарило.
Алёхин — родом из Ленинграда, наша тётя Оля там училась, а у всех, кто любит этот город, существует какое-то тайное братство. Вроде как у лошадников. Не понимаю, по тётиолиным рассказам ничего в этом Питере хорошего нет: почти всегда сыро и холодно, а ночи летом такие светлые, что не видно звёзд, и если бы я жила там, то даже бы не видела, как по летнему ночному небу летит раскинувший крылья Лебедь, и так и думала бы, что Вега — это название какой-нибудь фирмы, а вовсе не звезда…
* * *То, о чём рассказал Олег, я передала Машке вечером. Она согласилась со мною:
— Я тоже думаю, что Борисыч ничего не знает. Не такой он человек, чтобы покрывать убийцу. Но, может, твой Олег прав — насчёт того, что мы воду мутим? В деревне тренера не любят, особенно после того, как он Витьку выгнал. Я на переменке слышала, как Витькина сеструха рассказывала, какой «этот новыйрусский» сволочь, ну и так далее.
— В глаз ей! — посоветовала я.
— Да что ты — «в глаз», «в глаз»… Дала бы ей, так от меня бы снова стали все шарахаться, как раньше. А так — мало ли что ещё важное услышать удастся.
— Бросаем? — уныло спросила я.
— Нельзя. Это же не только наше дело, это ещё Арсена касается. Мы, конечно, можем ему рассказать всё, как есть, но ведь он тогда будет пытаться сам расследовать, испортит ещё больше, чем мы. Ты ж сама знаешь, он такой… нервный. Музыкант.
— Угу. И болтливый.
— Это точно. А нам осталось совсем немного узнать. Завтра после тренировки отпросимся в гости к кому-нибудь из деревенских и съездим на станцию Сирень. Зуенко уехал на электричке, проехал для маскировки одну-две остановки, вышел и вернулся пешком. Там, на Сирени, тоже бабки у платформы сигаретами и семечками торгуют. Они должны были его видеть. Ну и когда это выясним, решим, что делать дальше.
Я кивнула.
Я не знала, что поехать на станцию Сирень нам не удастся.
ГЛАВА 15
Я закричала:
— Борге-ез!
Мысленно закричала. Довольно легко промолчать, не выдав чувств. Не подумать — гораздо трудней.
Конь, которого водили в поводу, резко остановился и вскинул голову, глядя в мою сторону. Даже издалека узнала я это движение.
Он!
Теперь уже специально я изо всех сил мысленно позвала его:
— Борге-ез! Ко мне!
Рыжий жеребец в тёмной попоне встал на дыбы. Человек откинулся назад, пытаясь удержать его. Рыжий выгнул шею, повернулся на задних ногах, подставляя корде или верёвке плечо. Маленькая человеческая фигурка присела к земле, потом, не удержавшись, опрокинулась на бок.
Я снова позвала, — и вот Боргез уже скачет ко мне по пахоте.
Это было чудо.
Я нашла его.
Он свободен.
Мы снова вместе и мы уйдём от погони.
Конечно, я знала, что так и будет, только не думала, что произойдёт всё так скоро и потом — я не привыкла ещё делать чудеса…
Проскакав полдороги, Боргез громко, звонко заржал. Так лошадь, потерявшая табун, зовёт своих. Я крикнула в ответ:
— Бо-орь-ка!
Он бешено рванулся вперёд, только комья тяжелой глины полетели из-под копыт.
Далеко, у серебристого фургона, возле подножия холма, поскользнувшийся в грязи конюх поднялся на ноги и побежал за жеребцом. По сравнению со скачущим Боргезом, человек едва переставлял короткие ножки, поэтому даже не сделалось страшно, что нас могут поймать.
Боль ушла — исчезла неизвестно куда.
Подскакав, Боргез чуть не сбил меня с ног. Толкнул мордой в грудь, торопливо, горячо дыша, обнюхал меня. Тонкие ноздри после бешеной скачки раздувались широко, делались почти квадратными. На нём была непривычная, чужая попона и ярко-синий недоуздок. На тонких ногах — бинты из которых сверху и снизу торчат стёганые толстые ватнички.
Теперь понятно, почему так легко он вырвался! Растяпа-конюх посмотрел, что жеребец ведёт себя смирно, и поленился одевать уздечку.
Никто не сможет удержать на недоуздке чистокровную лошадь, если она не играет, а решила вырваться на свободу.
Золотой жеребец топтался возле меня, взрывая ногами глинистую глубокую пахоту, успевшую напитаться водой и даже дважды наступил мне на ногу, чего прежде не случалось никогда. Он был рад, страшно рад, потому что нашёл Своего человека.
Донеслось хриплое:
— Стой, скотина!
Я подхватила волочившуюся по грязи толстую верёвку от недоуздка и, вцепившись в негустую гриву, запрыгнула Боргезу на спину, сразу ощутив, что тёмно-синяя, цвета матросской форменки, попона уже здорово намокла от дождя. Как хорошо, что я не слушалась тренера, ездила на выпас без седла и уздечки!
— Сто-ой!
Едва очутившись на спине жеребца, я поняла с диким восторгом, что снова у нас все мысли и чувства — на двоих. Мы снова превратились в кентавра!
Чужой конюх грозил на бегу кулаком. Мы фыркнули в его сторону — это был враг! — и сорвались с места.
Свобода!
Свобода!
Свобода!
В один миг я узнала от Боргеза, что случилось сегодня утром на ферме.
Он испугался, когда чужие люди стали заводить его в фургон, пахнущий чужими лошадьми. Он упёрся покрепче ногами и протестующе замотал головой. Тогда повод взял знакомый человек. Жеребец его знал не так давно, однако занимался человек полезным делом — насыпал в кормушку овёс и ловко перекидывал через дверь на вилах тонкое пахучее сено. Жеребец был воспитан, поэтому знакомому человеку повиновался, хоть происходящее очень ему не нравилось.
Его привязали к поперечному брусу, он успокоился и даже попытался сорвать зубами с ног мягкие синие штуки, которые надели на него ещё в родном деннике. Только удалось хорошенько ухватить одну гадость, просто присосавшуюся к правой передней, как внезапно заскрежетало и сделалось совершенно темно. Он насторожился и тут началось…
Впереди, из-за стены, послышалось рычание. Весь тёмный денник мелко-мелко задрожал, как дрожит кожей лошадь, когда пытается согнать муху.
Жеребец почувствовал себя очень беспомощным и позвал на помощь. Позвал Своего человека.
Человек не пришёл.
Тёмный денник дёрнулся и покатился куда-то вниз. Пришлось неуклюже топтаться на месте, чтобы сохранить равновесие.
Рычание за стенкой делалось всё более угрожающим. Это было очень страшно. Денник сползал и мог куда-нибудь упасть. Это было ещё страшней. Жеребец закричал, снова и снова зовя Своего человека, и тут услышал:
