Скиф - Иван Ботвинник

— Мама, — Филипп обнял Тамор, — брось его.

— Не могу, — всхлипывала она.

— Не верю! Ты достойна лучшего! Тебя любил сам Митридат!

— У Митридата теперь молодая любовница, — живо возразила Тамор. — Скоро я не буду нужна даже Каллисту. О боги! Как идет время. Тебе уже восемнадцать.

Филипп хотел напомнить, что ему уже двадцать четыре, но Тамор не вынесла бы такой поправки. Он поцеловал ее руку и сказал о цели своего прихода.

— Не проси невозможного, — сразу же отрезала Тамор. — Каллист знает наперечет все мои драгоценности. Я боюсь его!

Филипп пожал плечами. В первый раз мать отказывала ему в таком пустяке.

III

Аглая окликнула его, когда он входил в театр. Она была такая же хорошенькая, быстрая, ловкая, как два года назад. Заметив, что Филипп рассматривает ее, но медлит подойти, она засмеялась:

— Мой Амур забыл… старых друзей?

Филипп подошел. Аглая улыбнулась:

— Ты очень изменился.

— Подурнел?

— Стал лучше.

Несколько минут они молча разглядывали друг друга.

Аглая посадила его рядом с собой.

— И не хмурься. Тебе не нравится игра актеров?

Филипп отшутился:

— Мне не нравится сама трагедия. Я не верю ни в стойкое целомудрие Ипполита, ни в пылкую страсть Федры.

— Вот как! — Аглая засмеялась. — Конечно, ты не был бы так жесток, если б красавица первая открылась тебе в любви? — В голосе ее были дразнящие нотки. — Тогда уйдем.

Филипп чуточку смешался:

— Сейчас?

— Сию минуту…

Они вышли. Аглая пригласила его отужинать: ее вилла над самым морем. Там пальмы и тишина.

— Я много о тебе слышала.

— Плохого?

— Загадочного…

Легко одетая спутница дрожала от ночной сырости. Филипп укутал ее своим плащом. В темноте горько усмехнулся: он, чудом избежавший распятия, кажется ей только загадочным, ничего трагического в лице его она не видит. И никто не видит. Он — прежний. Он долго еще будет прежним…

Дорожка, усыпанная фиалками, вела от калитки до самой трапезной. Вся трапезная — стол, ложе, пол — была усыпана сухими лепестками роз.

— Зимой не достать свежих цветов. Ты заменишь мне цветы! — Аглая села к нему на колени. — Будем пировать.

— Будем, — сказал он.

Они ели из одной тарелки и пили вино из одной чаши. Она отстегнула фибулу на его хитоне и обнажила плечо.

— Ты похож на золотистый гиацинт.

Филипп сжал ее в объятиях.

— В этом моя загадочность?

Она скользнула губами по его щеке.

— Я заплачу твои долги, не думай о них…

Филипп рассмеялся. Аглая покупает его? Так просто! А ведь он мог бы полюбить ее. Сердце его сейчас пусто. Совсем-совсем пусто… Он отстранил от себя девушку и почти с ожесточением начал срывать с нее одежды. Аглая приняла его смех, его неистовость как взрыв страсти. До самого утра, благоговейная, трепетная, она прислушивалась к его дыханию: неужели он ее любит… так любит?..

Филипп вскрикивал во сне, метался.

IV

Дом вдовы Мелано стоял на отшибе. В чисто выбеленной хижине, выходящей на улицу, жила сама вдова с полудюжиной ребятишек. В глубине двора, в облезлом сарайчике, ютился бывший военный трибун Суллы Люций Аттий Лабиен.

Узкая постель, припертый для равновесия к стене стол на трех ножках, на полках — глиняная утварь, пенаты, в простом каменном ларариуме — фамильные боги. На постели — бережно разложенные рукописи.

Люций протянул Филиппу обе руки.

— Пришел! Как мило с твоей стороны! Путь на мой Парнас нелегок…

Он был счастлив. Сразу же предупредил Филиппа: никакой помощи он не примет. У него есть все, что необходимо человеку. Его не забыла Тамор? Он очень рад. Бедная, как она может жить с этим грубияном! Он никогда не оценит божественной красоты, которая ему досталась! Но от разговоров о своем бывшем доме вскоре уклонился.

— Вот мое богатство, — указал он на рукописи. — Уникум Анаксагора. Этот философ учит, что Мир возник от огня. А вот Эмпедокл. Ты что-нибудь слышал о нем? Он доказывает, что во всей Вселенной действуют две силы: Эрос — сила созидательная и Антиэрос — сила разрушения. Есть эпохи, когда торжествует Эрос. Тогда народы, объятые дружелюбием, процветают. Создаются величайшие общечеловеческие ценности. Но есть и тяжкие времена. Тогда царит Антиэрос. Народы, обезумев, избивают друг друга. Посевы предыдущих эпох топчет Арей — война. Голод, разрушение, пожары, засухи, землетрясения — все это следствие нарушения внутренней правды. Мы жирем в темные времена. Но истинный мудрец даже в мрачные дни Антиэроса волен. Вооруженный тростинкой и тушью, он творит…

Филипп залюбовался отчимом. Люцию уже далеко за тридцать, но какое у него молодое, вдохновенное лицо! Как могла Тамор бросить его ради какой-то подлой, скупой скотины?

Стукнула дверь. В сарайчик вошла молодая девушка. Она приветливо поздоровалась и поставила на стол корзину, откуда извлекла лепешки и кувшин с вином.

— Незатейливы пиры в хижинах убогих, — улыбнулся Люций, широким жестом приглашая Филиппа к столу. — Ты, мальчик, изведал все в походах. Не погнушаешься?

Филипп нагнулся, чтобы скрыть смущение.

— Если б была справедливость, ты вкушал бы из золотых чаш…

Люций усмехнулся:

— Самый богатый тот, кто ни в чем не нуждается…

Они закусили.

Девушка молча убирала со стола. Она не была красива — высокая, худощавая, с большими кистями рук, — но во всей фигуре ее было какое-то непередаваемое изящество. Люций что-то спросил: она, обернувшись, ответила. Филиппа поразило их сходство. У обоих — узкие породистые лица, кажущаяся надменность и внутренняя застенчивость. Когда она вышла, Люций объяснил:

— Ее родители погибли во время проскрипций. Фаустина моя дальняя родственница…

— Она достойна царской короны, — горячо отозвался Филипп.

— Она достойна лучшего, — с той же усмешкой прервал его Люций.

Навестив мать, Филипп со всеми подробностями рассказал ей о житье ее бывшего мужа. Не забыв упомянуть о ячменных лепешках, вине и юной патрицианке.

— Наверное, разведенная жена? — с деланной небрежностью уронила Тамор.

— Она совсем еще молоденькая, — подзадорил Филипп.

— А… нищенка!

Тамор была раздосадована. Она полагала, что Люций по-прежнему безутешно томится по ней.

V

Дворец возвышался над городом. Главный вход охраняли посменно колхи в тигровых шкурах, персы в длинных дорогих одеждах, усыпанных жемчугом, скифские лучники с позолоченными колчанами. Начальники стражи по двое стояли у дверей в личные покои Митридата.

Зной усиливался. Было заметно глазу, как воздух, густой и плотный от нестерпимой жары, колышется над безлюдной улицей, над мрамором портиков, над плоскими крышами домиков, лепившихся на холмах предместий.

Безмолвие и зной, полуденная тишь, когда все мысли становятся неясными, все тревоги призрачными… Разморенные солнцем, царские телохранители мирно дремали, опершись на копья. Вдруг стража засуетилась. Ко дворцу во весь опор подскакал молодой перс. Дворцовые ворота поспешно распахнулись. Перс круто осадил коня и легко спрыгнул. Филипп замер от восторга. Такой красоты он еще не встречал. «Это посланец Зевса!» — пронеслось у него в мыслях. И юный перс, казалось, был тоже поражен, увидев Филиппа. Проходя мимо, он радостно улыбнулся:

— Боги милостивы, мы снова встретились…

Это было похоже на сновидение.

— Она отметила тебя, — с завистью сказал страж, закрывавший ворота.

Филипп не мог опомниться:

— О ком ты говоришь? Я никого не видел, кроме молодого перса.

— Ты первый раз увидел Гипсикратию, всесильную любовь Митридата? — в свою очередь удивился воин.

— Гипсикратию? Этот юный перс — Гипсикратия?

— Она всегда носит мужскую одежду и владеет мечом не хуже любого воина.

Филипп не верил своим ушам. Девочка, спасенная им при взятии Котиея, стала богиней. Она только что промелькнула перед ним — точеные черты лица, строгий вдохновенный взор, порывистость Артемиды…

Филиппу не пришлось долго раздумывать. За ним вскоре прислали. Раб провел его во внутренние покои дворца. Лабиринт переходов и галерей, небольшие комнатки, узкие окна-бойницы — здесь за шесть лет своей службы Филипп не бывал ни разу. В знак высшей милости Митридат принял его в своей опочивальне. Царь сидел на низком кованом ларце. За ним стояла Гипсикратия, одетая как юноша-этер: зеленая туника, расшитая золотом и алмазами, короткий меч у бедра и подстриженные густые кудри.

— Вот, царь, о ком я тебе говорила, — Гипсикратия приветливо обернулась к Филиппу. — Он спас мне жизнь и честь…

— Я не думал, что ты сгодишься на что-нибудь путное, — благосклонно пошутил Митридат. Без доспехов, в просторной восточной одежде, он был лишен всякого величия. — Я слышал — ты сын купца?