Прыжок в неизвестное. Парикмахер Тюрлюпэн - Лео Перуц
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Дождь полил сильнее. Демба плотно укутался в свою накидку. Смеркалось, и мерцающий свет газовых фонарей отражался в дождевых лужах.
– Я немного перехватил в своем увлечении этим делом, – рассказывал себе Демба и, уйдя в свои мысли, вступил в лужу. – Пора мне освободиться от своих обязательств.
Этот словесный оборот тоже, странным образом, подействовал на него успокоительно. Он звучал так деловито-холодно, так коммерчески-расчетливо и разоблачал чувства, плохо прикрывавшиеся такими громкими словами, как страдание, ревность и жгучее томление.
Перед домом, где жил Георг Вайнер, он остановился и констатировал, что окно на втором этаже, возле балкона, освещено.
– Конечно, – сказал он, не трогаясь с места, – он дома, и она у него. Так что же? Нет причины останавливаться и терять время. Это меня не интересует; я занят другими делами.
Он простонал и почувствовал, как в нем на мгновение вспыхнул бессильный гнев, а потом ощутил тихую, сверлящую боль. Неподвижными глазами уставился он на освещенное окно. Но преодолел это чувство и укрылся под защиту приятно звучащих слов, которые должны были заглушить его страдание.
– Дело будет улажено вполне миролюбиво, – бормотал он. – Мы разойдемся в наилучших отношениях.
Он пустился дальше, но вскоре опять остановился.
– Конечно, – сказал он. – У Вайнера очень уютная квартира. Солнечная сторона, вид на Лихтенштейнский парк. Это все, что можно заметить по этому поводу. Итак – дальше!
Дальше он, однако, не пошел, а продолжал глядеть на окно.
– Впрочем, у меня есть время. Нет еще половины восьмого. Стеффи еще не может быть у меня. Буду ли я дома сидеть, или постою здесь немного, это ведь несущественно. Несущественно, – повторил он еще раз с ударением, и звук этого слова придал ему в собственных глазах вид хладнокровного критика, способного смотреть на вещи взглядом постороннего человека. – Она у него. Что дальше? Если я этим интересуюсь, то это почти такой же интерес, как у театрального зрителя, глядящего на сцену. Дело касается двух посторонних людей. Оно, может быть, забавно или скучно, – но оно во всяком случае неважно. Пожалуй, можно было бы…
Он вздрогнул. Сердце замерло на миг, а потом начало дико и бурно стучать. В ушах стоял шум, и удушающий страх перехватывал дыхание.
Там, наверху, в окне, свет внезапно погас.
В комнате Георга Вайнера свет погас.
Что там происходит? Что бы это могло означать?
С трудом воздвигнутое здание холодного безучастия рассыпалось в прах.
Там, наверху, в этой комнате, Соня в этот миг лежала в объятиях Георга Вайнера. Свет погасила она. И теперь принадлежит ему. Для обоих теперь наверху начинался час, о котором мир ничего не должен был знать. Безмолвное соглашение, покорность и обладание – вот что означала наступившая мгла. А Демба стоял внизу, жалким образом обманутый гладкими фразами, которыми вооружился против гнева и боли и которые теперь падали на землю, как увядшие листья. В отчаянии, чувствуя себя глубоко несчастным, дрожа от страдания и ненависти, терзаясь завистью и готовый заплакать, стоял Демба на улице.
Но не должны они оставаться наедине! Она не должна лежать в его объятиях! Пусть они оба не думают, будто могут скрыться от Дембы и от всего света.
Он не мог не взбежать по лестнице. Он не знал, что сделает, как и что скажет. Ему хотелось только взломать дверь и вдруг появиться в комнате как укор, как жалоба, как угроза, как тревожный сигнал.
И он пошел, задыхаясь, сжав кулаки, и все же – с трепещущим от страха сердцем – пошел к воротам.
Но тут из ворот вышел вдруг на улицу молодой человек. Это был Георг Вайнер, и он был один.
Подойдя к краю тротуара, он поглядел вправо и влево вдоль улицы и подозвал фиакр.
Одно мгновение Демба смотрел на соперника в крайнем изумлении. Потом с большим облегчением перевел дыхание.
Георг Вайнер был дома совсем один. Да. Сони у него не было. Они не обнимались, не целовались в темноте. Только собираясь уходить, Вайнер погасил свет в своей комнате.
Пускай вчера она была у него, пускай завтра опять придет! Это было ему совсем неважно. Но что Соня теперь, как раз теперь, когда Демба в бессильном гневе не спускал глаз с окна, не была наверху, это делало Дембу счастливым. Внезапно наступивший в комнате мрак означал только уход Георга Вайнера из квартиры, и это наполняло Дембу благодарностью и радостью.
И теперь, когда спокойствие опять вернулось к нему, он попытался еще раз спрятаться за красивыми словесными оборотами. Но гладкие фразы утратили свою обольщающую и успокаивающую силу.
Нет. Ничего не поделаешь. Теперь он не может уйти домой. Еще раз должен он с нею повидаться перед ее отъездом. Еще раз стоять перед ней, смотреть на нее, слышать ее голос и смех и безмолвно с ней проститься.
Георг Вайнер собирался сесть в фиакр. Он, казалось, торопился. «Должно быть, он едет к ней, – подумал Демба. – И теперь он должен будет мне сказать, где ее можно видеть».
– Здравствуйте, коллега! – сказал Демба и вынырнул из мрака.
Георг Вайнер обернулся.
– Добрый вечер, Демба, – сказал он холодно.
– Вы куда? – спросил Демба, и сердце у него при этом заколотилось.
– В погребок «Резиденция», – ответил Вайнер.
– В «Резиденцию»? Там уютно, не правда ли?
– Довольно уютно.
– Чрезвычайно уютно в «Резиденции»! – пылко сказал Демба. – Возможно, что и я туда приду.
Глава XVII
Демба был в раздраженном состоянии духа, когда открывал дверь. Он больно ушибся коленом о стул в темном коридоре, который вел в отдельный кабинет. Вошел он не сразу; остановился в дверях, под прикрытием вешалки, нагруженной шляпами и пальто.
В маленькой комнате было слишком натоплено. Свет ослепил его; однако Демба сразу заметил, что Сони здесь нет. Но он увидел тут в сборе ее приятелей и приятельниц, в обществе которых она почти постоянно бывала последнее время. Тут были две барышни, учившиеся на драматических курсах. Против двери сидел доктор Фурман, коренастый мужчина с лицом сердитого бульдога и шрамом на левой щеке. У него был зычный, пронзительный голос, звучавший, как рожок автомобиля. Являлось желание быстро отскочить в сторону всякий раз, как он начинал говорить. По другую сторону стола, против Георга Вайнера, сидел, к величайшему огорчению Дембы, в облаке сигарного дыма и со своей вечной, ничего не говорящей улыбкой на губах Эмиль Хорват.
Демба приходил в ярость при одном воспоминании о Хорвате. Иногда, когда он давал урок у Бекеров, Хорват, запросто бывавший у них, входил в комнату, не здоровался, слушал, снисходительно усмехаясь, как Демба объяснял мальчикам неправильные глаголы, и затем с высокомерной насмешкой удалялся. Нахал! Бывало, войдет, подаст мальчикам руку, не обращая внимания на Дембу, одного
