Безумный поклонник Бодлера - Мария Спасская

Серой мышкой прошмыгнула во двор и поднялась по ступеням, поймав на себе изучающий взгляд водителя школьного автобуса. Со дня моего пребывания в стенах этого учебного заведения прошло десять лет, обслуживающий персонал сменился, но мне почему-то казалось, что меня здесь отлично знают и только прикидываются, что видят в первый раз.

Частная школа «Романтик» являлась семейным бизнесом. Заправляла им суровая директриса Надежда Георгиевна Крутицкая, преподававшая математику. Муж директрисы, тихий завхоз Игорь Семенович, следил за исправностью здания, сохранностью мебели и наличием обучающего инвентаря. А сын Крутицких, Герман Игоревич, преподавал нам биологию. Кроме того, он учился в аспирантуре и вел театральную студию, в которой мы с ним и сошлись столь близко, что того и гляди вспыхнул бы роман. У меня защемило сердце – а вдруг я встречу здесь ЕГО? Что, если мой биолог до сих пор работает в этой школе? Само собой, моя несостоявшаяся любовь осталась в прошлом, но все же, все же… Поднявшись на второй этаж, я заглянула в библиотеку и, удостоверившись, что сотрудница на месте, двинулась к ресепшен. Девушка за стойкой приветливо смотрела на меня и выжидательно улыбалась. Я поздоровалась и положила перед ней лист из книги Бодлера.

– Будьте добры, посмотрите, пожалуйста, этот листок из вашей библиотеки?

Она внимательно ознакомилась с пожелтевшей страницей, изучив вылинявший от времени штамп, и утвердительно кивнула головой.

– Да, это страничка из нашей книги.

– Вы не посмотрите, кто ее брал в последний раз?

Девушка сморщила лоб и принялась рыться в формулярах.

– Вы знаете, эту книгу брали очень давно, – виновато сообщила она, завершив поиск. – Но если вы подождете, я могу посмотреть в архиве.

– Да, конечно, я никуда не спешу.

Библиотекарь ушла в подсобку и отсутствовала минут пятнадцать. Вернувшись, положила на стойку затертый картонный формуляр. Окинув его взглядом, я затравленно улыбнулась:

– Этого не может быть. Здесь какая-то ошибка.

– Не думаю. А в чем проблема?

Не отвечая на вопрос, я взяла формуляр и недоверчиво перечитала: «Кира Александрова». Напротив моих имени и фамилии стояла моя же детская роспись. Ничего не понимаю! Стихи Шарля Бодлера в подарочном издании брала я? Но зачем? Никогда в жизни я не интересовалась поэзией! Ну и когда же, интересно, я взяла в библиотеке эту книгу? Надо же, в день своего отъезда. С чего бы мне перед отъездом из школы интересоваться Бодлером? Должно быть, я все это произнесла вслух, ибо девушка развела руками и виновато улыбнулась:

– Извините, я здесь недавно и ничем не могу вам помочь.

– Скажите, а Надежда Георгиевна у себя? – с непонятно откуда взявшейся робостью осведомилась я.

– Надежда Георгиевна? – снова наморщила лоб девушка. – Кто это?

– Крутицкая, директор школы.

– Директор школы Савельев Михаил Валерьевич, – ошарашенно произнесла сотрудница библиотеки.

– А Герман Игоревич в школе преподает?

Мне до смерти хотелось увидеть хоть одно знакомое лицо.

– Простите, кто? – озадаченно переспросила девушка.

– Понятно. Спасибо. Извините.

Я развернулась и вышла из книжного царства. Посещение библиотеки ясности не внесло. Наоборот, ситуация становилась все запутаннее. Злоумышленник решил меня окончательно свести с ума. Получалось, что я сама себе посылаю бредовые стихи. Может, я и близких своих убиваю? Спустившись по лестнице на первый этаж и выйдя на крыльцо, я увидела водителя школьного автобуса, сосредоточенно рассматривающего свои ногти. Заметив меня, он приободрился и шагнул вперед.

– Пойдемте, – скомандовал он.

– Куда? – оторопела я.

– В автобус. Вас велено отвезти в назначенное место.

– Кем велено? – Я специально возмутилась достаточно громко, привлекая внимание прогуливающихся во дворе детей.

– А вот буянить не нужно, – назидательно заметил собеседник, косясь в сторону зрителей и подхватывая меня под руку. – Кем надо, тем и велено.

– Да не поеду я! – Я выдернула руку из его цепких пальцев и устремилась к выходу со двора. И тут у меня в сумке запиликал розовый аппарат, о котором я уже успела позабыть. Вытащив трубку, я нажала кнопку приема и услышала знакомый сухой голос.

– Делай что тебе говорят, если не хочешь оказаться в полиции, – приказал звонивший и дал отбой.

Делать было нечего, пришлось подчиниться. Усевшись на сиденье комфортного микроавтобуса «Мерседес», я отключилась от происходящего и постаралась сконцентрироваться только на направлении движения. Ехали мы по незнакомым местам и явно за город. Мимо окна мелькали сначала центральные районы, затем их сменили городские окраины юга Москвы, потом пошли предместья, а после показались лесистые ландшафты. Свернув к какому-то поселковому кладбищу, раскинувшемуся в лесу, автобус остановился.

– Выходите, приехали, – сообщил мой возница, сам, как видно, не собираясь покидать автобус.

– Ну и куда мне теперь? – уныло осведомилась я, выбираясь из салона и осматриваясь по сторонам.

– Участок шестнадцать, могила сто двадцать семь, – сообщил он, трогаясь с места.

Небо заволокло тучами. Начал накрапывать дождь, и ситуация совсем перестала мне нравиться. Я осталась одна на незнакомом кладбище, в глухом лесу, меньше всего представляя, как буду отсюда выбираться. Шагнув в кладбищенскую калитку, я двинулась по указателям в сторону обозначенного захоронения, гадая, для чего меня сюда привезли. Могила сто двадцать семь обнаружилась на самой окраине участка шестнадцать. Приблизившись к надгробному камню, я прочитала: «Крутицкая Надежда Георгиевна, Крутицкий Игорь Семенович, Пичугина Дарья Игнатьевна». И год смерти – у всех один и тот же. Год моей учебы в «Романтике».

Последняя надпись, а главное, фотография над ней, повергла меня в шок. По фамилии я бы даже ее не вспомнила. Рыженькая Дашка из моего класса! Она тоже была членом их семьи?

– Что смотришь? Знакомые твои? – раздался старческий голос за моей спиной.

– Да, знакомые, – выдохнула я, оборачиваясь. На дорожке стоял сгорбленный старик со шлангом в руках, поливая надгробья.

– На моих глазах эти Крутицкие скончались, – проговорил он, приступая к помывке памятников с моей стороны. Капли щедро разбрызгиваемой воды намочили джинсы, но я продолжала стоять, не двигаясь с места.

– Как это? – чуть слышно пробормотала я, сама испугавшись своего голоса.

– Обыкновенно, – важно отозвался дед, польщенный вниманием. – Я тогда не сторожем работал, а могилы копал. Крутицкие заказали могилу для племянницы. Девчонку-то убили, сыночек их же постарался. Ученый человек, биолог, аспирант, а совести ни на грош. Снасильничал и скинул двоюродную сестренку в реку. Ну, дядя с тетей взялись племянницу похоронить. А на похороны прибыл отец покойной, братец, значит, Надежды Георгиевны, и расстрелял ее саму и муженька ее.

– Как расстрелял?

– Обыкновенно. Вышел последнее слово над гробом говорить, достал обрез из сумки и пустил родню в расход. Приговариваетесь, говорит, к смерти за то, что не доглядели за своим поганцем сыном. Ну, мы с мужиками отобрали у убийцы обрез и сдали его в психушку, а Крутицких всех здесь похоронили. Вместе с Пичугиной.

Я почувствовала, как волосы на голове встали дыбом и зашевелились. В памяти мигом всплыл последний день в школе «Романтик», о котором я и думать забыла. Солнечный мартовский день, когда для семьи Крутицких с моей легкой руки рухнул мир.

На следующее утро преисполненный веры в светлое будущее Шарль отправился с друзьями в Бельгию. Поэт вошел в старинную церковь в Сент-Лу и, любуясь статуями, украшавшими исповедальни, вдруг упал, точно громом пораженный.

– Шарль, старина, что с тобой? – испуганно воскликнул издатель Пуле-Маласи, бросаясь на каменный пол. На помощь издателю кинулся второй приятель Бодлера, Асселино. Поэт лишь слабо стонал, не в силах что-либо вымолвить.

Помогая Шарлю подняться, друзья видели, что дело плохо. Поэт с трудом двигался и почти не говорил. Сердобольные прихожане вынесли Бодлера из церкви на руках, уложили в коляску и доставили в больницу. Врач констатировал паралич правой половины тела, приключившийся с пациентом вследствие запущенного сифилиса. Шарля поместили в лечебницу Сен-Жан-э-Сент-Элизабет, где за больным ухаживали монахини-августинки. Это была злая насмешка Господа над создателем «Цветов зла», решившим отказаться от Сатаны и прийти к Богу. Бог не принял Бодлера, предоставив его монахиням. Обозленный на Господа поэт прозябал в больнице, все отрицая – еду, уход, процедуры, отказываясь от святого причастия и тем самым огорчая настоятельницу монастыря. Друзья, не понимая, что происходит, с тревогой ждали развязки. Когда могли, они навещали страдальца, с ужасом ожидая приезда Каролины. Чаще других у Бодлера бывал его юный друг Асселино. Изредка заглядывал и издатель Пуле-Маласи, предпочитавший получать сведения о Шарле из уст молодого приятеля.