Мир Софии - Юстейн Гордер

Тем временем апостол Павел продолжал свою миссионерскую деятельность. Уже в первые десятилетия нашей эры христианские общины были образованы в наиболее значительных городах греко-римского Средиземноморья — в Афинах, Риме, Александрии, Эфесе, Коринфе. На протяжении трех-четырех веков весь эллинистический мир стал христианским.

Надо сказать, что апостол Павел оказал решающее воздействие на христианство не только в качестве миссионера. Он приобрел большое влияние и в самих христианских общинах, где ощущалась острая нужда в духовном наставлении.

В первые годы после смерти Христа важную роль играл вопрос о том, могут ли не-иудеи становиться христианами без приобщения сначала к иудаизму. Следует ли, например, греку соблюдать Моисеев закон? По мнению Павла, это было не обязательно. Ведь христианство нельзя было рассматривать как одну из сект иудаизма. Оно обращалось со своей вестью о спасении ко всему человечеству. Старый завет между Богом и Израилем сменился «новым заветом», заключенным Богом со всеми людьми.

Но христианство было не единственной новой религией того периода. Как я уже объяснял, эллинизм отличался разнообразием религий, поэтому церкви важно было выступить с кратким изложением основ христианского учения — и чтобы отграничить себя от других религий, и чтобы воспрепятствовать расколу христианской церкви. Так появились первые символы веры. В символе веры суммируются главные христианские «догматы», то есть положения этого учения.

Одним из таких положений стал тезис о сочетании божественного и человеческого в Иисусе Христе. Иными словами, что он был «Сыном Божиим» не только благодаря своему деянию. Христос сам по себе был Бог. В то же время он был «истинным человеком», разделившим людские беды и претерпевшим муки на кресте.

Тут можно усмотреть противоречие, однако церковь настаивала именно на превращении Бога в человека. Иисус отнюдь не был «полубогом» (то есть получеловеком-полубогом), вера в которых получила широкое распространение в религиях Древней и эллинистической Греции. Церковь учила, что Иисус был «совершенным Богом» и «совершенным человеком».

Я пытаюсь, дорогая София, объяснить тебе взаимосвязь явлений. Когда в греко-римский мир вступает христианство, это означает не только столкновение двух культурных традиций, но и один из величайших в истории человечества культурных сдвигов.

Мы с тобой покидаем античный мир. Со времени первых греческих философов прошла почти тысяча лет. Теперь перед нами христианское средневековье, которое также продолжалось около тысячи лет.

Немецкий поэт Гёте некогда сказал: «Кто, осмыслив ход столетий, / Не построил жизнь толково, / Тот живи себе в потемках, / Прожил день — и жди другого»[23]. Я не хочу, чтобы ты жила в потемках, а потому всеми силами стараюсь познакомить тебя с твоими историческими корнями. Только так ты будешь человеком. Только так ты не останешься всего-навсего бесшёрстой обезьяной. Только так ты не повиснешь в безвоздушном пространстве.

«Только так ты будешь человеком. Только так ты не останешься всего-навсего бесшёрстой обезьяной…»

София еще посидела в Тайнике, выглядывая через дырочки в сад. Она начала понимать, как важно знать собственные корни. Во всяком случае, это было важно для израильского народа.

Сама она всего лишь заурядный человек, однако, если она будет знать свои исторические корни, ее заурядность уменьшится.

София всего четырнадцать лет живет на планете Земля. Но если история человечества — это и ее история, тогда ей, можно сказать, уже несколько тысяч лет.

Она собрала листы, выскользнула из Тайника, промчалась через сад и, радостно подпрыгивая, взбежала наверх, в свою комнату.

СРЕДНЕВЕКОВЬЕ

…частичное продвижение вперед не означает заблуждения…

От Альберто Нокса не было ни слуху ни духу целую неделю. Не получала София и открыток из Ливана. Зато в разговорах с Йорунн они то и дело возвращались к открыткам, найденным в Майорстуа. Йорунн пребывала из-за них в полной растерянности. Но, коль скоро ничего нового не происходило, страхи сначала улеглись, а потом и вовсе забылись — за приготовлением уроков и игрой в бадминтон.

София несколько раз перечитала послания Альберто в надежде отыскать в них какой-нибудь намек, от которого бы прояснилась загадка Хильды. Благодаря этому она отлично усвоила античную философию. Теперь ей было нетрудно отличить Демокрита от Сократа, а Платона от Аристотеля.

В пятницу, 25 мая, она стояла у плиты и готовила обед к маминому приходу с работы — они давно договорились о таком распределении обязанностей по пятницам. Сегодня она решила приготовить уху и рыбные фрикадельки с морковью. Очень просто.

Тем временем на улице поднялся вихрь. Помешивая содержимое кастрюльки, София обернулась и увидела в окно, что березы гнутся на ветру, как колосья.

Внезапно в стекло что-то ударилось. София снова обернулась и на этот раз увидела прилипшую к окну картонку.

Девочка подошла ближе. Это оказалась открытка, на которой было написано: «Софии Амуннсен (для Хильды Мёллер-Наг)».

Не может быть… София раскрыла окно и взяла открытку в руки. Не может быть, чтобы ветер принес ее из самого Ливана…

Эта открытка тоже была датирована пятнадцатым июня.

Сняв кастрюльку с плиты, София села за стол. В открытке говорилось:

Дорогая Хильда! Не знаю, читаешь ли ты эти строки в день рождения, или он уже прошел. Отчасти я надеюсь, что он продолжается или что по крайней мере с тех пор миновало не больше нескольких дней. Если у Софии проходит неделя-другая, это вовсе не значит, что столько же времени должно пройти у нас. Я вернусь к Иванову дню. И тогда мы с тобой, Хильда, всласть насидимся в саду, глядя с качелей на море. Нам нужно многое обсудить. С приветом — папа, которому иногда делается грустно при мысли о продолжающейся тысячелетия борьбе между иудеями, христианами и мусульманами. Я вынужден постоянно напоминать себе, что все три религии ведут свое происхождение от Авраама. В таком случае их приверженцы, вероятно, молятся одному и тому же Богу? Там, где я нахожусь сейчас, Каин и Авель еще продолжают убивать друг друга.

P. S. Пожалуйста, передай от меня привет Софии. Бедняжка, она до сих пор не понимает, что к чему. Но может быть, это уже поняла ты?

София в изнеможении склонилась над столом. Она действительно не понимала, что к чему. А Хильда, значит, понимает…

Если Хильдин отец просит ее передать привет Софии, значит, Хильде о Софии известно больше, чем Софии о Хильде. Все казалось таким запутанным, что София предпочла вернуться к приготовлению ухи.

Открытка, которая прилетает и бьется в стекло. Доставка почты «самолетом»… в самом буквальном смысле…

Только София поставила кастрюлю обратно на конфорку, как зазвонил телефон.

Вдруг это папа?! Если он уже вернулся, она бы хотела рассказать ему, что происходит с ней в последние недели. Но это наверняка Йорунн или мама… София помчалась к телефону.

— София Амуннсен, — сказала она в трубку.

— Это я, — донеслось с другого конца провода. София была убеждена в трех вещах. Во-первых, это не папа. Во-вторых, голос все же мужской. И в-третьих, она совершенно точно слышала такой голос раньше.

— Кто это? — переспросила она.

— Альберто.

— Ой…

София не знала, что сказать. Голос действительно был знакомый: она помнила его по видеофильму об Афинах.

— У тебя все в порядке?

— Да…

— Имей в виду, писем больше не будет.

— Но я не посылала тебе лягушек.

— Теперь, София, мы будем встречаться. Дело в том, что время начинает поджимать.

— Почему?

— Нас окружает отец Хильды.

— Как он может окружать нас?

— Со всех сторон, София. Нам надо объединить усилия.

— Каким образом?…

— Пока я не расскажу о средневековье, ты мало чем сумеешь помочь. Еще нам нужно пройти эпоху Возрождения и семнадцатый век. Немаловажную роль играет и Беркли…

— Тот, чей портрет висел в Майорстуа?

— Да. Вероятно, основное сражение будет как раз по поводу его философии.

— Ты говоришь так, словно речь идет о войне.

— Я бы скорее назвал это столкновением характеров. Нам нужно обратить на себя внимание Хильды и переманить девочку на свою сторону, прежде чем ее отец вернется в Лиллесанн.

— Ничего не понимаю.

— Возможно, тебе раскроют глаза философы. Приходи завтра, в четыре часа утра, в Мариинскую церковь. Только одна, дитя мое.

— Я должна идти к тебе на свидание посреди ночи? …щелк!