С вождями и без них - Георгий Шахназаров

Однофамилец будущего генсека работал с Юрием Владимировичем в нашем посольстве в Будапеште, был человеком уравновешенным, порядочным, к тому же отменным шахматистом. Он успешно играл за отдел в цековских турнирах на первой доске, мне доверяли третью. Борис вполне вписался в нашу группу, а вот другой андроповский выдвиженец очень скоро обнаружил полную "профнепригодность". Поначалу ему что-то поручалось, но из-под его пера выходили такие неудобоваримые и по содержанию, и по форме тексты, что они почти сразу же летели в корзину для бумаг. Несколько раз руководители нашей группы пытались сбросить этот балласт, найти взамен подходящего человека. Ходили с этой целью к Андропову, но тот отказывался увольнять своего протеже, - видимо, чем-то был ему обязан или жалел сослуживца. Хитрец Арбатов, получив однажды важное задание, нарочно передал последнему, а затем отнес подготовленный "шедевр" шефу. Тот не на шутку разозлился и, как рассказывал Георгий Аркадьевич, набросился на него:

- Ты что, смеешься, нашел кому дать!

- Так он же консультант, - возразил Арбатов.

- Ладно придуриваться! Чтоб этого больше не было.

После столь грозного предупреждения "протеже" оставили в покое, и он целый год не занимался ничем другим, как чтением сводок ТАССа. Уволили его только после того, как, заснув за этим увлекательным занятием, он уронил голову и сильно расшиб себе подбородок.

Бурлацкий сам рассказал в упоминавшейся уже книге "Вожди и советники", при каких обстоятельствах произошла его размолвка с Андроповым. Мне было искренне жаль, что своим неосторожным порывом он на годы закрыл перед собой возможность политической карьеры. Уходя, Федор, по просьбе Андропова, назвал в качестве подходящих преемников меня с Арбатовым. Шеф выбрал Георгия Аркадьевича. Работалось с ним легко. Будучи неплохим организатором, что позднее он доказал, создав один из самых эффективных академических институтов - США и Канады, он не принимал начальственного вида, да и сам характер консультантства, занятия по природе своей индивидуального, сводил функции руководства в основном к распределению заданий между членами группы.

Изредка мы собирались у него в кабинете обменяться мнениями о последних событиях, театральных премьерах или книжных новинках. Политическое чутье, совмещенное с гибким характером, острословием, природной жизнерадостностью, позволяло ему ладить с начальством и часто добиваться от него того, что другим и не снилось. Входя в узкий круг "спичрайтеров" для Брежнева, он, как и Бовин, был там своего рода ходатаем от "шестидесятников". Пиком его политической карьеры стали полтора-два года горбачевских реформ, когда он впервые вышел из исполнявшейся десятилетиями роли удачливого царедворца и заявил о себе как политический деятель. Я имею в виду прежде всего несколько его выступлений на пленумах ЦК в защиту политики перестройки.

Человек серьезный, когда дело касалось большой политики, Арбатов отличался компанейством, был, что называется, хохмач. Однажды, получив поручение передать личное послание Брежнева Кастро, он поспорил, что в шифртелеграмме употребит сильное выражение. И действительно, вскоре мы читали примерно такой текст: "Фидель решительно осудил американских империалистов и их политику (слово "говно" было при этом не самым сильным)". По прибытии в Москву он собрал нас и рассказал подробности своей миссии. "Гранд-хефе" отнесся к нему благосклонно, даже пригласил на подводную охоту. А когда "нырнули мы, Фидель мне говорит...". Этот пассаж послужил предметом нескончаемых подначек: "Что, Юра, сказал тебе Фидель, когда вы нырнули?"

Короткое время мне пришлось ходить под начальством Александра Евгеньевича Бовина. Его стиль руководства ничем не отличался от арбатовского. Не уверен, что они закадычные друзья, но судьбы у них явно схожи. Стать одним из любимцев Брежнева, каким он, по общему признанию, был, ему помог не только литературный дар, но и язвительное остроумие в сочетании с добронравием сангвиника. Подозреваю, на генерального благотворно действовал вид неунывающего толстяка, любящего, как и сам он, плотно поесть и прилично, но в меру, выпить, нередко посапывающего за коллективной работой над очередным историческим документом, но способного, внезапно проснувшись, подать дельную реплику.

Иногда Бовин переходил границы дозволенного при генсековском дворе. Однажды, когда главный был не то на охоте, не то где-то еще, он пиршествовал в компании Демичева. Расчувствовавшись, тот имел неосторожность сказать:

- Что это ты меня "на вы", Петр Нилович, а я тебя по-простецки, Саша? Зови и ты меня по имени.

Вероятно, Демичев действительно допускал возможность такого обращения при частной встрече. Но вышло иначе. На другой день за завтраком Бовин кладет руку ему на плечо и говорит нечто вроде:

- Петя, подай, пожалуйста, соль.

Демичев чуть со стула не свалился. Брежнев неодобрительно на них зыркнул: при всей своей демократичности, он соблюдал официальный партийный этикет. "Тыкать" подчиненным члены Политбюро, разумеется, были вправе, но допускать такое же обращение с их стороны - значило непростительно подрывать авторитет коллективного руководства.

Другой раз Бовин имел неосторожность отправить какой-то даме письмо, в котором непочтительно отзывался о самом Леониде Ильиче. Этого добросердечный генсек не мог стерпеть, охальник был отправлен в опалу, т. е. в отдел, на ту должность, какую он формально занимал. Правда, через год-два Брежнев, видимо озирая оставшиеся вокруг него скучные физиономии, ощутил нехватку своего веселого Ламме Гудзака и великодушно амнистировал.

Мне кажется, Бовин почувствовал себя "в своей тарелке" только после того, как скинул наряд фаворита и занялся публицистикой - сначала в "Известиях", потом на телеэкране. Это был его пик, а уж назначение послом в Израиль в благодарность за услуги, оказанные новой власти, отвечая природной склонности Александра Евгеньевича "хорошо жить", едва ли прибавило что-нибудь нового этой колоритной фигуре поздней коммунистической элиты.

Еще одним консультантом "первой волны" был Олег Тимофеевич Богомолов. Чуткий на новое экономист, он не слишком блистал в то время, может быть, потому, что в занятиях отдела преобладала политика, экономика считалась прерогативой правительства и СЭВа. Позднее появился у нас и заместитель заведующего по экономическим вопросам, хороший специалист и порядочный человек Олимп Алексеевич Чуканов.

Зато Олег раскрыл свои способности, пересев в кресло директора вновь созданного Института экономики мировой социалистической системы (ИЭМСС). На протяжении почти трех десятилетий ИЭМСС был поставщиком добротной аналитической информации о том, что творится в экономике соцсодружества, своевременно предупреждал о назревавших кризисных явлениях. Из стен его вышло немало способных ученых, заявивших о себе в бурные перестроечные годы (Анатолий Бутенко, Александр Ципко, Лилия Шевцова, Евгений Амбарцумов, Александр Некипелов). Заметную роль в эти годы сыграл сам Олег, войдя в группу академиков-экономистов (Абалкин, Шаталин, Аганбегян, Петраков, Львов), которые предложили свой план преодоления кризисных тенденций, а затем выступили с критикой гайдаровской шокотерапии, загнавшей Россию в экономический тупик.

К старожилам нашей консультантской группы относился Федор Федорович Петренко - скромный беззаветный работяга, имевший вкус к теме партийного строительства и почти целиком взявший на себя писанину по этой части.

Время шло, с годами консультантская группа пополнялась. Пожалуй, самым видным из "нового призыва" был Николай Владимирович Шишлин. Бывшие "проблемисты" Геннадий Герасимов и Юрий Мушкатеров, в прошлом разведчик Рафаэль Федоров, историк, работавший в ИМЭЛе Николай Коликов - все они по взглядам, культуре, стилю жизни продолжали традиции, заложенные первыми консультантами, хотя, не в обиду им будет сказано, уже без того блеска. Давно замечено, что "римейк" всегда уступает оригиналу.

Эксперимент с консультантами довольно скоро получил распространение. Была ли в этом продиктованная временем потребность "онаучивания" политики, или просто другие секретари, позавидовав "лихости" текстов, исходивших от коллег-международников, решили, что и они не лыком шиты, вполне могут обзавестись собственными "сочинителями", чтобы в лучшем свете изобразить свою кипучую деятельность? Вероятно, играли свою роль оба мотива. Консультантские группы возникли первоначально в агитпропе, отделах культуры и партийно-организационной работы, а затем и в остальных подразделениях аппарата. Повысился спрос на "писучих" докторов и кандидатов наук, готовых променять призрачную академическую карьеру на паек в кремлевской столовой диетического питания. Но то ли кадровые закрома наук и политической публицистики были уже изрядно подчищены, то ли приманка оказалась не столь уж соблазнительной, консультант-ство "широкого разлива" не отличалось высоким качеством. Скорее всего, потому, что сам этот институт по своему происхождению предназначен все-таки для "оркестровки" политического мышления, которое было не в почете в идеологических отделах, а в управленческих тяготело к пустой риторике. Там легко приживались начетчики, критически мыслящим людям нечего было делать, если такие попадались, то через год-два торопились сбежать либо глушили в себе творческий инстинкт и постепенно превращались в тех же заурядных "талмудистов".