Характерные черты французской аграрной истории - Марк Блок

Когда с победой Валуа установился относительный мир, нарушавшийся еще множеством смут при Карле VII и Людовике XI, значительная часть королевства была не чем иным, как огромной опустошенной зоной. Все современные тексты (хронисты в меньшей степени, чем множество скромных и правдивых памятников — расследований, регистров епископских объездов, инвентарей, грамот освобождения или установления ценза) описывают ужас, внушаемый этими сельскими местностями, где «не слышно больше ни пения петухов, ни кудахтанья кур». Сколько французов могли тогда повторить слова одного кагорского священника, который «за всю свою жизнь не видел в своей епархии ничего, кроме войны»! Привыкшие по малейшей тревоге, поднятой сторожами, искать убежища та речных островах или устраивать в лесах шалаш из ветвей, вынужденные в течение долгих дней тесниться внутри городских стен, где среди неимущих и слишком скученных людей чума свирепствовала еще сильнее, многие крестьяне постепенно теряли связь со своей землей. Земледельцы из области Кагора массами бежали в долину Гаронны и вплоть до Конта-Венесеена[96]. Во многих местах целые деревни оставались покинутыми иногда в течение нескольких поколений. Если же где и продолжали существовать кое-какие жители, то это были обычно лишь горсточки людей. В предгорьях Альп, в Перигоре, в Сенонэ (Sénonais)[97] на месте полей и виноградников вырос лес. Многие земли поросли «терновником, кустарником и иными зарослями». Старые границы полей стерлись. Когда к концу XV века земли аббатства Во-де-Сернэ (Vaux-de-Cernay) начали заселяться вновь, «не было ни мужчины, ни женщины, которые могли бы сказать, где находились их наследственные участки».

Следы некоторых этих опустошений были ликвидированы лишь спустя много столетий, а некоторые не изгладились никогда. Появившиеся в это время в Пюизэ (Puisaye) залежные земли начали вновь обрабатываться только в XIX веке. Даже тогда, когда поля распахивались снова, разрушенные деревни часто не восстанавливались; население концентрировалось. Земли Бессей (Bessey), в Бургундии, пришлось раздать добрым людям двух смежных общин; сам же населенный пункт был навсегда стерт с географической карты. Из двенадцати деревень, разрушенных тогда в графстве Монбельяр, десять так и не были восстановлены. Восстановление шло, однако, почти повсюду, но очень медленно. В Рен-мулэне (Rennemoulin), к югу от Парижа, два земледельца хвастались в 1483 году тем, что они первые (один — за 12–13 лет, другой — за 8–9 лет) «распахали» землю. Иногда поодиночке возвращались старые жители, а вместе с ними и некоторые из их прежних соседей, чья бывшая земля, находившаяся совсем близко, оставалась еще заросшей кустарником. В других местах сеньоры, заинтересованные в возобновлении обработки земли, призывали чужеземцев: итальянцев — в Прованс, савоияров, французов с севера или из Бургундии, даже немцев — в Валентинуа и в Конта-Венессен, жителей Бретани, Лимузева и Турени — в округ Санса. Или же в один прекрасный день на этих заброшенных землях поселялись бродяги. Таковы три бедняка из Нормандии, которые в 1457 году составляли все население местечка Маньи-ле-Гамо (Magny-les-Hameaux), около Парижа. В Ла-Шапель-ла-Рэне (La-Chapelle-la-Reine), в Гатинэ[98], в 1480 году два новых жителя были родом из Божолэ (Beaujolais), третий — из Анжу, а четвертый — из Турени. Недалеко оттуда, в Водуэ (Vaudoué) одним из первых пионеров был нормандец; такая же картина наблюдается и во Фромоне (Fromont), в том же маленьком кантоне. Перерыв в заселении был иногда столь продолжителен и преобладание переселенческих элементов столь значительно, что это запечатлелось в памяти деревни как перелом; замечено, что в Реклозе (Recloses), в Гатинэ, топонимика изменилась с XIV по XV век почти полностью. Как можно перед лицом этой человеческой мешанины безапелляционно заявлять об этнической чистоте крестьянского населения, в противоположность смешению в городах? Дело вторичного освоения земли продолжалось до второго «ли третьего десятилетия XVI века: волнующий пример терпения и жизненных сил, память о котором еще свежа у нынешних поколений{96}.

Нищета крестьян была ужасающей. Но в целом восстановление было для них благоприятным. Чтобы обеспечить заселение, — источник доходов, — сеньоры зачастую предоставляли крестьянам значительные привилегии; действие одних из них было немедленным — временное освобождение от повинностей, предоставление в пользование инвентаря или семян; действие других было более длительным — различные льготы, очень умеренный размер ценза. В 1395 году монахи Сен-Жермен-де-Пре предприняли первую тщетную попытку восстановить свой виноградник в Валантоне (Valenton); они предлагали тогда землю за ценз в 8 су с арпана. С 1456 года они предприняли новые попытки. Хотя за истекший период содержание драгоценного металла в монетах заметно снизилось, им пришлось придерживаться почти постоянно цифры ниже 4 су: по-видимому, именно эта цена позволила достигнуть успеха{97}. По закону сеньоры имели право присваивать земли, слишком долго остававшиеся необработанными. Из предосторожности они зачастую заставляли признать за ними это право, притом в точных выражениях. Но они делали это для того, чтобы иметь возможность раздать залежные земли новым держателям, не дожидаясь проблематического возвращения старых земледельцев, а не для того, чтобы присоединить их к своим собственным доменам. В это время у сеньоров не было желания заменить наследственное держание широкой непосредственной эксплуатацией земли или временной арендой. Сеньория была восстановлена (следуя старым обычным нормам) в виде скопления мелких хозяйств вокруг домена, который не превышал обычно средних размеров. Конечно, жизнь крестьянина и после кризиса по-прежнему была тяжелой. Один англичанин, Фортескью[99], писавший в правление Людовика XI, при сопоставлении положения сельских масс в своей стране и во Франции приберег для французской створки этого диптиха самые мрачные краски. Вполне обоснованно подчеркивает он то бремя, которое становится для нашей деревни все тяжелее и тяжелее, — королевскую фискальную систему. Но каким бы тонким юристом он ни был, он забыл один очень существенный факт: задавленный налогами, плохо питавшийся, плохо одетый, весьма безразличный к жизненным удобствам, французский крестьянин не перестал, однако, владеть своей землей в качестве наследственного держания.

Чем объяснить, что крестьянское население в конце концов вышло победителем из испытания, которое могло стать для него роковым? Несомненно, оно извлекло в конечном счете пользу даже из бедствий, следы которых носили его пахотные поля, даже из смерти, от которой поредели его собственные ряды. Рабочей силы не хватало, и поэтому она была дорогой. Заработная плата как в сельских местностях, так и в городах неизменно повышалась, несмотря на королевские ордонансы и постановления местных властей, которые, тщетно пытаясь остановить это повышение, оставили нам неопровержимые доказательства его существования. Было замечено, что во времена Карла V благодаря повышению оплаты рабочих дней многие батраки смогли приобрести землю{98}. Крупное хозяйство, обрабатываемое «слугами» (valets) (если предположить, что сеньор возымел намерение создать таковое), было бы в высшей степени дорогостоящим. Здравый смысл подсказывал сеньорам, что лучше разделить землю на участки. Но так как земля вновь была в избытке, а людей не хватало, приходилось для привлечения держателей не слишком много требовать с них и особенно гарантировать им ту наследственность, к которой они привыкли и от которой не отказались бы без сопротивления.

Однако эти арифметические соображения не могут всего объяснить. В XVII веке новые войны сопровождались в некоторых провинциях, например в Бургундии и Лотарингии, совершенно такими же опустошениями. Здесь наблюдалась та же картина: поросшие кустарником земли, где исчезли всякие границы между полями, опустевшие деревни и кое-где среди руин несколько бедняков, вернувшихся к обычаям первобытной эпохи и живущих охотой или рыбной ловлей; восстановление осуществлялось медленно, частично силами иностранцев. Но на этот раз сеньоры смогли использовать восстановление в своих интересах. Это объясняется тем, что обновленный и уже разбогатевший сеньориальный класс осознал свое могущество и выработал гораздо более совершенные, чем раньше, методы ведения хозяйства. В конце же средних веков мелкие хозяйства, напротив, находились под властью класса обессилевшего, разоренного и мало способного, в силу своего мышления, приспособиться к не имевшей прецедентов ситуации.

Этот класс был разорен прежде всего в результате опустошения деревни. Несомненно, для светского дворянства война имела свои выгоды — рыцарь не брезговал ни выкупами, ни грабежом. Когда в 1382 году Карл VI собрал в Мелэие армию, которая должна была наказать непокорный Париж, было замечено, что собравшиеся под королевским знаменем дворяне захватили с собой повозки, куда они рассчитывали свалить все награбленное в большом городе{99}. Но разве могла эта капризная и подверженная стольким превратностям судьбы добыча или даже те придворные пенсии, требование которых, чтобы свести концы с концами, все более и более входило в привычку крупных и мелких дворян, идти в сравнение с добрыми регулярными доходами от стольких видов ценза, тальи или десятины, которые были сведены на нет бедствиями эпохи? Многие родовитые сеньоры, лишившиеся своего домена и неспособные принудить себя к бережливости, жили к концу Столетней войны бог знает как. Что касается церковных общин, то им удавалось с трудом прокормить лишь небольшое число монахов.