Человек со звезды (сборник) - Сергей Абрамов

– Я спала, – сказала Алевтина Олеговна.

– Вот и ладушки, – обрадовался Стеценко. – И я немножко вздремну, с твоего позволения. Полчасика. Хорошо? Ты меня не трогай…

– А я сон видела, – совсем тихо добавила Алевтина Олеговна, но муж не слышал ее, он уже посапывал в кресле, а на экране телевизора герои-металлурги без устали давали стране металл.

Сон Алевтины Олеговны был неинтересен Стеценко. Она аккуратно сложила платье для Симы, спрятала его в шкаф, туда же повесила на плечиках пиджак мужа. Подошла к книжному шкафу, открыла створку, пробежала кончиками пальцев по корешкам книг, вытащила потрепанный институтский учебник по химии, машинально, не вглядываясь, перелистала его. Прислонилась лбом к жесткой полке.

– Почему я? – с тоской спросила вслух, даже не ведая, что слово в слово повторила вопрос малознакомого ей Сеньки Пахомова, так загадочно возникшего рядом в ее суматошном апокалипсическом сне.

И словно бы кто-то тайный внутри ее пояснил:

– Потому что ты сможешь.

– Что смогу? – автоматически поинтересовалась Алевтина Олеговна и сама себе ответила: – Если бы смогла…

Тайный не подтвердил и не опроверг слов Алевтины Олеговны, да она и не ждала ничего, не верила в потусторонние голоса. Она села за письменный стол, вновь раскрыла старый учебник и стала искать указаний, как сделать «дым типа тумана» с помощью химических препаратов, имеющихся в наличии в школьной лаборатории.

Показалось или нет: стало темнее, вещи потеряли четкие очертания, словно не сделанный ею туман тихонько проник в квартиру…

По всему выходит, что Алевтина Олеговна видела тот же сон, что и Сенька Пахомов? Может быть, может быть… Автор хочет обратить читательское внимание на то, что в описываемой истории вообще слишком много поворотов, одинаковых ситуаций и даже одинаково произнесенных реплик – разными, заметьте, людьми. Увы, это так…

А где, любопытно, наш молодой человек в белой куртке, непонятный молодой человек, невесть откуда взявшийся, невесть чего задумавший? Исчез, испарился – как возник. Фантом. Не личность – знак. Но знак – чего?..

Смутный персонаж, сказал бы профессор Топорин, употребив знакомый термин в неисторическом смысле.

– Дед, – спросил профессора внук Павлик, входя к нему в кабинет, – твои студенты интересуются, как ты к ним относишься?

– Переведи на общедоступный, – попросил профессор, зная склонность внука к ненужной метафоричности.

– Что ты думаешь о моем поколении?

– Я на институтском диспуте?

– Ты дома, дед. Оглядись: представители ректората и прессы отсутствуют. Говори что хочешь.

– Ты считаешь, в присутствии указанных представителей я говорю не то, что хочу? Однако…

– Не так, дед. Ты всегда говоришь что хочешь. Но в разных ситуациях желания у тебя разные. Ваше поколение отлично умеет управлять собственными желаниями.

– Это плохо?

– Это удобно. Безопасно.

– Напомню тебе не столько историческую, сколько бытовую закономерность: неуправляемые желания всегда ведут к катастрофе.

– Случается, житейские катастрофы приводят к душевному равновесию, к обретению себя как личности.

– Софизм, внук. Оправдание для труса, которого подобная катастрофа приводит, например, в монастырь.

– Демагогия, дед. Я имел в виду героя, которого подобная катастрофа приводит, например, на костер.

– Ты научился хорошо спорить.

– Твоя школа, дед. Но ты так и не ответил… Не управляй желаниями, костра не будет. Как, впрочем, и монастыря.

– Ты несправедлив, Павел. Я никогда не боялся костров.

– А что такое костер в наши дни? Общеинститутское собрание? Забастовка рабочих, студентов, ученых и так далее… Нежданное увольнение плюс кожаная папка с грамотой?.. Ты не боялся костра, потому что он тебя грел…

– Извини, Павел, но в таком стиле я не желаю продолжать разговор.

– Что ж, тоже метод – уйти от ответа.

– Ты хочешь ответа? Пожалуйста! Ваше поколение инфантильно и забаловано. Вы еще не научились строить, но уже вовсю рветесь крушить. Причем крушить то, что построено не вами…

– Прости, дед, перебью… Но – для нас?

– И для вас тоже.

– А если нам не нравится то, что вы построили для нас? А если мы хотим строить сами?

– Так стройте же, черт побери! Стройте, а не ломайте!

– На чем? И как?.. Вы же точно знаете, что нам любить, чем заниматься, во что верить. Чуть что не по-вашему, вы сразу – цап за руку: не так, детки, строите! Вот мы в ваши годы… Постой, дай договорить… Да, вы в наши годы сами решали, как вам жить. А теперь у вас другие задачи: вы решаете, как жить нам. По-твоему, справедливо?.. Мы выросли на красивых примерах: Гайдар в девятнадцать лет командовал полком, Фрунзе в двадцать четыре – фронтом… Знаешь, сколько лет было забытому ныне Устинову, когда он стал наркомом вооружения? Тридцать два! А сегодня комсомолом руководят те, которым под сорок. Они точно знают, что нужно семнадцатилетним… Увы, дед, семнадцатилетние инфантильны только потому, что так решили вы. Решили – и точка! – Павлик встал. – Ладно, будем считать, что ты мне ответил.

Профессор смотрел в стол, в какую-то рукопись на зеленом сукне, вертел в руках очки в тонкой золотой оправе. Поднял глаза.

– И что же вы хотите разрушить? – Он старался говорить спокойно, но в десятилетиями отработанной профессорской интонации слышалось-таки раздражение. – Все, что мы построили?

– Мы не варвары, дед, – усмехнулся Павлик, – и не идиоты. И уж во всяком случае, не те беззаботные пташки, за которых вы нас держите. Если мы и хотим что-то разрушить, то всего лишь стены.

– Какие стены?

– Да мало ли их понастроено!.. Стены равнодушия, недоверия друг к другу, стены вранья, фальши, лицемерия. Если хочешь, стену непонимания – хотя бы между мной и тобой.

– Павлик, – неожиданно ласково сказал Топорин, – я был прав: наивность – составная часть инфантильности.

– Значит, наличие стен ты признал, – опять усмехнулся Павлик. – Уже прогресс. Дальше – дело техники.

– Какой техники? Лома? Отбойного молотка? Чугунной бабы на стреле экскаватора?

– Зря иронизируешь, дед. Вы такой техникой пользовались с успехом – в ваши годы… – Павлик повернулся и пошел к двери. И уже закрывая ее за собой, сунул в щель голову, сказал: – Я тебя очень люблю, дед.

Профессор тоже встал и подошел к раскрытому окну, сел на подоконник – спиной к воле. Сильно зажмурил глаза, надавил на них пальцами: теннис теннисом, а зрение сдает, глаза устают, слезиться начали, даже крупный шрифт в книге без очков не виден. А сейчас и вовсе померещилось: какой-то туман в кабинете, заволок мебель, книги, вон и люстра едва проглядывается… Надо бы к врачу сходить.