Приключения Джона Девиса. Капитан Поль (сборник) - Александр Дюма

Позавтракав, мы снова пустились в путь и часа через два прибыли в бедную деревушку, которая поддерживается только своим мифологическим прошлым: оно привлекает туда время от времени любопытных путешественников и отважных любовников. Здесь должен был происходить второй опыт. В этот раз Экенгед решился пуститься вместе с Байроном. Мне тоже очень хотелось попытаться. От Абидоса до Сестоса не более, чем полторы мили, а мне казалось, что столько-то я проплыву. Но мое дело было оставаться в шлюпке, чтобы беречь жизнь знаменитых соотечественников. Ответственность моя была слишком велика, и я не осмелился пренебречь ею.

Оба они плавали очень хорошо, и хотя лорд Байрон был искуснее, однако же сначала казалось, что преимущество принадлежит Экенгеду. Дело в том, что больная нога Байрона не позволяла ему отбивать воду совершенно ровно, и он даже в стоячей воде не мог плавать совсем прямо. Я по-прежнему держался на небольшом расстоянии от них, но потому ли, что Байрона подстрекало соревнование, или потому, что течение выше Дарданелл не так быстро, как пониже их, только он доплыл за полтора часа, однако вышел на берег тремя милями ниже назначенного места. Экенгед поспел восемью минутами раньше него. Что касается нас, то подойти к земле значило бы нарушить турецкие законы, и потому мы держались на ружейный выстрел от европейского берега.

Лорд Байрон, еще не отдохнув от вчерашней усталости и прибавив к ней новую, до того измучился, что, добравшись до берега, повалился почти без чувств. Один бедный рыбак, который чинил свои сети и время от времени, не понимая намерения этих двух чудаков, недоверчиво на них посматривал, увидев, что Байрон совершенно ослабел, предложил ему отдохнуть у себя в хижине. Я уже говорил, что лорд Байрон свободно объяснялся на греческом языке, он понял предложение рыбака и отвечал, что охотно его принимает. Экенгед хотел остаться с ним, но Байрону показалось, что таким образом приключение его лишится всей своей необыкновенности, и он на это не согласился. Я собрал его платье, привязал к своей голове, бросился в воду и поплыл к нему, потом мы вернулись с Экенгедом, который также до того утомился, что с трудом доплыл до лодки, хоть она была в каких-нибудь трехстах шагах от берега. Байрон закричал нам, чтобы мы не беспокоились о нем, если он на другой день не вернется.

Турок и не воображал, какого знатного и важного гостя принимает в своей хижине, однако же оказывал ему все знаки гостеприимства – единственного божества, еще уважаемого на Востоке из всех шести тысяч олимпийских божеств. Рыбак и его жена так хорошо ухаживали за лордом Байроном, что он за пять дней совершенно поправился и вернулся на корабль в какой-то тенедосской лодке, которая шла в ту сторону. На прощание хозяин дал ему большой хлеб, кусок сыру и мех вина, принудил его взять еще несколько мелких монет и пожелал ему счастливого пути. Байрон принял все это, как священные дары гостеприимства, и только поблагодарил доброго турка. Но, прибыв на корабль, он сразу же отправил к нему своего верного Стефана, – слугу, которого дал ему Али-паша, – а также послал рыбаку полный прибор рыболовных снастей, охотничье ружье, пару пистолетов, шесть фунтов пороху и большой кусок ткани для его жены. Все это доставлено было в тот же день: добрый турок не понимал, как можно давать такие богатые подарки за такое бедное угощение! Ему непременно хотелось поблагодарить своего великодушного гостя. На другой день он решился переплыть Геллеспонт, спустил свою лодку на воду, вышел в море, добрался почти до середины канала, но тут сильный ветер опрокинул его лодку и бедняга, не умея плавать, как лорд Байрон и Экенгед, утонул.

Мы узнали об этом на третий день, несчастье рыбака чрезвычайно огорчило Байрона, он сразу же послал вдове его пятьдесят испанских пиастров и свой адрес в Лондоне, написанный по-гречески, и собирался на следующий день отправиться к ней, но мы в тот же вечер получили фирман с позволением войти в Дарданеллы. Так как мы его прождали целую неделю, то капитану хотелось как можно скорее наверстать потерянное время. Мы сразу же подняли паруса и на третий день, в четвертом часу пополудни, бросили якорь у Серальского мыса.

Глава XIV

В эти два дня плавания Азия справа, Европа слева раскрывали перед нами такие великолепные картины, что, дойдя до Серальского мыса, мы спрашивали себя: да где же этот расхваленный путешественниками, великолепный Константинополь, который оспаривает у Неаполитанского залива пальму первенства в красоте и живописности? Но когда мы сели в баркас, чтобы доставить капитана в английский посольский дом, находящийся в Галате, и, обогнув Серальский мыс, пошли вдоль Золотого Рога, Стамбул явился нам на склоне своего обширного холма, с пестрым амфитеатром домов, золотоверхими дворцами, кладбищами, где усопшие покоятся под тенью кипарисов, и мы наконец узнали восточную прелестницу, для которой Константин изменил Риму, и которая, как нереида, окутала его голубым шарфом вод.

В то время франкам нельзя было ходить по улицам Галаты без стражи, и потому Эдер, уже зная о нашем прибытии, выслал нам навстречу янычара: присутствие его было необходимо для того, чтобы показать народу, что мы находимся под покровительством султана. В такой стране, где все, даже дети, ходят с оружием, ссоры весьма часто оканчиваются кровопролитными драками и юстиция обыкновенно не разбирает уже распри, а только карает за смерть жертвы. Притом народ был ожесточен против гяуров, и потому необходимо было показать, что мы принадлежим к дружественной нации.

Наши матросы остались в баркасе под командой Джеймса, а мы с капитаном Стенбау и лордом Байроном отправились в посольский дом. Почти на половине пути на улице столпилось столько народу, что мы не знали, как пройти, но янычар, у которого была палка в руках, принялся так усердно колотить по этой человеческой стене, что наконец пробил брешь. Причиной давки было зрелище любопытное и приятное для мусульман: какого-то грека вели на казнь. То был видный старик с длинной седой бородой; он отмерял твердые, медленные шаги между двумя палачами и холодно безбоязненно посматривал на чернь, которая провожала его ругательствами и проклятиями. Это зрелище произвело чрезвычайно сильное впечатление на всех нас, особенно на лорда Байрона, и он сразу же спросил нашего толмача по-английски, нельзя ли как-нибудь спасти этого несчастного через посредство посланника или заплатив большую сумму денег, но толмач с испуганным видом приложил палец к губам, чтобы Байрон молчал. Несмотря на это, когда старик проходил мимо нас, поэт закричал ему по-гречески: «Мужайся, мученик!» Руки страдальца были связаны, и потому он поднял к небу только глаза, показывая, что уже давно готов к смерти. В ту же минуту прямо напротив нас из-за решетки раздался другой крик, чьи-то пальцы просунулись сквозь решетку и потрясли ее. При этом крике, словно знакомом, старик вздрогнул и остановился, но один из палачей толкнул его в спину концом своего ятагана. Полилась кровь, Байрон хотел было броситься вперед, я схватился за кинжал, но капитан, поняв наше намерение, удержал нас за руки и сказал по-английски: «Ни слова, или нас убьют!» Он указал нам на янычара, который уже косился на нас. Мы остановились, чтобы подождать, пока толпа пройдет. Улица мало-помалу очистилась, и минут через десять мы, еще бледные от душевного волнения, пришли в посольский дом.