Сливовое дерево - Вайсман Эллен Мари

— Свободны, — буркнул он.

Кристина не оглядываясь помчалась прочь.

Она бежала всю дорогу до дома, судорожно соображая, как помочь семье Исаака. Фрау Юнгер говорила, что Кляйны уехали под покровом ночи. Не исключено, что они отправились в безопасное место. Как бы ей узнать, куда именно, чтобы отослать туда же Бауэрманов? Если только еще не поздно. Если грузовики, которые громыхали по их улице, уже не забрали семью Исаака. В любом случае одной ей не справиться. Она знала, что мутти рассердится из-за того, что дочь нарушила запрет, но Кристина должна все ей рассказать.

Добравшись до дома, она ворвалась в кухню, где мать закатывала в банки последние помидоры — запасы для предстоящей зимы. Запятнанное полотенце было переброшено у нее через плечо, руки испачканы в красном соке.

— Mutti! — не успев отдышаться, выпалила Кристина. — Я сегодня ходила к Бауэрманам и…

Мать переменилась в лице. Не дожидаясь окончания фразы, она бросила нож и, вытирая руки полотенцем, направилась к дочери.

— Зачем? — простонала она. — О чем ты только думала? А если бы тебя поймали?

— Да, да, это рискованно, но мне надо было увидеть Исаака, я не собиралась входить в дом, но вошла и узнала, что их, оказывается, переселяют. Мы должны что-нибудь сделать! Они просто сидят и ждут, когда нацисты приедут за ними!

— Извини, — мутти положила руки Кристине на плечи. — Знаю, ты хочешь помочь, но мы совершенно бессильны. Они забрали всех евреев в городе. Мы не можем остановить их. Если мы вмешаемся, нас тоже арестуют. Понимаю, ты любишь Исаака. Мне тоже небезразлична судьба Бауэрманов. Но я в первую очередь должна печься о тебе, Марии, Карле и Генрихе. Моя обязанность — защищать свою семью.

Кристина сникла, тело внезапно налилось свинцом. Что их ждет?

— Неизвестно, — ответила мутти. — Я слышала, что евреев отправляют в лагерь.

— В Дахау?

— Не знаю. Надеюсь, что нет.

— Почему? — слабым голосом спросила Кристина. — Что ты знаешь про Дахау?

Мутти, нахмурившись, заглянула ей в глаза.

— Я слышала, что это верная гибель.

Кристине показалось, что чей-то могучий кулак ударил ей прямо по сердцу, в ушах у нее зашумело. Она с трудом дошла до стола и села на скамью.

— Нет, не думаю, что их повезут туда, — проговорила она, упершись взглядом в ряд банок с помидорами, выстроившихся на столе, как шеренга солдат. — Исаак сказал, их отправят на работу на военный завод.

— Дай бог, — произнесла мутти. — Я больше не знаю, чему верить. Нацисты вещают, что мы вот-вот выиграем войну и будем править миром. Но мне не нужно мировое господство. Мне нужно, чтобы у моих родных были еда и крыша над головой. Пойми, мы ничем не можем помочь Исааку. Нам надо заботиться о своей семье. Пока мы не противимся власти, мы в безопасности.

— Фрау Бауэрман говорила то же самое, — сквозь слезы прошептала Кристина. — И вот посмотри, что с ними сталось.

Глава пятнадцатая

Утро наступило серое и холодное; улицы, дома, облака напоминали цветом могильные плиты. Когда мутти, чтобы разбудить дочь, потрясла ее за плечо, в комнате стоял глубокий мрак и Кристине спросонья представилось, будто еще ночь и она не услышала во сне сирены. Но чуть погодя она вспомнила, что ей надо встать пораньше, чтобы вместе с сестрой идти на работу в сады герра Эркерта. Фермер нанял нескольких женщин из города собирать яблоки, а в качестве платы обещал каждой по два ящика фруктов. Оба сына Эркерта погибли на войне, и теперь он вдвоем с женой пытался управиться со своим маленьким хозяйством, не привлекая военнопленных и девушек из трудового лагеря.

Будь ее воля, Кристина осталась бы в кровати. Наверняка Исаака уже посадили в кузов грузовика вместе со всей семьей и увезли бог знает куда. Возможно, она никогда больше его не увидит, так ради чего вставать? Но нельзя пренебрегать своими обязанностями. Поэтому Кристина села в постели, глубоко вздохнула, протирая опухшие от слез глаза, и кивнула матери в знак того, что она проснулась. Когда мутти вышла из комнаты, девушка заставила себя выбраться из теплого кокона пухового одеяла и одеться. Ею овладела полнейшая апатия, даже тело двигалось вяло, словно конечности были не из плоти и крови, а из пропитанных водой шпангоутов давным-давно затонувшего корабля.

В восемь часов утра они с Марией уже собирали яблоки на склоне холма в том самом саду, где Исаак когда-то поцеловал ее. Тогда ей казалось, что мир прекрасен. Тот солнечный день и радость жизни канули в Лету, и даже овцы ушли в небытие, съеденные хозяевами или голодными ворами. Теперь на земле лежала сизая мгла, над холмами низко нависали угрожающие облака. Вместе с сестрами трудились еще десять женщин, но в саду стояла немая тишина, лишь по временам раздавался вскрик птицы. Молодые сборщицы яблок не переговаривались, не смеялись, не обменивались новостями. Они работали как заведенные, торопясь управиться с делом, пока не началась бомбежка или не появился тейффлегер.

Тяжелый мешок оттягивал Кристине плечи. Эта ноша напоминала ей, что она живая, подсказывала, что надо протягивать руку и срывать с ветвей яблоки, а не то она бы повалилась тряпичной куклой на сырую землю. Ночью ее мучили кошмары. Она ничего не могла вспомнить, но у нее осталось ощущение колючей тревоги и непосильного бремени, из-за которого ее ноги налились свинцом, а все движения были заторможены. Даже серое клубящееся небо, казалось, давило на нее.

К десяти часам дымка рассеялась, но клочья тумана еще висели над волглыми бурыми полями в долине, и создавалось впечатление, что девушки смотрят на землю с высокого облака. Через час они направились к последнему участку сада у подножия холма. Кристина не могла дождаться, когда они закончат работу и пойдут домой.

Послышалось знакомое громыхание приближавшегося поезда, однако Кристина, сосредоточенная на сборе последних яблок, скрытых среди влажной листвы, не проявила к нему ни малейшего интереса. Но когда вдруг Мария замерла и уставилась в ту сторону, откуда доносились пыхтение и стук паровоза, Кристина наконец повернула голову. Увидев поезд, она остолбенела.

Локомотив, черный как смоль, выползал из островка тумана, подобный громадному ящеру; толстая труба выбрасывала свинцовый столб дыма и копоти, который медленно врезался в низкое небо и окутывал вагоны темным саваном. Нацистские флаги развевались на флагштоках, торчавших как антенны на маслянистых боках паровоза, а к передней части бочкообразного котла прилепилось громадное знамя — концы его огромной свастики буквально взрезали пространство. Локомотив тащил шесть товарных вагонов, на каждом белыми буквами значилось «Собственность Третьего рейха» и красовался орел, державший в когтях дубовый венок со свастикой же внутри. В каждом вагоне было два маленьких окошка, затянутых колючей проволокой, и изнутри выглядывали серые лица с печальными глазами, тянулись к свободе руки.

Кристина услышала пронзительный крик, а может, ей это только показалось. Все звуки поглощал грохот паровоза — дьявольский гул поршней, железный перестук колес. Другие женщины в саду тоже неотрывно смотрели на поезд, в ужасе прижав руки ко ртам, мешки с яблоками соскользнули с их плеч на землю.

Кристина вывалила половину яблок из своего мешка и бросилась к поезду, побежала по тропинке вдоль рельсов.

— Ловите! Это еда! — кричала она, бросая яблоки в протянутые руки. Большинство яблок не достигали цели и сыпались ей в лицо, на голову, но испачканные в грязи и крови руки все же поймали несколько штук, после чего быстро спрятались за колючей проволокой. Быстро двигавшиеся тонкие бледные конечности напомнили Кристине рисунок, изображавший, как угорь выхватывает из пещеры рыбу.

Кристина мчалась что было духу, но поезд набрал скорость, обогнул широкую длинную дугу и пропал, вагон за вагоном, в густом лесу. Она, задыхаясь, рухнула на землю — на четвереньки, изранила руки камнями; повсюду валялись яблоки. Девушка смотрела, как последний вагон исчез в темноте леса, подняв клубящееся облако листьев.