Сентиментальный душегуб - Наталья Александрова

Он вытер носовым платком мокрое лицо и быстро пошел по узкой тропинке среди высоких сугробов. Выйдя из темной подворотни, он оглянулся – ему никак было не избавиться от ощущения, что в спину ему смотрят полные страдания и упрека глаза убитой им старой женщины.

«Ну надо же, – думал он, – она меня узнала. Догадалась, старая перечница, кто я. Но если она узнала, то и другие могут догадаться».

Нет, выходит, дело еще не закончено. Ему придется еще раз прийти сюда, в квартиру этой старухи, и кое-что там уничтожить. Жаль, он не догадался сделать этого раньше, надо было сегодня, перед тем как убить старуху. Теперь же, после убийства, ее квартира будет в поле зрения полиции… Вернуться сейчас никак нельзя – старуху могли уже найти. Придется выждать, пока все не утихнет… Это случится скоро – вряд ли долго будут разбираться со смертью нищей, никому не нужной старухи… При этих мыслях он издал тихий смешок.

Да, жаль, что ему не пришло в голову уничтожить это раньше… Честно говоря, он не думал, что его так легко узнать… Ну что же делать – после драки кулаками не машут. Надо не сокрушаться о сделанном, а исправлять свои ошибки.

Он вышел на освещенную улицу. Навстречу попался одинокий прохожий и как-то странно взглянул на него. Он забеспокоился, оглядел в свете уличного фонаря свою одежду и руки. На правом рукаве было влажное темное пятно. Вряд ли прохожий мог что-то заподозрить – скорее всего, ему показалось странным выражение лица проходящего человека, возбуждение и отчаяние во взоре… Как, однако, он неосторожен… Надо будет уничтожить это пальто – сжечь где-нибудь, а не то экспертиза сможет установить, что кровь на рукаве принадлежит убитой старухе. Все из-за темноты… Но при свете ему было бы еще страшнее смотреть ей в лицо.

Лизавета позвонила мне на работу, сказала, что Володя меня срочно разыскивает, чтобы я бросила все и летела к Нине Ивановне, потому что случилось несчастье. Я примчалась, не думая уж застать его тещу в живых, и удивилась, когда она сама открыла мне дверь. Увидев меня, она привычно заплакала, видно не в первый раз за сегодня, и сообщила ужасную новость, что Веру Сергеевну зарезали вчера вечером в собственном подъезде и что Володя чуть ли с инфарктом не слег.

– А вы как? – спросила я заплетающимся языком.

– Лекарств напилась, это в спокойной обстановке можно поболеть, а сейчас некогда вам еще со мной возиться.

Володя вышел в прихожую, морщась и потирая левую сторону груди. Вид у него был ужасный – бледный, постарел лет на десять.

– Пойдем, сядем.

Мы сели, и он рассказал мне, как утром собирался идти к Громовой, чтобы рассказать ей, что в галерею в день смерти Глеба в принципе мог проникнуть посторонний человек так, чтобы его никто не видел. Только он позавтракал и начал собираться, как вдруг приходят к нему два молодых человека, хватают под руки и везут к Громовой, хорошо хоть наручники не надели и машина не полицейская, а то сраму перед соседями не оберешься.

– И я, как дурак, Громовой все это рассказываю, а она молчит и на меня смотрит, как сыч. А потом и говорит, что, к сожалению, свидетельница моя, Вера Сергеевна Старостина, подтвердить ничего не сможет, потому что зарезали ее вчера в собственном подъезде и не могу ли я рассказать следствию, где был вчера вечером, потому что подозрения против меня усугубляются с каждым убийством. И – раз мне фотографии на стол. Уже успели, сволочи, распечатать, оперативно работают! Я как глянул – так на пол грохнулся, ноги не держат. Громова мне сначала-то и говорит – встаньте, мол, не валяйте дурака, а у меня сердце прихватило, слабость такая – рукой пошевельнуть не могу. Тогда она испугалась, что я тут в кабинете помру, вызвала врача.

– Ну и любит эта Громова дешевые эффекты, так и человека уморить недолго!

– Я ей потом то же самое сказал, когда очухался. А она тон сбавила, но все-таки напоминает, где, мол, я весь прошлый вечер был, дома-то меня не было, это точно. Я и говорю, что на собрании в ЛОСХе целый вечер просидел. Она – мы проверим! Я – да проверяйте, если вам делать нечего, меня в президиум выбрали, все собрание я там торчал, сто человек меня видели!

Она тут поскучнела, интерес всякий ко мне потеряла и отпустила.

– Пока она с тобой разбиралась, настоящий убийца Веру Сергеевну зарезал!

– Вот-вот, хорошо, что у меня сердце прихватило, а то бы я эту Громову там же придушил!

– Что делать, Володя?

– Не знаю. В галерее истерика у девчонок, боятся, что их тоже зарежут. Мы, говорят, ничего не знаем и ничего не видели, нас-то за что?

– А Веру Сергеевну за что?

– Громова считает, все из-за Аделаиды. Аделаиду за что-то убили, потом Глеба, он что-то знал, а потом Веру Сергеевну как свидетельницу, она и дома у Аделаиды бывала, могла что-то знать. И знаешь, что я тебе скажу? Ни фига эта Громова не расследует. Ну, допустим, поверит она мне, что убийца приходил к Глебу в офис договариваться насчет Духовидова, будь он неладен! Подтвердит Ольга, что был момент, когда в галерее никого не было, а дальше что? Все равно этого человека никто в глаза не видел, никто его не узнает.

Нина Ивановна вошла в комнату.

– Надо к похоронам готовиться, у Веры-то никого из родных нет, все мне придется делать.

– Я во всем виноват! – Володя обхватил голову руками. – Если бы я ее в галерею не устроил на работу, ничего бы не случилось.

– Что ты, что ты! Ты ей работу нашел, она так радовалась. Вера ведь раньше начальником отдела работала, – обратилась ко мне Нина Ивановна, – кандидатом наук была, а на пенсии-то куда она пойдет? Только в уборщицы, потому что пенсия маленькая. Одной на пенсию не проживешь, а у нее никого не было.

– И замужем никогда она не была? – неизвестно зачем спросила я.

– Был у нее муж, недолго, правда, – поморщилась Нина Ивановна, – потом они развелись, он на другой женился. Не знаю я, что теперь с ним стало.

Нина Ивановна вышла поговорить по телефону, она вообще много звонила, кому-то сообщала, что-то организовывала. Володя сидел на диване, тоскливо вздыхая.

– Хватить вздыхать! – не выдержала я. – Надо что-то делать.

– Что тут можно сделать, полиция вот работает, а толку? – вяло возразил он.

– Так то полиция, а то мы! Ты говорил, Громова считает, что Веру Сергеевну убили как свидетеля, правильно?

– Ну да…

– Так вот, – меня понесло, – давай устроим преступнику ловушку!

– Ты в своем уме? – грустно улыбнулся он.

– А что? Если допустить, что преступник именно тот человек, который пришел к Глебу смотреть на этого… Слуховидова…

– Духовидова.

– Без разницы, – отмахнулась я, – так вот, если это тот самый человек, то ты подозреваешь тех троих, кого видел на инсталляции.

– С натяжкой, может быть, я кого-то на инсталляции пропустил, может, тот человек уже ушел, пока я из-за ящика выбирался… – неуверенно возразил Володя.

– Да перестань ты мямлить! – рассердилась я. – Если бы да кабы! Сделаем такое допущение, больше нам ничего не остается. И устроим им ловушку, всем трем! Кто там был?

– Петя Мертваго, потом этот, из мэрии, Олег, и еще американец, из эмигрантов, Джордж Верри.

– Значит, надо каждому потихоньку рассказать, что Вера, мол, Сергеевна тебе говорила, что про убийство кое-что знает, но имен никаких не называла, но дома, мол, у нее все записано, потому что бабуля была старая, на память не надеялась и все записывала на всякий пожарный случай.

– Это что, она шантажировать убийцу хотела, что ли?

– Сказать-то все, что угодно, можно, ей уже ничего не повредит!

– Но настоящий убийца знает, что у нее ничего не было!

– Почему ты так думаешь? Он как будет рассуждать? А вдруг старуха и правда все вынюхивала, высматривала и успела кое-что заметить? Ведь убирает же он свидетелей, значит, боится! А у страха, как известно, глаза велики.

– Думаешь, стоит попробовать? – с сомнением спросил Володя.

– А что мы теряем? Если ни один из этих троих не виноват, мы им ничего плохого не сделаем. А чтобы подстегнуть их, надо сказать, что после бабули осталась квартира в центре, бесхозная, ЖЭК сразу лапу наложил и велел барахло быстро забирать, а квартира уже обещана кое-кому. Про это все поверят, сам знаешь, какая мафия сейчас в ЖЭКах творится!

Он глядел на меня с улыбкой:

– Отчаянная ты!

Я не поняла, нравится это ему или нет.

Через три дня, похоронив Веру Сергеевну, Володя сказал, что художественная жизнь идет своим чередом, он поинтриговал немного и получил приглашение на очередную выставку в галерею «Зефир».

– Что за странное название – «Зефир»? Это что – выставочный зал кондитерской фабрики?

Володя фыркнул:

– Зефир – это вообще-то теплый южный ветер по-древнегречески. Ну, знаешь, Борей – северный, а остальные как называются, я позабыл.