Танцы в лабиринте - Владимир Болучевский

Он вышел из кухни, снял в гостиной телефонную трубку и стал накручивать диск. Постоял, слушая длинные гудки, положил трубку на место и вернулся на кухню.

- Ты чего вскочил? - спросил Волков.

- Там никто трубку не снимает. Спят еще, наверно. А могли вообще телефон выключить. Ехать надо.

- Куда?

- Да... ты не знаешь. Ребята, кончайте с этим завтраком, поехали. Я ни в чем не уверен, конечно, но... шанс есть. Так мне кажется. Алиса, Джеки какая сама из себя, беленькая?

- Сейчас да. Раньше был другой... цвет.

- Все, - Гурский крепко положил руку на стол. - Встали и поехали.

- Куда хоть ехать-то? - Волков допивал кофе.

- На Васильевский, куда еще...

36

У Леона долго не открывали.

Адашев-Гурский давил и давил на кнопку дверного звонка, движимый неожиданно осенившей его догадкой. Наконец, дверь отворилась, и на пороге возник хозяин дома с чуть помятым, несущим на себе сложный отпечаток складок подушки лицом, одетый в белую ночную рубашку до пят.

- Саша... - пробормотал он, заспанно моргая. - Что же вы ни свет ни заря...

- Да будет вам, Леон, уж день вовсю.

- Что вы говорите? А мы тут еще спим, как из пушки... Вчера засиделись. Вот буквально пару часов назад... Что ж вы все в дверях-то стоите? Проходите.

Заперев за гостями дверь, Леон жестом пригласил их на кухню и, не открывая глаз, прошлепал босыми ногами следом. Там он раскрыл шкафчик и достал из него початую бутылку коньяка.

- Господа, кофе не желаете? - взглянул он на бутылку. - Да вы присаживайтесь, располагайтесь... в любом случае. Дама, вероятно, предпочитает со сливками? Саша, - с трудом приподняв голову, он мотнул ею в сторону холодильника, - вы ведь знаете, где что лежит. Позаботьтесь, пожалуйста, будьте за хозяина, я сам что-то не в силах.

Леон опустился на кухонный табурет, обнял, прижав к груди, бутылку обеими руками, уронил голову на грудь и заснул.

Волков глубоко втянул носом воздух, присел к столу, расстегнул куртку, достал сигареты, закурил, сделал затяжку, выпустил дым, взглянул направо-налево, затем на спящего Леона и, повернувшись к Гурскому, улыбнулся:

- Слушай, а мне здесь нравится. Нет, честно. Элис, вы присаживайтесь. Сань, может, ты и на самом деле, это... кофейку барышне, со сливками. Пока то да се.

- Да это запросто, - вздохнул Гурский, глядя на Леона.

Он вышел в переднюю, снял с себя куртку, повесил ее в стенной шкаф и, вернувшись на кухню, взялся за кофеварку.

- Только какие тут могут быть "то да се"?

- Ну... кто ж его знает, - пожал плечами Петр. - Не пойдем же мы сами по комнатам, если там спят. И хозяин вон тоже спит.

- Нет, - не открывая глаз, качнул головой Леон. - Вы ошибаетесь. Я весь к вашим услугам. И я все слышу.

- Леон, - Гурский поставил кофеварку на огонь, - а... можно было бы увидеть Лизу?

- Да, - Леон кивнул, раскрыл глаза, и на его лицо легла печать скорби, я виноват, вы правы. Это не я повел ее впервые в школу с букетом цветов. Я не делил вместе с нею восторгов и отчаяния ее первой девственной влюбленности, которую бы она со стыдливым трепетом скрывала ото всех, а потом... прильнув к моей груди, излила бы слезами. Я не возил ее на летние каникулы в Коктебель, где ее обнаженное тело искрилось бы в лучах солнца, а я бы смотрел, как капельки пота дрожат... дрожат на... - Глаза Леона наполнились слезами, голос прервался, и он замолчал.

- Оба-на, Шурок! - вошел на кухню Анатолий. - И не один, как я погляжу. А я там слышу... Что пьем? Леон... что мой родной? Чего взгрустнул-то? А?

- Вы знаете, Саша, - Леон смахнул слезу, утер нос подолом ночной рубашки и посмотрел на Гурского. - Ведь я ей все-таки открылся. Девочка должна знать правду. Господи, как тяжело...

- А где Лиза? - Гурский разливал кофе по чашкам.

- Убежала, - горестно произнес Леон. - В ночь. Где она теперь, бедненькая моя? Ведь у нее же, кроме меня, никого на всем белом свете...

- Убежала? После того, как вы ей открылись?

- Да. Но... Саша, я чудовище...

- Леон, дружочек мой удивительный, - Анатолий погладил Леона по голове, не наговаривай на себя.

- Нет, вы не понимаете. Я ей открылся, но перед тем мы имели близость. Она уже такая взрослая... и моя любовь к ней... Как это чудовищно! Как чудовищно несправедливо - обрести вдруг родную дочь и вновь утратить. Теперь уже навсегда. Что с нами делает судьба, как ломает... прямо по живому... - Леон уронил голову на грудь и горько разрыдался.

Волков, Элис и Анатолий переглянулись. Адашев-Гурский склонил голову к плечу и с искренним любопытством смотрел на Леона. Леон рыдал.

- Леон, - склонился к нему Анатолий, - да будет тебе.

- Толя, - поднял голову Леон, - вам не понять этой боли.

Анатолий распрямился, обернулся к Гурско-му и развел руки:

- Нет, я просто отказываюсь что-либо понимать... Что случилось-то?

- Инцест, - пожал плечами Гурский.

- Иди ты? - недоверчиво взглянул на него Анатолий.- Так Лиза, она... Опаньки! Так это же дело надо отметить!

Он раскрыл шкафчик, вынул из него рюмки, поставил на стол и наполнил коньяком.

- Вспомним почитаемых нами патриархов, - поднял он свою рюмку, - Лота, в частности, и дщерей его. Или нет, не Лота, у того жена дура была, обернулась и окаменела. Сань, а кого мы там почитаем из Ветхого Завета, ну... который пьяненький был, а дщери его родные к нему подкрались и его трахнули?

- Лота. Только они же его сами и напоили, а уже потом трахнули. Для пользы дела. Для продолжения рода.

- О! И Господь никого из них не покарал. Слышь, Леон, есть, выходит, юридический прецедент. А у зверюшек это вообще сплошь и рядом. И ничего. Лайф из лайф! Чего убиваться-то? А забьемся, она вернется, а? Не, ну забьемся? Она ж тебя любит. Папа не папа, какая, хер, разница в ее-то уже возрасте? Меня не любит, а тебя любит. Заканчивай горевать.

- А меня? - завернувшись в простыню, на кухню вошел Рим.

- О! - ткнул в него пальцем Анатолий. - И его не любит. А ведь он тоже домогался. Признайся, домогался?

- Домогался, - глубоко вздохнув, Рим сокрушенно кивнул всклокоченной головой, - но потерпел фиаско. А теперь и не жалею.

- Почему?

- Ну... это было бы неправильно. Я был пьян, и мной владела животная похоть.

- Был отвергнут?

- Был, - кивнул Рим. - А никто, случайно, одежды моей не видел?

- Господи... - Леон потянулся к рюмке. - Рим, а в ванной вы не смотрели?

- Ой, да... что ж это я... второй уж день подряд...- Рим повернулся и вышел из кухни.

- Леон, - отхлебнул из чашки глоток кофе Гурский.- Вы...

- Зы-зы-зы! Стоп-стоп... - Анатолий поднял рюмку и обвел взглядом присутствующих. - Тост возник экспромтом, прямо вот, ну как будто бы стрельнуло... Тока тихо, селанс, ладно? Ля, пацаны, произношу, готовы воспринять? Во: "А за странную любовь!" А? Не, ну а ничего, а? Патриарха же с дочерьми его Господь прямо на месте исполнения греха не испепелил беспощадно, так? Они ж для пользы дела... это... дрючились, порядок закона вещей нарушая. Ну? А мы-то? Мы ж тоже... громоздим и громоздим одно на другое, и с утра, и до самого вечера, ну пока уже все... финиш, короче, пока ни придет. Но все это не корысти же ради. Ведь не ради же грошика, на самом-то деле. Что ж мы, олигархи какие нерусские, прости меня Господи. Ведь мы же все это для того, чтобы оно как лучше... в конечном итоге выпупелось. Ну... чтобы для всех, кого мы любим. Разве не так, а? Ну хорошо, не все пупырки с пу-пырками, другой раз склеиваются, согласен. Но ведь... пацанчики мои родненькие, ведь без слез-то я на вас и смотреть-то даже и не могу. Только без обид, ладно? Ведь это ж... Ведь, глядишь, и к нам Господь, ну... потом... милостив все-таки будет, а? Ведь, дружочки мои удивительные, ну что всех нас с вами крючит да карячит по жизни? Без обид, хорошо, а? Ну? Ведь любовь же, в конечном итоге! Я не прав? Нет, я не прав разве? Только, правда, она у нас какая-то странная. Вот так вот это вот... А ничего я завернул, а? Только без обид, же ву при... Вотр сантэ. Ага.

- А я за это выпью, - Волков взял рюмку. - Вперед.

Петр и Анатолий чокнулись с Леоном, который, сделав над собой видимое усилие, слабо им улыбнулся. Они выпили.

- Уа-ау! Джизис Крайс!.. - уронила на блюдце чашку с кофе Элис. Джеки... Все обернулись к кухонной двери. В дверях, сонно жмурясь и зябко пряча руки в длинные рукава теплой ночной рубашки, шаркая ногами, обутыми в большие мягкие тапочки с помпонами, появилась Лиза.

- Приветик... - сказала она, смешно сморщилась и широко улыбнулась.

- Этого просто не может быть, - упрямо мотал головой Леон. - Это невозможно! Это чудовищное недоразумение. У меня же есть письмо от ее матери, в котором она... это же ее последняя воля! Она в нем говорит, что открылась дочери и просит меня о том же. Лиза привезла его нераспечатанным, она даже и не знала, что мать, отправив девочку ко мне, ушла из жизни! Что открылась ей пред самой своей смертью! Здесь оно где-то, это письмо, в доме, я его найду. Я готов предъявить его любому суду! С девочкой случилось несчастье, она утратила память, но ведь я же ее отец! Я же ей все рассказал. Не сразу, конечно, ребенка же нужно было подготовить! Нет... Это чудовищная ошибка. Лиза, девочка моя, ну скажи, разве я не прав? Разве тебе плохо у меня? Ну ведь хорошо, правда?