Лукреция с Воробьевых гор - Ветковская Вера

Услышав скрежет ключа в двери, я приглушила звук радио и вытерла глаза.

Игорь вошел ко мне не раздеваясь, сел рядом и взял меня за руку.

— Ты ведь ждешь от меня каких-то слов, — почти виноватым голосом промолвил он. — Я понимаю… Просто я ошеломлен… Это как-то все неожиданно…

Я не ответила.

— Если ты так хочешь, оставь этого ребенка, — сделав над собой усилие, произнес Игорь.

— Этого ребенка! Нашего ребенка, — поправила его я. — Спасибо, на это мне не требуется ни твое, ни твоих родственников разрешение, — продолжала я, проглотив ком в горле. — Ни за что на свете я не стала бы делать то, что предлагает твоя тетушка.

— Ну и правильно, — без всякой уверенности сказал Игорь. — Хотя, конечно, все это преждевременно. Но раз ты так решительно настроена… Я так беспокоюсь за тебя… Ты так мечтала об этой работе в газете… А теперь — скорее всего, тебя сократят. Сейчас не любят отпускать женщин в декретный отпуск.

— Послушай, — вдруг вырвалось у меня. — Может, нам стоит развестись?..

Мысль о разводе никогда прежде не приходила мне в голову. Но сейчас она как стрела пронеслась сквозь густое облако предчувствия, что нас больше ничего хорошего не ждет. Честная стрела, которая знает один только путь — прямой.

— Что ты, что ты, — обеспокоенно заглядывая мне в глаза, пролепетал Игорь. — Какой развод? Все будет хорошо… Я, конечно, не представлял себя отцом, но скоро привыкну к этой мысли… Поцелуй меня.

Я поцеловала его. Прежде наши объятия и поцелуи, как нитки, схватывали края расползающейся ткани нашей общей жизни. Сейчас я только почувствовала боль на губах, боль ожесточения, а не нежности.

Несколько дней после этих знаменательных бесед с Игорем, его матерью и теткой я буквально спасалась на работе с утра и до вечера, стараясь скрыть от коллег приступы тошноты и головокружения.

Очевидно, пока меня не было дома, обе Сергеевны изводили Игоря упорными звонками. Отголоски этих переговоров долетали до меня поздно вечером, когда Игорь, прикрыв дверь комнаты, шипел в трубку: «Оставьте нас в покое!» или «Это наше дело!». Мы с ним в основном молчали, ожидая друг от друга какого-то движения навстречу, дружеского жеста, любовного излияния души, но что-то как будто встало между нами. С лица Игоря не сходило выражение обиды и детского недоумения.

На пятый день — была как раз пятница — мне и вовсе расхотелось идти домой. К счастью, в этот день я была «свежей головой». Голова, правда, работала с трудом, приходилось то и дело бегать в корректорскую за справками. Я вышла на улицу, когда уже вовсю горели фонари, и двинулась по Калининскому проспекту.

Навстречу текла яркая, нарядная толпа, в основном молодежь. Весело перекликаясь, юнцы текли по Калининскому, прикидывая, хватит ли денег на бар, возле которого уже собралась толпа в ожидании места за столиком. В студенческие времена и я с Асей или Толяном Карасевым посещала этот бар. Казалось, это было очень давно, невозможная пропасть времени отделяла меня от той рыжей любопытной девицы, стоявшей когда-то под дверью этого заведения, а между тем не так много лет прошло — вот, например, швейцар Степаныч, угрюмо отвечающий на шутки молодняка, совсем не изменился… Впервые, да, впервые в жизни мне не хотелось домой.

Вообще я очень любила нашу квартиру. Здесь я чувствовала себя хозяйкой. Каждая новая вещь, появляющаяся в доме благодаря моим стараниям, роднила меня с ним. Любая мелочь, даже разноцветные прихватки для кастрюль, которые я сшила на своей швейной машинке… И мои комнатные цветы — многочисленные отростки и корешки я брала на работе в библиотеке, где цветов было множество, пересаживала их в новые горшки… Я любила мою посуду, красную в белый горошек, — кастрюли, миски, кружки, чайник. И книги — я то и дело покупала новые книги, и они постепенно пускали корни в нашей библиотеке.

Но в тот вечер при мысли о нашем с Игорем жилище меня охватила тоска, как будто в нем поселился кто-то третий, безусловно лишний, даже опасный… Я шла по кромке тротуара, уступая путь встречным, и боковым зрением видела, что вровень со мною вдоль дороги ползет машина… Я уже не раз приостанавливалась, надеясь, что она проедет дальше, но машина тоже останавливалась, убеждая меня в том, что внимание водителя устремлено именно на меня.

Терпеть не могу уличные знакомства: не реагирую на улыбки встречных мужчин, молчу в ответ на плоские шутки, при помощи которых они обычно завязывают знакомства с женщинами, а уж в сторону сигналящих автомобилей и головы не поворачиваю. И теперь не собиралась откликаться на внимание преследователя. Но когда колесо машины чиркнуло о бордюр, невольно повернула голову, чтобы как следует отчитать его. И обомлела.

За рулем черного джипа сидел Толя Карасев; с неподвижной улыбкой, скорее с гримасой, означающей улыбку, — физиономия его вообще с детских лет была как бы лишена мимики, — смотрел на меня.

Не будь Толян за рулем, я бы бросилась ему на шею.

Те, кто любил нас в ранней юности и кому мы не ответили взаимностью, с течением времени приобретают над нами какую-то странную, магическую власть. Их вспоминаешь с робкой благодарностью, убедившись на личном опыте, что не так уж много в мире любви, не очень уж много суждено встретить в жизни людей, которые потянутся к тебе. И прошлое начинает все больше притягивать к себе; поневоле думаешь, что вот было в твоей жизни существо, привязанное к тебе по-настоящему, — а что может быть прочнее этой полудетской, со школьных времен, привязанности, — но ты этого человека не оценила, полагаясь на будущее, в котором случится еще масса необыкновенных встреч… Так и я нет-нет да и вспоминала Толяна, его записки с ошибками, отправленные с последней парты через руки одноклассников, его неуклюжие ухаживания, забавные подарки вроде елочного деда-мороза или сделанного им для нашего балкона скворечника («Чтобы у тебя была своя собственная птица», — сказал он мне тогда), его робость, когда он впервые увидел меня подкрашенной и на каблуках, и его предложение Люсе набить морду какому-то ее обидчику… Мало-помалу Толя занял почетное место в моих воспоминаниях, потеснив других ребят, с которыми я дружила еще до Игоря, и я не переставала удивляться — отчего он не найдет меня, не позвонит мне, не спросит, как я живу…

— Как живешь? — молвил Толян, с грацией бегемота распахивая передо мною дверцу машины.

— Ужасно рада тебя видеть. — Я уселась рядом с ним и чмокнула его в щеку. — Где ты пропадал, что делал?

— Куда двинемся? — вместо ответа, спросил Толя. — Надо отпраздновать встречу. Может, в «Прагу»?

В ответ я ткнула пальцем по направлению к бару, возле которого толпилась молодежь.

— Ну, мы вроде переросли подобные заведения, — воспротивился было моей идее Толян.

— Ничего. Тут можно притормозить?

— Мне все можно.

Раздвинув плечом толпу юнцов, Толя провел меня мимо грозного Степаныча, усадил в зале за столик, который через минуту-другую оказался заставленным стаканами с коктейлями, ведерком с шампанским, ветчиной, салатом с курицей, гор-точками с грибами, блюдом с орешками и апельсинами.

— Теперь рассказывай. — Толян хлопнулся на стул и залпом осушил свой бокал коктейля. — Ты замужем, конечно?

— Почему «конечно»? — улыбнулась я.

— Такая роскошная женщина не может простаивать, — грубовато польстил мне Толян. — Да, помнится, возле тебя крутился какой-то московский хлыщ… Ты за него вышла замуж?

— Имела неосторожность, — брякнула я.

— Ага. — Толя понимающе кивнул. — Значит, это был необдуманный шаг. Но все в мире, родная, поправимо. Разводись — это раз. Выходи за меня замуж — это два.

— Раз-два и готово! — Я отпила из своего стакана совсем немного, но хмель сразу ударил мне в голову.

— А чего кота тянуть за хвост? — как бы не понял Толя. — Мне пора жениться, рыжая. Все мои друзья давно имеют семью. У нас так положено.

— У кого это «у нас»?

— Выйдешь за меня, узнаешь!

— Я не могу выйти за тебя, Толя, я жду ребенка от мужа…