Лукреция с Воробьевых гор - Ветковская Вера

Игорь, сонный, приложил ее к уху. Потом уселся в кровати. Лицо его напряглось. Я слышала, что он о чем-то спрашивает Люсю, и та что-то растолковывает ему — и тут поняла, что произошло и в самом деле что-то серьезное.

Я включила радио. По «Маяку» шла передача о Башмете, которую я слышала пару дней назад. Переключила радио на другую станцию — там читали главы из романа Анатолия Калинина… Военный переворот!

— Это правда? — спросила я Игоря.

Продолжая разговаривать с моей сестрой, он прикрыл глаза веками.

И тут меня охватила уверенность, что случившееся — всерьез и надолго… Сейчас они примутся откапывать вчерашние газеты, возвращать на книжные полки сочинения партийных борзописцев… Та революция произошла в погребальные сумерки промозглой осени, хотя до сих пор мы мало что знаем об этом, несмотря на массу литературы. Кажется, нашу историю пишут спевшиеся в своем бреду авторы — неразборчивым почерком при свете дрянной коптилки в кровавой испарине, при подмигивании болотных огней… Одно свидетельство опровергает другое, очевидцы измельчают имевший место факт в порошок, оседающий в наших печенках… Я не могла до конца осознать, что же случилось, может, революцию повторяют, как концерт Юрия Башмета, может, дождь снова транслирует Великий Октябрь.

Игорь положил трубку и стал торопливо одеваться.

— Где Горбачев? — почему-то спросила я.

— Тебя сейчас должно больше волновать, где Сергей Станкевич, — ответил Игорь.

— При чем здесь Станкевич?

— А ты не знаешь?.. Твоя сестра — доверенное лицо Станкевича.

— Я не знала, — растерянно промолвила я. — Каким образом?..

— Она принимала участие в его предвыборной кампании, — пояснил Игорь. — Если Станкевича взяли, то скоро могут прийти за твоей сестрой…

— Но это же абсурд! — вырвалось у меня.

— Абсурд, — спокойно согласился Игорь. — Будь дома, сиди на телефоне, я поеду в университет….

…Признаться, у меня нет отчетливых политических взглядов. Мне бы только хотелось, чтобы в этой стране не убивали, не пытали, не морили голодом… Я не правая, не левая и не в силах «молиться за тех и за других»… Мои политические симпатии чаще всего объясняются внешностью наших лидеров. Интеллигентная речь, скромные манеры, энергичные движения подкупают меня, а что за всем этим стоит, в это я не умею вникать, как и миллионы моих сограждан.

Я вышла из дому за хлебом.

В очереди люди стояли тихо, обсуждая бытовые проблемы. Очередь делала вид, будто ничего не произошло. Стояли в ней в основном старики. За последние годы их роль в нашем обществе возросла. Они нас кормили. Они стояли в очередях, пока мы были на работе. Наши бабушки и дедушки вдруг ощутили в себе непочатый запас сил, они поняли, что пришло их время. Они развили бешеную деятельность, перестали жаловаться на здоровье. Они поняли, что помирать им нельзя, ибо мы тогда останемся без круп и без сахара, которые они добывали в очередях, пока мы были на службе.

Я обошла ближайшие магазины — в каждом вдруг что-то выбросили: консервы, майонез, сосиски, сыр, соки. Все это потекло на прилавки из каких-то неведомых, тайных баз и складов, заряжая человека презрением к самому себе, беззащитному, нуждающемуся в подачке…

Я вернулась домой. По радио передавали «Облака» Дебюсси, что свидетельствовало о некоей гибкости наших новых вождей, не брезговавших импрессионистами. Как бы в подтверждение этой моей мысли какая-то певица запела арию из оперы Стравинского. Совсем хорошо. И тут мне позвонила Оксана, наш ответственный секретарь.

В газете ее терпеть не могли все мои приятели — и Шура Борисов, и Валя, и Мишка, и даже Ваня Зернов. Все знали, что Оксана блатная, ее пристроил к нам Р., видный политический деятель, демократ, любовницей которого она была вот уже несколько лет. В предвыборном бюллетене Р. содержалась информация о том, что он обожает свою жену и двоих детей и что он отличный семьянин. Это была заведомая ложь. Оксана крутила им как хотела, ее собственные дети учились в лучших колледжах столицы и отдыхали за границей. Оксана постоянно меняла шмотки и лечила невроз в закрытых пансионатах. Особенно ее не жаловал Шура: когда Р. назначили членом комиссии по борьбе с привилегиями, он сказал Оксане: «Пустили козла в огород…» Оксана это запомнила. Но со мной она держалась всегда довольно дружелюбно, может быть, потому, что сама была родом из небольшого городка в Подмосковье.

— Умоляю тебя, приезжай на работу, — сказала она мне. — Тут такое творится! Главный занял выжидательную позицию. Шура и некоторые сотрудники поехали на «Эхо Москвы», а кто остался, смотрят на меня волком, особенно старики, они думают, теперь их время пришло… А я с ума схожу. У Р. никто к телефону не подходит. Может, его уже повязали?..

«Послушайте песни Соловьева-Седого», — сказал диктор по радио. Голос диктора звучал нейтрально, возможно, его уже крепко держали за горло, возможно, связанного притащили в студию, приставили к виску пистолет, а к глотке микрофон… А в это время другие сотрудники тащили из запасников старые бобины, которые поторопились сдать в архив. «…Вернуть былое значение словам «патриот»…», «широкие массы населения поддерживают…», «необходима жестокая дисциплина…». Не одно поколение выросло под эти бравурные песни.

— Приезжай, — канючила Оксана. — Только осторожно, в Москве танки.

«…Брамс, Второй концерт для фортепиано с оркестром, соль-минор…» Все зависело от того, подхватит ли весь оркестр заданную тему…

Поговорив с Оксаной и немного утешив ее, я двинулась в центр.

В метро все осторожно косились на старую женщину с листовкой в руках. Ее бесстрашный взгляд обегал лица пассажиров; некоторые не выдерживали, подходили к ней, брали из ее рук листовку и читали. У выхода из метро стояла небольшая толпа и читала тот же листок, молча. Прочитав, уходили, тут подходили другие, вытягивали шею, ловили глазами слова, отпечатанные на ротапринте. «Читайте вслух!» — произнес какой-то парень. Толпа мгновенно рассеялась.

На Манежной площади шел митинг. Человек десять стояли под зонтами на парапете метро и, сменяя друг друга, зачитывали обращение российского правительства к народу. Площадь была оцеплена танками и бэтээрами. Перед танком, перегородившим выход на Красную площадь, взад-вперед прохаживался молодой лейтенант: ему пришлось принять на себя упреки и насмешки москвичей, он стучал себя по кобуре, показывая, что она пустая, он беспомощно огрызался в ответ на оскорбления, объяснял, что кортик и дубинка у него «на всякий случай»… С нашей стороны на него напирали, многие женщины плакали, старухи бросали ребятам, сидящим на танках, гостинцы, девушки — цветы… Наш лейтенант прохаживался вдоль цепочки своих солдат, сняв шлем. Шел дождь, но он не прятался, считая делом чести принимать на себя разгул стихии, настороженные взгляды мужчин, слезы женщин. Зато на другом танке сидел другой лейтенант; он насмешливо смотрел на толпу, поигрывая дубинкой, ощущая ее ладность и уместность в мужской руке — и свою собственную мужественную красоту.

«Вы голосовали за Янаева?» — в это время кричали в микрофон митингующие, и толпа нестройно отозвалась «Нет». «Вы голосовали за Павлова?» — «Нет!» «Вы голосовали за Ельцина?» — «Да!» Все это немного напоминало детскую игру. «Не позволяйте себя арестовать! — кричали в микрофон. — Ель-цин! Рос-сия!»

Улицу Горького забили танки и троллейбусы. Сверху на них стояли люди — солдаты, девушки, юноши, все молодые… Это было похоже на народное гулянье. В одном из домов напротив почтамта окно было открыто настежь: оттуда лилась музыка «Лебединого озера». Одетта в белом, Одилия — в черном, они представляли силы добра и зла, и в их-то намерениях нельзя было ошибиться…

На другой день мы с Игорем совершили телефонную прогулку по нашим товарищам, в основном однокурсникам… В их голосах слышалась растерянность. Кто говорил, что раз уж это произошло, то все надо принять и выступать против — бессмысленно; кто утверждал, что происшедшее — благо для нашей страны и что наконец-то настанет порядок; некоторые опасливо вешали трубку, сославшись на то, что ждут звонка от родственников и говорить сейчас не могут… Одни наши приятели торжествовали победу, другим было на все наплевать, третьи вообще не знали, что сказать, и ничего не говорили, боясь, что телефоны уже прослушивают.