Лукреция с Воробьевых гор - Ветковская Вера

— Володя, — растерянно пробормотала я. — Ты, кажется, совсем не разделяешь взглядов своей жены?

Володя ухмыльнулся:

— Да нет у нее никаких взглядов! Хоть она об этом и не подозревает… Люська держит нос по ветру, как ее покровитель Станкевич. Она дико честолюбива. Сначала я было решил, что ей грозит опасность, но теперь вижу, что это от таких, как она, надо защищать наш народ… Посмотри, в каком она упоении от собственного героизма! Конечно, бегать в толпе молодняка и требовать медикаментов, которых и без того полно, гораздо красивее, чем дома окна помыть… Уверяю тебя, Лара, что, если бы все собравшиеся здесь люди, вместо того чтобы друг у друга на глазах торчать сутки напролет под дождем, сделали бы в своем доме какой-то небольшой ремонт, они этим принесли бы нашей родине куда больше пользы… Иди хоть ты домой, Лара, глаза бы мои на это все не глядели…

Разговор с Володей смутил меня еще больше, чем та история с Люсиным крестиком. Я и сама не переношу пафоса, по какому бы случаю он ни был выражен… Тут к нам подошла Люся, хотела что-то сказать, но в эту минуту страшно взревели моторы.

— Ой, что это?

Люся побледнела, вцепилась в Володину руку.

Володя посмотрел на меня и ответил:

— Это ребята греются вокруг бэтээров, врубают моторы для тепла, — объяснил он.

Люся тут же выпустила его руку, обиженно подобралась.

Мимо нас проехала тележка, груженная восемнадцатирублевым пивом. Никто из ребят, стоящих в оцеплении, не проявил к ней интереса. Они не хотели в такую ночь употреблять алкоголь. Они пили кофе из термоса. Человек, предлагавший в дар пиво, развернулся — я узнала Толяна Карасева.

С минуту мы с ним изумленно смотрели друг на друга. Наконец произнесли хором:

— А, это ты? — и рассмеялись.

Толя бросил тележку и поволок меня к ближайшему костерку.

— Ну, бог нас сводит, мать!.. В этом есть что-то специальное! Ребята, и нам плесните кофейку…

Мы пили кофе из полиэтиленовых стаканчиков. Толян накинул на меня свой брезент, хотя было поздно — я уже вымокла до нитки.

— Где твой супружник? — осведомился он.

— Дома, — нехотя ответила я.

— Понятно, — отозвался Толя.

— Что тебе понятно? — немного рассердилась я.

— Ну… понятно, ты как журналистка здесь, а он с дитем сидит… Кстати, кто родился — парень, девка?

— У меня был выкидыш, — проговорила я.

Толя смял стаканчик с недопитым кофе, бросил его под ноги, взял мои руки и то ли стал их отогревать, то ли целовать.

— Прости, — сказал он через паузу. — Я не знал… Так ты здесь одна?

— Нет, с сестрой и ее мужем.

— Значит, одна, — подытожил Толян. — А что, Люська такая же бойкая? Ей по-прежнему палец в рот не клади?.. Твоя сестрица, помнится, умела людьми вертеть… Вот что, пошли ко мне. Я тут поблизости хату снимаю, ты немного согреешься. Насчет материала не беспокойся. Пока до моего дома дойдем — ты такое увидишь!..

Мы выбрались из толпы и двинулись по направлению к Садовому кольцу. Повсюду на крышах там и здесь замерших троллейбусов стояло множество народу. Навстречу нам промчался человек с безумным лицом, крича: «Уходите, там давят танками, стреляют…» Я невольно припала к Толиному плечу. Он успокаивающе хлопнул меня по спине и вдруг вытащил из кармана куртки пистолет.

— Откуда это у тебя? — испуганно спросила я.

— Это моя третья рука, — спокойно объяснил Толян. И, помолчав, добавил: — Если что — отобьемся…

По пути нам то и дело попадались азартно настроенные иностранцы, которые спрашивали у нас, как там, указывая рукой в сторону Белого дома. «Нормалек», — отвечал Толя, и они, к моему удивлению, понимали это слово, радовались, трясли нам руки. Возле очередного костерка молодежь пела песенку из «Бумбараша». Мы вошли в старый, постройки тридцатых годов, дом, поднялись на лифте на пятый этаж, и Толя открыл дверь.

В комнате ничего, кроме тахты и магнитофона, стоящего на полу, не было. На большом гвозде висели плечики с одеждой. Толя кинул мне рубашку и джинсы.

— Переоденься, пока я кофе сварю…

Переодевшись, я сказала, что надо вернуться на площадь. Под окнами Толиного жилища с грохотом сновали танки. Я, как Иван Сусанин, мечтала о рассвете. При свете дня штурма не будет. Но за окнами была тьма.

— Согрейся немного и пойдем, — согласился Толя. — Если ты так волнуешься… — Он протянул мне спичечный коробок, на котором был записан телефон Белого дома. Номер этого телефона каждые полчаса повторяли по громкоговорителю.

У меня действительно стучали зубы то ли от холода, то ли от волнения… Я набрала номер, и спокойный мужской голос ответил, что в Белом доме все в порядке, только вырубили свет.

— Врубят, — выслушав мое сообщение, сказал Толя. — Скоро начнет светать. Ну-, допивай свой кофе — и двинули… Ты не чувствуешь, мать, что эти ночные часы нас как-то сблизили?..

Когда мы вышли из дому, небо посерело.

Толпы народа с площади устремились в метро. По улице двигалась поливочная машина. «Кровь смывает», — мрачно прокомментировал встречный парень. «Какую кровь?» — «Там, говорят, человек пятнадцать погибло…» — махнул он рукой в сторону метро. Шел дождь, но рассвет с каждым мигом все больше набирал силу, и когда мы подошли к Белому дому, я поверила, что никакого штурма не будет.

После защиты Игоря прошло уже довольно много времени, а в нашей жизни ничего в лучшую сторону не изменилось. Несмотря на хлопоты Льва Платоновича, места на кафедре Игорю не нашлось, он все еще проходил там стажировку, посещая университет как бог на душу положит… Люся несколько раз предлагала Игорю поработать менеджером в ее туристическом агентстве «Геллеспонт», но это дело казалось ему не столько бесперспективным, сколько мошенническим. Он утверждал, что цель Люсиных сотрудников — задурить голову нашим гражданам, вдруг получившим возможность повидать мир… Что такие агентства держатся на сплошном обмане; из желающих посетить Анталию или Акапулько они вытягивают деньги, обещая им первоклассные гостиницы, великолепные экскурсии и высокий сервис, тогда как на деле все оказывалось иначе: и гостиницы затрапезные, и питание за свой счет… Я пыталась поговорить на эту тему с Люсей. Но она ответила, что Игорь хорошо освоил только одну профессию — вечного студента, и потому ярится на тех, кто, как она, умеет зарабатывать деньги. Она, Люся, приносит ощутимую пользу обществу. Чем больше в стране богатых людей, тем обществу лучше. Когда ее агентство как следует встанет на ноги, она непременно заведет отдельную статью расхода на благотворительность. Я не могла понять, «стоит ее агентство на ногах» или нет, во всяком случае, Люся арендовала для него офис в центре, на Полянке, и каждый месяц выкладывала за аренду помещения круглую сумму. Правда, текучесть кадров у нее была невероятная, временами Люся горько жаловалась на это, платя сотрудникам мизерное жалованье, потому что все больше и больше становилось в Москве безработных, готовых ухватиться за любое место.

Люся, надо отдать ей должное, время от времени подбрасывала деньги родителям, часть которых папа порывался всучить мне, но я не брала, уверяя его, что нам с Игорем хватает. И правда, мы не бедствовали. Игоревы родители по-прежнему давали ему средства к существованию, а я, помимо зарплаты, еще имела гонорары, иногда даже выступала с рецензиями в «Литературке», куда перешел работать Ваня Зернов.

Из-за Вани мы то и дело схватывались с Игорем.

Я подсовывала ему Ванины литературные обзоры с совершенно определенной целью: пробудить в Игоре честолюбие и желание самому наконец взяться за перо. Но муж разносил их в пух и прах.

— Ему бы только красотой собственного слога блеснуть, — говорил он мне, — твоему Ивану совсем не важен повод, лишь бы высказаться… Он вытаскивает из произведений наших прозаиков те идеи, которые авторы и не думали в них вкладывать. Он пишет не о литературе, а о самом себе, таком умном, талантливом, ироничном…

— Тем не менее люди его читают, — не сдавалась я.

— Люди читают и надписи на заборе, — насмешничал Игорь. — Им лишь бы глаза занять… А твой Зернов способен любое литературное пойло выдать за первый сорт… А как же — имя себе зарабатывает!