История приключений Джозефа Эндруса и его друга Абраама Адамса - Генри Филдинг

Но вернемся к нашей истории. Адамс, который знал обо всем этом не больше кошки, усевшейся перед ним на столе, подумал, что память у миссис Слипслоп куда короче, чем на деле, и последовал за нею в соседнюю комнату, восклицая:

– Миссис Слипслоп, здесь находится одна ваша старая знакомая; посмотрите только, в какую прелестную женщину она превратилась с тех пор, как оставила службу у леди Буби.

– Кажется, я ее припоминаю, – ответила та с большим достоинством, – но не могу же я помнить всех низших слуг в нашем доме!

Потом, удовлетворяя любопытство Адамса, она принялась ему объяснять, как, прибыв в гостиницу, она нашла готовую к ее услугам коляску, как миледи решила в ближайшее время отбыть в деревню и как поэтому она, Слипслоп, должна была чрезвычайно спешить; как «из консолидации к хромоте Джозефа» она взяла его с собой и, наконец, как необычайная ярость непогоды загнала их под кров дома, где они и встретились с пастором. Затем миссис Слипслоп напомнила Адамсу об оставленной им лошади и выразила удивление, что он забрел так далеко в сторону от своего пути и что она встречает его, как она выразилась, «в обществе девки, которая, надо полагать, то самое, чем она кажется».

Едва только Адамса навели на мысль о лошади, как его снова отвлекло от нее это замечание, бросающее тень на доброе имя Фанни. Он возразил, что, по его мнению, не было на свете более чистой девушки.

– Я от души хотел бы, от души хотел бы, – вскричал он (и прищелкнул пальцами), – чтобы все, кто выше ее, были бы не хуже!

Затем он стал рассказывать о том, как ему случилось встретиться с Фанни; но когда он дошел до обстоятельств ее спасения от насильника, миссис Слипслоп объявила, что сам он, как видно, «более пригоден для военной службы, чем для церковной»; что Духовному лицу не подобает поднимать руку на кого бы то ни было; ему скорее следовало бы молиться о том, чтобы небо укрепило слабые силы девицы. Адамс на это сказал, что отнюдь не стыдится содеянного им; она же ответила, что отсутствие стыда «не характерично для духовного лица». Этот диалог, вероятно, разгорелся б еще жарче, если бы в комнату не вошел, на счастье, Джозеф, испрашивая у миссис Слипслоп разрешения привести к ней Фанни; но она наотрез отказалась допустить к себе «какую-то потаскушку» и сказала ему, что скорей пошла бы на костер, чем села бы с ним в одну коляску, когда бы только могла помыслить, что его подкарауливают на дороге его девки; и добавила, что мистер Адамс играет в этом деле очень красивую роль, так что она не сомневается, что когда-нибудь увидит его епископом.

Пастор в ответ поклонился и воскликнул:

– Благодарю вас, сударыня, за это достопочтенное наименование, я честно постараюсь его заслужить.

– О да! – подхватила та с усмешкой. – Уж куда честнее: сводить молодых людей!

При этих словах Адамс зашагал по комнате, но тут явился кучер и доложил миссис Слипслоп, что гроза прошла и месяц светит очень ярко. Она тогда послала за Джозефом, который сидел во дворе со своею Фанни, и сказала ему, что пора садиться в коляску, но он решительно отказался оставить Фанни, что привело милую даму в бешеную ярость. Она объявила, что сообщит своей госпоже, какие тут творятся дела, и миледи, несомненно, избавит приход от всяких таких особ; в заключение она произнесла длинную речь, полную язвительности и весьма замысловатых слов и с некоторыми высказываниями о духовных лицах, которые здесь непристойно повторять; наконец, убедившись, что Джозеф непоколебим, она бросилась к коляске, мимоходом метнув на Фанни взор, каким на сцене дарит Октавию Клеопатра [128]. Сказать по правде, она была крайне неприятно поражена присутствием Фанни: когда она впервые увидела в гостинице Джозефа, у нее зародилась надежда на кое-что, чему бы можно свершиться и в харчевне не хуже, чем во дворце. Быть может, в тот вечер мистер Адамс спас от насилия не одну только Фанни.

Когда коляска умчала прочь разъяренную Слипслоп, Адамс, Джозеф и Фанни собрались у очага, где еще долго вели невинную беседу, довольно приятную; но так как для читателя она едва ли будет занимательна, мы поспешим перейти к утру, заметив только, что никто из них не ложился спать в ту ночь. Адамс, выкурив три трубки, сладко задремал в большом кресле и предоставил влюбленным, – для чьих глаз нашлось отрадное занятие, несовместимое с желанием закрыть их, – несколько часов наслаждаться без помехи таким счастьем, о каком мои читатели, если сами они не были никогда влюблены, не составят себе ни малейшего понятия, хотя бы мы для его описания обладали столькими языками, сколько желал их иметь Гомер [129], и которое истинные любовники легко представят в уме своем без всякой помощи с нашей стороны.

Довольно будет сказать, что Фанни после тысячи молений отдала наконец Джозефу всю свою душу и, почти теряя сознание в его объятиях, со вздохом, бесконечно более нежным и сладким, чем все аравийские зефиры, прошептала ему в губы, припавшие в тот миг к ее губам: «О Джозеф, ты победил меня; я твоя навеки».

Джозеф, поблагодарив ее на коленях, обнял ее со страстью, на которую она теперь отвечала почти столь же пламенно, затем в восторге вскочил и разбудил пастора, всерьез прося его, чтобы он немедленно соединил их браком. Адамс отчитал его за эту просьбу и сказал ему, что ни в коем случае не согласится ни на что, идущее вразрез с церковными установлениями, что У Джозефа нет лицензии на брак и он, Адамс, не советует ему выправлять ее; что церковью предписана известная форма, а именно – публичное оглашение, к которому и должны прибегать все добрые христиане и нарушению которой он, пастор, приписывает многие несчастья, постигавшие людей высокого звания в брачной их жизни.

– Все, – сказал он в заключение, – кто поженились иначе, чем повелевает слово божие, соединены не богом, и союз их не является законным браком.

Фанни вняла словам пастора и, залившись румянцем, сказала Джозефу, что она, конечно же, не согласится ни на что такое и что ее удивляет подобное его предложение. Адамс поддержал ее в этом решении и похвалил; так что Джозефу ничего не оставалось, как терпеливо ждать до третьего публичного оглашения; и он добился лишь того, что Фанни в присутствии Адамса дала согласие приступить к оглашениям сразу же по их прибытии домой.

Солнце давно уже взошло, когда Джозеф, с удивлением убедившись, что нога его в полном порядке, предложил двинуться в путь. Но когда они совсем уже собрались выйти, их задержало одно непредвиденное обстоятельство, а именно: счет от хозяина, составивший семь шиллингов, – сумма невысокая, если мы учтем поглощенное мистером Адамсом безмерное количества эля. Они и не оспаривали правильность счета, и сомнения вызвала у них только возможность его оплаты, ибо человек, отобравший кошелек Фанни, к несчастью, позабыл его вернуть. Баланс выглядел так:

Они стояли молча несколько минут, взирая друг на друга, а затем Адамс выбежал на цыпочках к хозяйке и спросил, нет ли в этом приходе священника. Она ответила, что есть.

– Он богатый? – спросил пастор; на что она также ответила утвердительно.

Тогда Адамс, прищелкнув пальцами, вернулся обрадованный к своим друзьям с возгласом: «Эврика, эврика!» Но так как те его не поняли, он сказал им просто по-английски, чтоб они не тревожились, потому что у него есть в приходе брат, который заплатит по счету; он сейчас же направится к нему, получит у него деньги и незамедлительно вернется к ним.

Глава XIV

Свидание пастора Адамса с пастором Траллибером [130]

Пастор Адамс явился в дом к пастору Траллиберу и застал его в жилете, фартуке и с ведром в руке – только что от свиней, ибо мистер Траллибер был пастором по воскресеньям, а прочие шесть дней недели с большим правом мог быть назван фермером. Он занимал собственный клочок земли и в придачу брал в аренду значительно больший. Его жена доила ему коров, управляла сырней и носила на рынок масло и яйца. Свиньи же были главным образом на его собственном попечении, и он заботливо ходил за ними дома и сам же отвозил их на ярмарки, давая повод к постоянным шуткам, поскольку он, воздавая должное элю, достиг объема, мало уступавшего объему продаваемых им животных. В самом деле, он был одним из самых толстых людей, каких вы могли б увидеть, и отлично сыграл бы роль сэра Джона Фальстафа, не прибегая к толщинке. Добавьте к этому, что округлость его живота делала его малый рост еще короче, так что его фигура отбрасывала тень почти одинаково длинную, когда он лежал на спине и когда стоял на ногах. Голос у него был громкий, сиплый, а речь протяжная; в довершение всего, когда он ходил, его поступь величавостью напоминала поступь гуся, только он шагал медлительней.

Мистер Траллибер, услышав, что кто-то хочет с ним поговорить, немедленно скинул свой фартук и облачился в старый шлафрок – одеяние, в каком он всегда принимал на дому посетителей. Его жена, сообщая ему о мистере Адамсе, допустила небольшую ошибку: она сказала супругу, что к нему пришел какой-то человек – как ей кажется, по поводу свиней. Это предположение побудило мистера Траллибера выйти к гостю со всею спешностью. Едва увидев Адамса, он, ничуть не усомнившись, что цель посетителя та самая, какая вообразилась пасторше, сказал, что тот пришел в самое доброе время, так как в этот же день он ждет к себе торговца, и добавил, что они у него все чистые и жирные, потянут каждая на четыре сотни фунтов. Адамс ответил, что хозяин, наверно, не знает его.