Будь со мной - Джоанна Бриско

Снова отвернулась, на лице то же холодное выражение.

С Сильвией придется расстаться. Она была моим последним глотком свободы, мальчишеской попыткой восстать против неминуемого, перед тем как отдать себя навеки. Когда-то я втихаря занимался онанизмом, представляя себе Николь Кидман или взрослых женственных садисток, которых было так много в дни моей юности, в особенности мне не давала покоя одна замужняя малоизвестная актриса, не выходившая из образа женщины-вамп, ее фотографии в газетах пробуждали во мне старые фантазии. Как все эти женщины, которые, не принося никакого вреда, проплывали у меня перед глазами по ночам (за что Лелия, догадываясь, что к чему, всегда поднимала меня на смех), так и Сильвия должна остаться для меня недосягаемым объектом сексуального желания. Мне никогда не хотелось быть ходоком.

— Ты выйдешь за меня? — спросил я, но даже когда эти слова слетали с моих уст, даже когда я старался успокоить ее, ужасная правда открылась мне: я не найду в себе силы расстаться с Сильвией. Ощущение зависимости сосало сердце. Согласно какой-то извращенной игре фантазии, существование Чарли продолжало, вызывая негодование, подогревать интерес к ней.

— Ты согласна? — сказал я, беря ее за руку. Сильвию я отодвинул на задний план сознания.

Лелия колебалась.

— Да, — вместо нее ответил я.

Она снова промолчала. Ее губы искривились, противясь словам, готовым сорваться с них. Именно этого я и боялся больше всего.

— Я не знаю, что сказать, — проговорила она. Интересно, блестели ли ее глаза в тот момент? Она смотрела в сторону. Тоска сдавила грудь.

— Скажи «да, да», — не унимался я.

Она задумалась. Я увидел, что ей пришла в голову какая-то мысль, на губах заиграла улыбка. У меня отлегло от сердца.

— Да, — кивнула она, и я прижал ее к себе сильнее. — Вот только я не знаю.

— Чего?

— Не знаю, хорошо это или плохо.

— Почему ты об этом думаешь?

Она уткнулась носом мне в шею, и какое-то время мы так и стояли, обнимаясь, разговаривая, перебивая друг друга, заканчивая начатые предложения, слова, целуясь. Я говорил громко, напористо, чтобы она не могла ответить на мой вопрос.

Взял с подоконника бутылку и подлил себе вина в бокал. Хотел подлить и ей.

— Нет, — сказала она, накрывая бокал ладонью.

— Почему?

Взгляд, брошенный на меня, был достаточно выразительным. Либо неодобрение, либо сочувствие.

— Черт! — догадался я. — Я идиот!

— Это точно.

— Ну извини, извини, — затараторил я. — У меня амнезия. Болею я. Тебе придется заботиться обо мне, пока я не выйду из комы.

— Дурак, — коротко бросила она.

— На самом деле мне больше всего хочется самому заботиться о тебе, женушка. А давай махнем куда-нибудь. Подальше отсюда.

— До выходных я не могу.

— Скажи, что заболела. Давай устроим себе долгий уик-енд.

— Хорошо, — согласилась она. — Но до тебя когда-нибудь дойдет наконец, что я беременна?

— Да, — торжественно произнес я. — Клянусь запомнить это раз и навсегда.

Я посмотрел вокруг. Катрин, за маневрами которой по комнате я следил, заговаривая зубы Лелии, куда-то вышла. Увидел МакДару. Он оживленно делал знаки какой-то женщине, мне неизвестной. Выглядел сильно возбужденным, глаза прямо-таки горели. Может быть, это та самая ТЖ, которую он зачем-то держал в тайне, подумал я.

— Представь себе, как вел бы себя МакДара, если бы Катрин забеременела! — сказал я и тут же пожалел, что привел в пример такое сравнение, но деваться было уже некуда. — Он был бы намного хуже, чем я. Он бы вообще по ночам только то и делал, что заключал сделки с японцами, а ей только бы ром в кофе подливал.

Лелия поморщилась.

— Он даже забыл бы прийти в больницу, когда бы она рожала! — настойчиво продолжал я развивать тему в ответ на ее молчание. — Ты только посмотри на него: здоровый неуклюжий бык.

— Если бы ты был похож на него, я бы тебя выставила через неделю.

— Но ведь это я шут гороховый, у которого не хватает ума запомнить про ребенка. Только не забывай, что у меня опухоль мозга. Ну ладно, давай все-таки свалим отсюда в какое-нибудь более романтическое место. На ветряную мельницу где-нибудь в Норфолке[44], например. Подумай только, в Норфолке! Можно пожить в пляжном домике на берегу моря. А можно и в отеле поближе к Лондону, черт с ними, с деньгами! Поедешь со мной?

— Поживем, увидим. — Она отвернулась. Когда повернулась обратно ко мне, я встретил ее поцелуем. Мы опять обнялись, я подлил еще вина.

— Попробуй. Чуть-чуть можно. Попробуй его у меня на губах, — сказал я и поцеловал ее. — Давай еще раз, — на этот раз я набрал в рот вина и попытался процедить его сквозь губы ей в рот. Но она чуть не подавилась и засмеялась, так что вино оказалось у меня на ногах. Несколько капель я слизнул у нее с подбородка. Она закашлялась, закачала головой, я попробовал повторить эту процедуру, но она отпихнула меня. Потом попробовала меня пощекотать, чтобы заставить меня прыснуть, но я успел проглотить вино. Откашлялся, захохотал. Потом мы стали шепотом обсуждать присутствующих, используя язык намеков и полувзглядов, который никто, кроме нас самих, не понял бы. Вот у кого-то одежда просто мрак, вот кто-то скрытый гомосексуалист, а вот кто-то пытается сделать вид, что настоящий богач, хотя у самого за душой ни гроша. Наш странный язык позволял нам обсуждать даже того, кто сидел рядом с нами, не боясь быть услышанными.

Я часто думал, что, если бы нас попросили объяснить коды и знаки, которые как-то незаметно, сами по себе выработались у нас за все те годы, что мы были вместе, мы бы не знали, что ответить. И если бы случилось такое, что нас бы разлучили (скажем, какие-нибудь инопланетяне), то и через десятилетия нам, чтобы узнать друг друга, хватило бы полуслова из нашего лексикона, какого-нибудь незначительного жеста из секретного арсенала наших условных знаков, например гибридов разных животных или животных и людей, которые появлялись на свет Божий по ночам, когда мы хотели спать. У этих существ, не имеющих ничего общего с сексуальными отношениями, были свои голоса. Так, существовала полулошадь-полубелка по имени Пеструшка, она рождалась, когда Лелия изображала голосом ржание, переходила на странные отрывистые звуки, если начинала возиться в гнезде или есть предложенные орешки. Но она не обладала каким-либо более или менее сформировавшимся характером. В нашей ванной несколько месяцев обитал говорящий головастик, пока мы не забыли про него, когда я каким-то образом превратился в пушистого полутигра-получеловека по имени Пирр, разговаривающего солидным голосом, похожим на голоса актеров сороковых годов, и живущего в собственном огромном мире, в котором было место и доброму укротителю, и целой компании друзей-циркачей, и любимым кушаньям, согласованным со строгой диетой, были у него даже собственные песни. Впрочем, чаще всего мы общались ослиными звуками. Когда она звонила по телефону, я часто вместо обычного «алло» кричал в трубку «иа», а она то и дело поминала мои копыта и называла ужин овсом. Каждые несколько месяцев у нас как будто раскрывались глаза и мы начинали видеть себя со стороны и тогда уж хохотали до упаду.

Я тихонько иакнул ей на ухо и поцеловал. Мимо нас прошла Катрин. Она по-прежнему не замечала меня, садистка забулдыжная. Я насторожился.

Она прошла на другую сторону комнаты, чтобы поменять в проигрывателе компакт-диск.

— В туалет схожу, — сказал я Лелии, и даже эта крошечная ложь (ничто по сравнению с лживым миром, в котором я обитал в последнее время), соскочив с моих губ, причинила мне адскую боль.

Я медленно пересек комнату, остановился, постоял и нерешительно шагнул к Катрин.

— Катрин, мы можем поговорить? — обратился я к ней.

— Не сейчас, — холодно бросила она.

Такой пренебрежительный тон был неприятен.

Я посмотрел на Лелию, она оживленно болтала с какой-то подругой. Чувство страха оттого, что могу потерять ее, снова наполнило душу.

— Пожалуйста, — попросил я Катрин.

— Я не хочу об этом говорить, — отрезала она и пошла по своим делам. Я двинулся за ней.

— Послушай, — крикнул я ей вдогонку, когда она стала подниматься по лестнице.

— Что? — она остановилась на верхней ступеньке и обернулась ко мне с таким выражением на лице, какого я никогда раньше не видел.

Я взбежал по лестнице, перепрыгивая через две ступени. Кельт в гневе был страшен.

— Послушай, — заговорил я приглушенным голосом, оглядываясь вокруг, не видит ли кто. — Я сделал глупость. Я по-настоящему раскаиваюсь.

— Ты это должен говорить не мне, — раздраженно бросила она.

— Я знаю, знаю, — взволнованно зашипел я, примирительным тоном стараясь успокоить ее. — Слушай, Катрин, я… облажался. Но это никогда не повторится, ты же это знаешь.