Будь со мной - Джоанна Бриско

Схватив ее бедра, я придвинул их ближе к себе.

— Давай сейчас, — с трудом вымолвил я и усадил ее к себе на колени.

— Нет, — сказала она. Ее дыхание участилось.

— Что значит нет?

— Только когда…

— Твою мать!

— Ты не свободен, — сказала она.

— Ты тоже.

— Это не одно и то же.

— Так ты не хочешь?

— Только когда…

— Черт, — воскликнул я. — Хэмпстед-хит.

Она промолчала.

— Да ладно тебе, — сказал я. — Ну прошу тебя, дорогая.

Она покачала головой и вцепилась зубами мне в шею. Я почувствовал, как мне на ладонь пролился чудесный сок. Ее рот, испускающий соленую жидкость, стал горячим.

Я должен был получить ее. В голове даже мелькнула мысль об изнасиловании. Я представил себе, как толкну ее на пол, вгоню в нее член и выпущу фонтаном адское вожделение. В страхе я отогнал от себя это видение. Она прижалась ко мне еще крепче. В паху я почувствовал первые спазмы приближающегося оргазма.

— Давай убежим, — вдруг сказал я. — Убежим вместе.

Быстрым движением она крепко схватила меня за плечо.

— На выходных. Куда захочешь. И навсегда.

Я почувствовал, как по ее телу прошла дрожь, долгая и сильная, заставившая ее прогнуться назад, открыть рот. Глаза ее сделались черными, как ночь, а крик, который она испустила, не имел ничего общего с ее обычным голосом. Моя разрядка последовала через несколько мгновений, и в секунду восхитительного наслаждения я понял, на что был готов пойти ради нее.

15

Лелия

Во вторник свадьба. Менее подходящий для заключения брака день недели трудно себе представить, но день рождения отца пришелся именно на него, так что выбора у меня не было. У меня всегда было страшное подозрение, что наша свадьба все же состоится, как и было запланировано, несмотря на то что лжи между нами становилось все больше, отношения портились, и двадцать шестого июня в Марилебонском загсе я выйду замуж за Ричарда Джозефа Ферона. По крайней мере, я осознавала, на какую глупость иду.

В то утро, перед тем как выйти из дому, я подошла к компьютеру Ричарда и пошевелила мышку, чтобы убрать экранную заставку. Недавно на работе мне показали, как сворачивать документы, и я увидела, что какое-то окно было свернуто Любопытства ради я нажала на квадратик в углу, и на весь экран развернулось электронное письмо, пришедшее с незнакомого адреса.

«Существо пришло. Оно не захлебнулось водной оболочкой, пуповина не задушила его. Под чепчиком и пеленками я видела следы воска, шерсти и крови, как будто его безжалостно вырвали из другого тела. Под желтой оболочкой пульсировала жирная маленькая куколка. “Умножу скорбь твою в беременности твоей; в болезни будешь рожать детей” — вспомнила я, но его мать не знала скорби. Окруженная облаком хлороформа, она целовала и гладила это существо.

Когда няня вышла из комнаты, я развернула пеленки и достала младенца. Из его живота, как у циркового уродца, торчало подобие мужского органа. Под ним виднелся настоящий скрюченный мужской орган. Если бы душа существа слабее держалась в теле, я могла бы вспугнуть ее одним лишь шипением, но жир сделал объемным сосуд, содержащий ее. Оно задыхалось, как выброшенная на берег рыба с крепенькими розовыми мышцами. Чем дальше оно будет отходить от того полуживого состояния, в котором вызрело, тем сильнее будет становиться его молочное дыхание. Все, что мы придумали, теперь казалось недостаточным. Я поняла: мне предстояло стать еще сильнее».

То, что я прочитала, показалось мне отвратительным, хотя и вызвало любопытство. Было в этом что-то непотребное, непристойное. На душе стало тревожно. Когда я снова свернула файл, я почувствовала легкий приступ боли в животе, как перед месячными. Пошла в туалет. Когда вставала, краем глаза заметила крошечное розовое пятнышко на туалетной бумаге. Или показалось? К горлу подступила тошнота. Дрожащей рукой снова потерла себя, свернула бумажку и всунула внутрь. Поднесла к свету. Она как будто окрасилась в цвет внутренней стороны морской раковины. Слезы навернулись на глаза. Я с воем пошла в пустую гостиную. Бросилась к телефону, схватила трубку, но Ричард, который ушел раньше, еще не добрался до работы. Снова пошла в туалет и еще раз подтерлась, но на этот раз бумага, похоже, осталась чистой. Я не решилась звонить в больницу — вдруг действительно все хорошо? Я стану ждать, я стану молить, беда обойдет меня стороной.

Впервые за три месяца я ощутила тошноту, потом мне стало лучше, почувствовала, что дрожу и хочу есть. Я решила ехать к матери одна: с Ричардом я уже не увижусь до самого загса. Как странно, что мы, считавшие себя вправе в любой момент отказаться от выполнения договора, так и не нашли времени, чтобы спокойно и серьезно обсудить наше решение, просто плыли по течению в ожидании назначенной даты. Итак, я покинула нашу квартиру в одиночестве — невеста, возвращающаяся к матери с чемоданом вещей. В метро я чуть не заснула от усталости. Было такое ощущение, будто я бросила его или будто он — фермер-джентльмен[46], который отправился за удачей в колонии и я его уже никогда не увижу.

Матери очень хотелось, чтобы свадебное платье я надела в ее доме. Она считала, что мне обязательно нужно обратиться в ее любимый салон красоты, который она сама посещала уже тридцать лет. В этом заведении на севере Лондона, очевидно, были свои понятия о том, как должна выглядеть невеста. Мне хотелось сделать ей приятное, и в начале одиннадцатого я уже стояла перед ее домом. Но, как только я шагнула на порог, меня охватило чувство вины. Захотелось придумать какое-нибудь оправдание тому, что я вот уже несколько месяцев не появлялась в этом доме, хоть для этого нужно было всего лишь сесть на Северную линию метро и проехать несколько остановок. Мать обняла меня, но даже в этот день она не смогла сдержать показной гордости и попреков, впрочем, в четко отмеренных дозах.

Я направилась в свою спальню, но сперва заглянула в туалет — еще раз проверить, будет ли на туалетной бумаге кровь. Бумажка оказалась чистой. Сердце глухо билось в груди, когда я прижалась лбом к ладоням, думая, стоит ли звонить в больницу. Решила не пороть горячку. Я уже на шестом с половиной месяце беременности. Ребенка я не потеряю, преждевременных родов не будет. Отголоски тошноты, которую я почувствовала после того электронного письма, все еще были слышны где-то в глубине.

В спальне я провела рукой по стенам. Обои были настолько знакомы, что почти не узнавались, — узоры на них оказались грубее и бледнее, чем помнилось мне. Сначала я отводила глаза от фотографии отца, но потом взяла ее в руки и поцеловала. Такое вот безмолвное общение произошло между нами в день моей свадьбы. Я подумала, что сожалею, что так все получилось. Я опустилась на свою кровать, к которой долгое время никто не прикасался. Легла на спину и стала рассматривать декоративный карниз, металлическую оконную раму и потускневшие занавески марки «Лоа Эшли», на которые я когда-то долго копила деньги, а потом подшивала их в школе на швейной машине. Когда открыла платяной шкаф, чтобы взять вешалку, увидела там нечто неожиданное. На полке между керамических фигурок животных, которых я когда-то коллекционировала («причуды», так я их называла), стояла белка, она была выше остальных и не такая яркая. Я долго рассматривала ее покрытые пылью эмалированные бока, они сразу же напомнили мне о давно минувшем прошлом, о том периоде детства, который я провела во Франции. Софи-Элен, узнав о моем детском увлечении этими безделушками, купила мне эту французскую поделку в Бриаре, когда я уезжала.

Поблагодарила ли я ее за это в письмах? Этого я не смогла вспомнить. Я не могла вспомнить, что и когда ей говорила, потому что с того дня я о ней больше не слышала. На мои письма она попросту не отвечала. От этого мне становилось грустно и тоскливо, а где-то в глубине сердца, когда по ночам я вспоминала, как проходил мой отъезд, даже тревожно. В назначенное утро немногословные взрослые с серьезными лицами спровадили меня обратно в Англию без лишних церемоний. Я была сбита с толку, с ужасом думала о том, что стала причиной их недовольства, но больше всего мне разрывало сердце то, что Мазарини так и не пришла попрощаться со мной. Позже, когда я наконец отыскала в справочнике номер хирургии в Клемансо и решилась позвонить, мне ответили, что семья Белье переехала. Так что инкуб оставил меня, ее дух возвращался ко мне только в ночных кошмарах.

Когда я спустилась вниз, мама помогла мне разобраться с платьем. Я взглянула на стол, накрытый скатертью с нарисованным садом. Когда-то эта картинка казалась яркой, сочной, играющей всеми оттенками зеленого. На столе лежала декоративная подставка для тарелок с нашей с Ричардом фотографией (почему в тот день занавески были прикрыты? Почему дома было так неестественно чисто?). Снова внизу живота я ощутила менструальную тяжесть. Пока мама расправляла последние складки на платье, я пыталась не дышать. Я не могла поделиться с ней. Ричард тоже меня не понял бы. Мне нужна была Сильвия. В тот миг я понимала, что только Сильвия Лавинь сможет поддержать меня.