Черный принц - Айрис Мердок
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– О, я не ее имею в виду.
– Кого же тогда?
– Арнольда Баффина.
– То есть вы хотите сказать, что я влюблен в?.. Что за непристойная чушь!
– А он влюблен в вас. Иначе для чего бы ему любезничать с Кристиан, для чего вам любезничать с Рейчел?
– Я вовсе не…
– Для того, чтобы заставить ревновать другого. Вы оба подсознательно добиваетесь перелома в ваших отношениях. Почему вам снятся кошмары про пустые магазины, почему вас преследует образ башни Почтамта, почему вы так чувствительны к запахам?..
– Это Присцилле снятся пустые магазины, а у меня они забиты до отказа…
– Ага! Вот видите?
– А образ башни Почтамта преследует каждого лондонца, и…
– Неужели вы никогда не осознавали своей подавленной гомосексуальности?
– Послушайте, – сказал я. – Я признателен вам за то, что вы помогаете тут с Присциллой. И пожалуйста, поймите меня правильно. У меня нет предрассудков. Я абсолютно ничего не имею против гомосексуализма. По мне, пусть люди поступают так, как им хочется. Но так уж вышло, что лично я – абсолютно нормальный, гетеросексуальный индивидуум и…
– Нужно уметь принимать свое тело таким, как оно есть. Не надо воевать с ним. Насчет запахов это у вас типичный комплекс вины из-за подавленных наклонностей, вы не хотите смириться со своим телом, это хорошо изученный невроз…
– Я не невротик!
– Вы – сплошные нервы, сплошной трепет…
– Как же иначе? Ведь я художник!
– Вам приходится воображать себя художником из-за Арнольда, вы отождествляете себя с ним…
– Да это я его открыл! – заорал я. – Я был писателем задолго до него, я пользовался известностью, когда он еще лежал в колыбели!
– Тсс! Разбудите Присциллу. Ваши чувства находят выход, когда вы направляете их на женщин, но источником их являетесь вы и Арнольд, вы одержимы друг другом…
– Говорю вам, я не гомосексуалист и не невропат, я себя знаю!
– Ну и хорошо, – вдруг другим тоном отозвался Фрэнсис, пересаживаясь спиной к огню. – Пожалуйста. Пусть будет по-вашему.
– Вы просто все это выдумали мне назло.
– Да, я просто выдумал. Это я гомосексуалист и невропат, и нет слов, как от этого страдаю. Счастливец, вы не знаете себя. Я-то себя хорошо знаю… – И он заплакал.
Мне редко случалось видеть плачущего мужчину, зрелище это внушает мне страх и отвращение. Фрэнсис плакал в голос, заливаясь, совершенно для меня неожиданно, потоком слез. Его пухлые красные руки мокро поблескивали в газовом свете.
– Да перестаньте вы, ради бога!
– Простите меня, Брэд. Я бедный, жалкий извращенец… Всю жизнь я такой несчастный… Когда меня лишили диплома, я думал, что умру от горя. У меня никогда ни с кем не было по-настоящему хороших отношений. Я так нуждаюсь в любви, любовь всем нужна, это естественная потребность, все равно как мочеиспускание, а мне и крохи не досталось за всю мою жизнь. А сколько любви я отдал людям, я ведь умею любить, я когда люблю, то по земле расстилаюсь – пожалуйста, наступайте… Но меня никогда никто, никто не любил, даже мои разлюбезные родители. И дома у меня нет и никогда не будет, все вышвыривают меня вон рано или поздно… чаще рано. Я странник на божьей земле. Думал, хоть Кристиан меня пригреет, господи, да я бы спал в прихожей, мне просто нужно служить кому-то, помогать, заботиться, но почему-то у меня никогда ничего не получается. Я постоянно думаю о самоубийстве, каждый божий день думаю, что надо умереть и покончить с этой мукой, а сам продолжаю ползать в собственном дерьме, раздираемый ужасом и болью… Я так отчаянно, безнадежно, ужасно одинок, что готов выть целыми днями…
– Перестаньте твердить этот мерзкий вздор!
– Хорошо, хорошо. Виноват. Простите меня, Брэд. Пожалуйста, простите. Я, наверно, сам хочу страданий. Я мазохист. Наверно, мне нравится мучиться, иначе я бы давным-давно прекратил это существование, принял бы пузырек снотворных таблеток, сколько раз мне приходило это в голову. Господи, теперь вы решите, что я не гожусь ухаживать за Присциллой, и вытолкаете меня взашей…
– Да замолчите немедленно! Я не могу этого выносить.
– Простите меня, Брэд. Просто я…
– Возьмите себя в руки, будьте мужчиной.
– Да не могу я… Господи, господи!.. Какая боль. Я не такой, как все люди, у меня жизнь не складывается, ничего не выходит. И вот теперь вы меня выгоните, а ведь если б вы только знали, боже мой…
– Я иду спать, – сказал я. – У вас спальный мешок с собой?
– Да, да.
– Ну, так полезайте в него и не болтайте больше.
– Мне еще нужно в уборную.
– Спокойной ночи.
Я повернулся и вышел из комнаты. В коридоре я остановился у Присциллиной двери и прислушался. Сначала мне почудилось, что она тоже плачет. Но нет, это был храп. Вскоре он утратил сходство с плачем и стал звучать как предсмертный хрип. Я пошел в комнату для гостей, где так и не удосужился приготовить себе постель, и лег, не раздеваясь и не погасив верхнего света. Дом тихонько поскрипывал от шагов моего верхнего соседа, подозрительного юнца по фамилии Ригби, который продавал галстуки на Джермин-стрит. За ним наверх проследовали еще чьи-то осторожные увесистые шаги. Чем бы они ни занимались там вдвоем наверху, они, к счастью, проделывали это тихо. Слышен был и еще какой-то звук наподобие приглушенного стука. Это было мое сердце. Я решил, что завтра рано утром поеду к Рейчел.
– Где Арнольд?
– Ушел в библиотеку. Так он сказал. А Джулиан уехала на фестиваль поп-музыки.
– Я послал Арнольду ту рецензию. Он говорил что-нибудь?
– Он никогда не читает при мне своих писем. А говорить он ничего не говорил. Ах, Брэдли, слава богу, что вы приехали.
В передней я на минуту обнял Рейчел и сквозь рыжее облако ее волос различил в слабом свете, падавшем от стеклянной двери, портрет миссис Сиддонс – цветную гравюру, которая висела на стене возле вешалки. Перед моим внутренним взором все еще стояло широкое бледное лицо Рейчел, вдруг преобразившееся от радости и облегчения, когда она открыла дверь и увидела меня. Это очень много значит, когда тебя так встречают. Есть люди на свете, которые за всю жизнь не удостоились такого приема. И ощущение того, что Рейчел уже немолода, что она замучена, тоже волновало и трогало меня.
– Идемте наверх.
– Рейчел, нам нужно поговорить.
– Можно поговорить и наверху, я ведь не съем вас.
Она за руку повела меня по лестнице, и мы очутились в той самой спальне, где Рейчел недавно лежала, точно покойница, натянув на лицо край простыни. Как только мы вошли, она задернула шторы и стала снимать с кровати зеленое шелковое покрывало.
– Брэдли, сядьте вот сюда, возле меня.
Мы неловко сели рядом и посмотрели друг на друга. Под ладонью у меня был ворс шерстяного одеяла. Радостный образ встретившей меня Рейчел больше не стоял у меня перед глазами, я чувствовал скованность, смущение, беспокойство.
– Я только хочу к вам прикоснуться, – сказала Рейчел. И в самом деле провела, чуть касаясь кончиками пальцев, по моему лицу, шее, волосам, словно это был не я, а святой образ.
– Рейчел, мы должны осознать, что делаем, я не хочу поступать дурно.
– Чувство вины может помешать вашей работе. – Она прикрыла пальцами мне веки. Я отстранился.
– Рейчел, вы это все делаете не для того, чтобы позлить Арнольда?
– Нет. Вначале – может быть. Когда это только пришло мне в голову. Ради самозащиты. Но потом, в тот раз, ну, знаете, когда вы оказались здесь, в комнате, вы были как бы тоже по эту сторону барьера, и я так давно вас знаю, на вас словно бы возложена особая роль – роль рыцаря, как в старину, моего рыцаря, и это так необыкновенно, так важно, вы всегда представлялись мне немного мудрецом, каким-то отшельником, аскетом…
– А дамам всегда особенно нравится соблазнять аскетов.
– Может быть. Разве я вас соблазняю? Понимаете, я должна проявить свою волю, это необходимо, иначе я умру от унижения или еще от чего-нибудь. Наступает божественная минута.
– А не безбожные ли это мысли?
– Но это и ваши мысли, Брэдли. Посмотрите, где вы находитесь.
– Мы оба добропорядочные, пожилые люди.
– Я не добропорядочная.
– Но я принадлежу еще к веку строгих нравов. А вы – жена моего лучшего друга. С женой своего лучшего друга нельзя…
– Чего?
– Ничего.
– Но это уже произошло, это уже с нами случилось, единственный вопрос: что мы будем с этим делать? Брэдли, мне очень жаль, но от препирательства с вами я получаю большое удовольствие.
– Вы же знаете, куда приводят такие препирательства.
– В постель.
– Ей-богу, мы словно восемнадцатилетние.
– Они сейчас не препираются.
– Рейчел, это все – не из-за того, что у Арнольда роман с Кристиан? У них действительно роман?
– Не знаю. И это уже неважно.
– Но ведь вы любите Арнольда?
– Да, да. Но это тоже неважно. Он слишком долго был моим тираном. Я нуждаюсь в новой любви, я должна вырваться из Арнольдовой клетки.