Странствия Франца Штернбальда - Людвиг Тик

И поскольку все выражали восхищение талантом поэта, Рудольф недовольно заметил:

— Невелика честь для вина, что вы воспеваете его таким образом, похоже на то, что поэт вы по нужде и воспеваете вино лишь поскольку вознамерились разработать именно этот сюжет: что-то вроде обета, который человек исполняет скрепя сердце. Зачем вы мучаете себя стихотворством? Таким образом можно в пятидесяти строфах разглагольствовать о вине, рассказав все о его происхождении и изготовлении. Таким же образом я могу спеть вам песню о разведении льна, а также любого другого растения, потребного для производства мануфактуры.

— Нам не нравятся такие речи! — вскричал кто-то из охотников.

— Мы всегда считали этого человека великим поэтом, — сказал другой. — Зачем вы пытаетесь поколебать наше убеждение?

— Другого хулить легко, а ты попробуй сделать лучше!

Сам поэт очень рассердился, что какой-то чужак оспаривает его лавры. Он вызвал захмелевшего Флорестана на поэтическое единоборство, а общество решит, кто вышел из него победителем. Флорестан принял вызов, и старый певец тут же спел прекрасную застольную песню, которая привела всех в такой восторг, что Франц не без причины усомнился в шансах своего друга на благоприятный исход борьбы.

За это время со стола было убрано, и теперь Флорестан взобрался на стол, надел свою шляпу, которую украсил зеленой веткой; сначала он осушил еще один большой кубок вина, потом взял в руки цитру, на которой играл весьма недурно, и запел под ее аккомпанемент:

           Мелодии, проснитесь,Порадуйте пляскою слух;Глаза, воспламенитесь,Вы, заботы, в прах вернитесь,В небеса стремится ликующий дух.

           Веселье скрыто нашеВ блестящем бокале вина;Вино лучится в чаше,Пламенеет солнца краше,В сиянии звездном играет волна.

           Ни в подземельях горных,Ни в золотоносной скале,Ни в царстве волн проворных,Ни в небесах просторныхНигде нет вина кроме как на земле.

           За счастием в погонеСпускаешься в мрачный рудник;Но как на пышном тронеЛоза на горном склоне,И в кубках играет отрадный родник.

Рудольф умолк.

— Господин поэт, — спросил он скромно, — с вашего дозволения, я хотел бы немного изменить размер.

Соперник его погрузился в раздумье, потом кивнул, давая согласие на такую вольность. Рудольф продолжал, возвысив голос:

           Были судьбы безжалостно строги,Так что землю покинули боги;Петь больше любовь не могла,Горы высились, горестно голы;Без цветов обездолены долы,Луну опечалила мгла.

           В скорбном страхе нам жить неохота,Движет смертными только работа;Слишком сумрачен жизненный путь;Изменило нам даже томленье,Даже тайное наше стремленьеДорогое былое вернуть.

— Не правда ли, — сам себя перебил Рудольф, — в незавидном положении очутилось злосчастное человечество, так внезапно утратив золотой век? Однако же, слушайте дальше:

           С высоты смотрели богиНа безумные тревогиСмертных, чей удел суровИ печальна жизнь земнаяБез чарующего рая,Без лобзаний, без богов.

           Глянул Бахус, юный бог,Из обители небесной:В нищете своей телеснойЧеловек злосчастный плох.

           — Боги слишком беспощадны, —Нежный голос говорит, —Судьбы смертных безотрадны,На земле нужда царит.

           Неужели подобаетНам, бессмертным, презиратьТех, кто в страхе прозябает,Чтобы вечно умирать?

Однако, друзья мои, мне надоело петь и пить.

И с этими словами он соскочил со стола.

Пьяное общество загудело от споров, кого из поэтов следует признать победителем. Большинство голосов было отдано старому певцу; некоторые же, считая, что выкажут более тонкий вкус, если отдадут предпочтение новому, стали рьяно поддерживать Флорестана 21*; среди них был и Штернбальд.

— Я никак не мог уразуметь, куда клонит молодой человек со своей песней, — сказал один из старших. — Хорошая застольная должна быть простой и задушевной, так что каждому захотелось бы подхватить припев, и поэтому там должны быть рифмы «наливай», «выпивай» и «подпевай», которые и в самом деле всегда встречаются в застольных. А что мне во всех этих историях?

— Верно, — ответил Флорестан, — ничего; но, дорогие друзья, что вам тогда и в самом вине? Ведь если бы вы пили воду, то были бы куда воздержнее.

— Нет, — вскричал еще кто-то, — и в вине можно и должно быть воздержным; наслаждение для того и существует, чтобы им наслаждались, да только не без ума.

Рудольф рассмеялся и признал его правоту, чем многих примирил с собою и привлек на свою сторону.

— Я вижу в твоем стихотворении только один недостаток, — сказал Штернбальд, — у него нет конца.

— А почему все на свете непременно должно иметь конец? — воскликнул Флорестан. — Да еще в поэзии, которая должна восхитить наш дух! Неужели вы начинаете игру только для того, чтобы прекратить ее? Выходя гулять, сразу начинаете думать о возвращении? Ведь гораздо красивее, когда звук замирает тихо и мало-помалу, когда не умолкает шум водопада, не утихает песнь соловья. Разве нужна зима, чтобы наслаждаться весной?

— Возможно, вы и правы, — согласился кто-то, — в особенности застольная, от которой не требуется ничего, кроме чистого веселья, может обойтись без конца.

— Ну что вы такое говорите! — вскричал сумасброд Флорестан, мгновенно оборачиваясь против него. — Никакое наслаждение, никакое удовольствие было бы невозможно, ежели бы оно не имело конца, длилось бы вечно. Ежели я еду по аллее, как бы ни была она красива, я должен все же иметь возможность дойти до последнего дерева, остановиться и полюбоваться в последний раз на дорогу, которой шел. Любовь, радость и восторг были бы мукой нашей жизни, ежели бы длились без перерыва; то, что они превращаются в прошлое, делает возможным будущее счастье, более того, смерть всякого великого человека так же необходима, как и его достославные подвиги, чтобы я мог вывести сумму его совершенств и почитать его несомненно. А в искусстве и подавно конец — это исполнение начатого.

— Странный вы человек, — сказал старый поэт. — Ну так допойте нам вашу песню до конца, раз уж без него никак нельзя обойтись.

— Предупреждаю, что он понравится вам еще меньше, — сказал Флорестан. — Но будь по-вашему.

Он снова взял цитру, заиграл и запел.

           Бахус гонит прочь морозыИ выращивает лозы,Их своей улыбкой греет,Ветерком прохладным веет.

           Купы вязов понемногуОплетает виноград;Удалось творенье богу,И творец новинке рад.

           Он цветами щеголяет,Ягоды благословляет;Боится богов божественный гость,Он в мире земном виноградная гроздь.

           Приходят к нему в томленьи,И обретают утоленье;Всех утешает огненный сок,Бога являет каждый глоток.

           Сладчайший дар люди получили:Юноша-бог прыгает в точиле;Вином смиряет людскую злостьВек золотой, божественный гость.

           Отрадный хмель желанней всех наград;Человек сиянью солнечному рад;Люди, как боги, во всеоружии чар;Чарам способствует новый дар.

           Былую вспоминая веру,С пылающим взором призывают Венеру;Нельзя богине скрыться вдали;На землю вновь ее завлекли.

           И сонм небесных богов изумился,На землю каждый бог устремился:«Мы вновь хотим в земные долы,Воздвигнете для нас престолы!»

           «Каждый из вас — лишь докучный гость,Пока при нас виноградная гроздь;И нам не нужно вашей опеки,С нами вино и любовь навеки».

Тут он замолчал и с благонравным поклоном отложил цитру.

— Да он просто безбожник, — закричали многие из слушателей, — конец вашей песни — это самое непозволительное из всего, что мы от вас услыхали.