Дама в черном - Гастон Леру

Он просит всех стоящих сесть и наконец начинает, обращаясь к Эдит:

– Прежде всего позвольте мне сообщить вам, что я решил убрать весь этот караул вокруг форта Геркулес, который я считал необходимым для безопасности госпожи Дарзак и который вы разрешили мне поставить. Несмотря на то что он вас стеснял, вы проявили любезную предупредительность и внимание к нашим интересам.

Этот прозрачный намек на шутки, которыми награждала нас Эдит, когда мы отправлялись на свои посты, заставил улыбнуться Артура Ранса, да и его жену также. Но ни я, ни Дарзаки не улыбались — мы начинали беспокоиться, не понимая, к чему ведет наш молодой друг.

– Ах! Вы и в самом деле снимаете караул, господин Рультабий? Я действительно этому рада, но не потому, что он меня стеснял, — сказала Эдит с напускной веселостью, — наоборот, он очень меня занимал благодаря моим романическим наклонностям. Если я теперь и радуюсь его исчезновению, то единственно как доказательству того, что госпоже Дарзак не угрожает больше никакая опасность.

– И это чистая правда, — подтверждает Рультабий, — с сегодняшней ночи.

Госпожа Дарзак делает резкое движение, замеченное мною одним.

– Тем лучше! — восклицает миссис Эдит. — Слава богу! Но почему же мы с мужем последние узнаем эту важную новость?.. Значит, сегодня ночью произошло что-то интересное? Вероятно, ночное путешествие господина Дарзака имеет к этому какое-нибудь отношение? Ведь господин Дарзак ездил в Кастелларе?

Я видел, как росло смущение господина и госпожи Дарзак по мере того, как Эдит говорила. Дарзак, переглянувшись с женой, хотел вставить свое слово, но Рультабий быстро перебил его:

– Я не знаю, куда ездил ночью господин Дарзак, но вам необходимо знать, почему госпоже Дарзак не угрожает больше опасность. Ваш муж рассказывал вам об ужасной драме в Гландье и той преступной роли, которую сыграл в ней…

– Фредерик Ларсан… Да, я знаю это.

– Вы знаете также, что мы окружили ваш замок стражей только потому, что этот человек появился вновь.

– Да-да.

– Так вот, госпоже Дарзак не угрожает больше опасность, потому что человек этот больше не появится.

– Что же с ним случилось?

– Он умер!

– Когда?

– Сегодня ночью.

– Каким же образом он умер?

– Его убили, госпожа Эдит.

– Где же?

– В Квадратной башне.

Мы все вскочили при этих словах со вполне понятным волнением: мистер и миссис Ранс были ошеломлены этой новостью, Дарзаки и я пришли в ужас от того, что Рультабий не побоялся объявить об этом во всеуслышание.

– Кто же убил его?

– Робер Дарзак! — сказал Рультабий, а затем попросил всех успокоиться и занять свои места.

И странное дело: все мы сели, как будто в эту минуту нам не оставалось ничего другого, как повиноваться этому мальчишке. Но Эдит почти тотчас встала и, подойдя к Дарзаку, пожала ему руку, сказав с воодушевлением и силой:

– Браво, Дарзак! Вы поступили как джентльмен! — И, повернувшись к мужу, она воскликнула: — Вот это настоящий мужчина! Он достоин любви!

Затем Эдит засыпала госпожу Дарзак восторженными поздравлениями (очевидно, восторженность составляла неотъемлемое свойство ее характера), пообещала ей вечную дружбу и заявила, что они с мужем готовы в столь затруднительных обстоятельствах помогать во всем ей и господину Дарзаку и свидетельствовать что угодно в суде.

– Вот именно, — перебил Рультабий, — речь вовсе не идет о суде, напротив, мы хотим его избежать. Он нам не нужен. Ларсан уже умер для всех раньше, задолго до этого. Пусть же он остается мертвым, вот и все! По нашему мнению, совершенно бесполезно возобновлять скандал, невинными жертвами которого так долго являлись Дарзаки и профессор Станжерсон. И в этом отношении мы рассчитывали на вашу поддержку. Драма произошла при столь таинственных обстоятельствах, что вы сами никогда бы о ней не заподозрили, если бы мы не сочли своим долгом сообщить вам о ней. Чувство признательности за ваше гостеприимство обязывает господина и госпожу Дарзак довести до вашего сведения то, что у вас сегодня ночью было совершено убийство. Как бы ни были мы уверены в своих силах скрыть от итальянского правосудия эту злополучную историю, мы обязаны предвидеть всякую случайность, которая может навести полицию на это дело. И господин, и госпожа Дарзак достаточно тактичны, чтобы не подвергать вас риску узнать в один прекрасный день из газет или внезапного появления полиции о столь важном событии, происшедшем под вашей кровлей.

Артур Ранс, не проронивший до сих пор ни слова, поднялся бледный как смерть.

– Фредерик Ларсан умер! — произнес он. — Ну что ж, тем лучше! Никто не порадуется этому больше меня и, если он получил от руки господина Дарзака возмездие за свои преступления, никто искреннее меня не поздравит с этим господина Дарзака. Но я полагаю, что господин Дарзак не вправе скрывать свой поступок! Лучше всего, на мой взгляд, предупредить полицию без промедления. Подумайте сами, в какое мы попадем положение, если она узнает обо всей этой истории не от нас, а из посторонних источников! Заявляя об убийстве, мы творим дело правосудия, скрывая же его, становимся на одну доску со злоумышленниками! Поле для предположений остается самое широкое!..

Слушая мистера Ранса, произносившего свою речь с запинками — настолько он был смущен этим трагическим разоблачением, — можно было подумать, что это он убил Фредерика Ларсана… Он, который однажды уже был обвинен судом в убийстве… и посажен в тюрьму.

– Нужно все рассказать, господа! Нужно все рассказать!..

Миссис Эдит присоединилась к нему:

– Я думаю, мой муж прав. Но, прежде чем принимать решение, не мешало бы узнать, как все произошло.

Она обратилась прямо к супругам Дарзак. Но последние находились еще под впечатлением от неожиданного сообщения Рультабия, который еще сегодня утром в моем присутствии обещал им хранить молчание и сам призывал нас к тому же. Они не ответили Эдит ни слова и продолжали сидеть на своих местах в полном оцепенении. Артур Ранс повторял: «К чему скрывать? Необходимо все рассказать!»

Внезапно репортер как будто принял какое-то решение; я понял по его глазам, которые разом вспыхнули, что у него появилась важная мысль. Он наклонился к Артуру Рансу; последний опирался рукой на трость с набалдашником в виде вороньего клюва. Клюв был художественно выточен из слоновой кости известным мастером из Дьеппа. Рультабий взял трость у него из рук.

– Вы позволите? — сказал он. — Я большой любитель изделий из слоновой кости. Мой друг Сенклер говорил мне о вашей трости, но я еще не имел возможности рассмотреть ее. Она действительно прекрасно сделана. Это работа Ламбеса. Он лучший мастер на всем нормандском побережье!

Молодой человек разглядывал трость и, казалось, всецело отдался этому занятию. Он вертел ее до тех пор, пока она не выскользнула у него из рук, откатившись к ногам госпожи Дарзак. Я бросился поднимать ее и сейчас же передал Артуру Рансу. Рультабий поблагодарил меня с уничтожающим взглядом. Я прочел в этом взгляде, что поступил, как круглый идиот.

Эдит поднялась, раздраженная несносным поведением Рультабия и молчанием Дарзака.

– Дорогая моя, — сказала она госпоже Дарзак, — я вижу, что вы совсем утомлены. Волнения этой ужасной ночи совершенно лишили вас сил. Пройдите в наши комнаты, вам необходимо отдохнуть.

– Прошу вас извинить меня, но мне придется задержать вас еще на несколько минут, госпожа Эдит, — вмешался Рультабий. — То, что мне осталось сообщить, касается главным образом вас.

– В таком случае говорите, не заставляйте себя ждать.

Она была права. Интересно, понял ли это Рультабий? Но, как и всегда, он искупил неторопливость вступления быстротой и точностью, с которыми он восстановил ночные происшествия. Никогда загадка лишнего трупа в Квадратной башне не могла бы предстать перед нами с большей очевидностью во всей ее ужасающей таинственности! Эдит теперь в самом деле дрожала. Что касается Артура Ранса, то он слушал, прикусив набалдашник своей трости, и с чисто американским хладнокровием, однако весьма убежденно повторял:

– Дьявольская история! Дьявольская история с этим лишним трупом!..

Но, повторяя это, он не спускал глаз с кончика ботинка, видневшегося из-под платья госпожи Дарзак. Разговор стал более или менее общим, впрочем, это был не столько связный разговор, сколько ряд отдельных замечаний, возмущенных или сочувственных возгласов, стонов и вздохов, а также требований объяснить условия возможного появления лишнего трупа, хотя эти пояснения ничего не дали, а только увеличили общую растерянность.

Рультабий не проронил ни слова среди этого потока праздных замечаний. Он с явным неодобрением наблюдал за этим словесным проявлением умственной сумятицы, проявлением, которое он переносил с видом учителя, позволившего лучшим ученикам небольшую передышку. Это была одна из несимпатичных для меня в Рультабие особенностей, за которую я часто его упрекал — впрочем, безуспешно, ибо Рультабий всегда делал только то, что ему нравилось.