Ветры, ангелы и люди - Макс Фрай

Возвращались из приозерного парка домой по улице Уосю к себе на Нумерю, где за невысоким зеленым забором ждал их возвращения верный Рукас. Почуял своих издалека, не удержался, восторженно гавкнул на весь Шяуляй, но тут же смущенно умолк, вспомнив, что шуметь по ночам без нужды ему не велят.

Шли в клеенчатых дождевиках под мелким дождем, сквозь разведенную жидким фонарным светом тьму, и Кястас думал: «Ни дать ни взять семейка привидений, даже жаль, что некому нас сфотографировать. Впрочем, ладно, я просто запомню, и так хорошо». А Вера думала: «Какая умная кошечка, сразу пошла за нами, не пришлось тащить на руках. И даже в эту дурацкую Нийолькину халабуду добровольно полезла, а я-то планировала заманивать ее туда едой, да и то совсем не была уверена в успехе. Такая покладистая, даже жалко, что мы не можем ее к себе взять». А Нийоле держала за руки обоих родителей и сонно думала: «Здорово у нас получилось! И кошечке теперь хорошо, сухо, тепло и совсем не страшно. В моем волшебном доме, под папиной шляпой-невидимкой точно не пропадет».

Юный дракон закрыл глаза и какое-то время лежал, наслаждаясь полной неподвижностью. Он пока понятия не имел, что это за место, и почти не помнил, как тут очутился. Решил: главное, что здесь можно отдохнуть. С остальным будем разбираться потом. Все-таки очень устал. Как никогда в жизни. Прежде даже вообразить не мог, что так бывает!

Это одна из самых серьезных опасностей для маленьких драконов, оставшихся без присмотра: порой они так увлекаются полетом, что потом уже просто не могут остановиться без посторонней помощи. И черт знает куда способны залететь, включая такие удивительные пространства, в пределы которых взрослому дракону ни за что не попасть. И летают там, опьяненные новыми впечатлениями, пока не развоплотятся от усталости. Никто не знает наверняка, что случается с драконами, утратившими телесность; ясно однако, что превратиться они после этого могут во что угодно. И даже забыть, кем были прежде. Очень грустно!

Однако, если юному дракону каким-то чудом удается остановиться и как следует выспаться, дела его потом идут на лад. И дорога домой отыскивается, как миленькая, и родные так радуются встрече, что забывают навешать подзатыльников за легкомыслие, и новые приключения сулят гораздо меньше опасностей, потому что опыт – великое дело, а теперь он у нас есть.

Дракон начал было засыпать, как вдруг его отвлек тихий, но очень странный звук – впрочем, скорее приятный, чем наоборот. Но все равно любопытно, что там такое творится.

Лениво приоткрыв один глаз, дракон огляделся и увидел, что лежит на красивом клетчатом полу, здорово напоминающем поле для игры в шахматы, которым обучают драконьих младенцев, как только те вылупятся из яйца – чтобы были при деле и заодно постигали азы элементарной логики, благо она как молоко и огонь – всем нужна и никому не повредит. Поэтому драконам очень нравится разглядывать шахматную клетку: этот узор возвращает их к первым блаженным неделям младенческого бытия.

Однако от созерцания пола дракона снова отвлекли. Звук стал немного громче и как бы настойчивей, хотя трудно было вот так сразу сформулировать, в чем именно эта настойчивость выражается. Впрочем, юный дракон довольно быстро смекнул, что звук – просто речь на незнакомом ему языке. Но совсем необязательно учить язык, чтобы понять смысл столь простого и внятного высказывания. Рядом было какое-то живое существо, и оно требовало внимания.

К этому дракон уже успел привыкнуть, хоть и жил на свете совсем недолго. Внимание драконов столь сладостно, что его домогаются все подряд. Даже те, кто боится, что за внимание дракона придется заплатить жизнью. И даже те, чьи опасения, скажем так, не совсем напрасны.

Но еще никто и никогда не требовал драконьего внимания столь настойчиво. Словно бы от рождения знал, что имеет на него полное право. И более того, не сомневался, что самому дракону тоже очень понравится, и можно будет сразу стать друзьями навек, и ни о чем больше не беспокоиться.

Приглядевшись повнимательней, дракон увидел, что к его животу прижимается крошечный зверек. Зверек был серый, полосатый и очень теплый. И смутно похож на что-то знакомое. А, точно, – вспомнил дракон, – на картинку из любимой детской книжки «Самые удивительные существа Вселенной, подлинные и не совсем». Зверек назывался «кошка»; в книге говорилось, что с такими легко поладить, потому что за драконье внимание кошки платят звонкой монетой – счастьем, которое бывает столь велико, что его легко ощутить даже на расстоянии.

Но сейчас ни о каком расстоянии и речи не шло: маленькая полосатая кошка прижималась к драконьему животу, мяла его мягкими лапками, громко мурлыча, и действительно была так счастлива, что с юного дракона даже сон сперва слетел – от остроты переживаний. Но потом, конечно, вернулся. И уже несколько минут спустя дракон и кошка, крепко спали, свернувшись клубками на полу своего нового дома, прижавшись друг к дружке горячими ласковыми телами, огненным и меховым.

Одно пальто на двоих

Вечно ты назначаешь встречи в таких местах, что еще поди туда доберись.

В детстве надо было сперва выйти из дома во двор, где нам разрешали гулять без взрослых, практически бесконтрольно, только изредка мамы и бабушки поглядывали в окна, но даже если не видели, не волновались: двор у нас очень большой, и всегда можно потом объяснить, что играли с ребятами в прятки в другом конце, между густыми кустами жасмина и кирпичной стеной старой заброшенной гауптвахты, перелезать которую нам, конечно же, не позволялось, но, честно говоря, нарушителей почти никогда не ловили и не карали, мамам было не до того, а отцы, возвращаясь со службы, деликатно отворачивались, случайно заприметив кого-нибудь на гребне этой запретной, почти Великой Китайской стены, потому что каждый из них твердо знал: будь я сейчас мальчишкой, лазал бы на эту чертову стенку с утра до вечера, и делайте со мной, что хотите – потом. И втайне ликовали, что дети, родные и соседские, дочери и сыновья, полностью солидарны с ними в этом важном вопросе, с такими наследниками вполне можно жить.

В общем, залезть на кирпичную стену – это был вовсе не подвиг, обычный каждодневный поступок, хотя голова у меня всегда почему-то кружилась от высоты. Не то чтобы по-настоящему страшно, просто довольно неудобно лезть наверх, когда колени дрожат, как кисель, ступни теряют чувствительность, а перед глазами плывет разноцветный туман. Но плевать на туман тому, кто уже успел прочитать столько волшебных сказок о чужих подвигах, что считает храбрость нормой, обычным качеством, свойственным не только принцам и дуракам, а вообще всем живым существам, включая сказочных ежиков и поросят – ну не могу же я оказаться трусливей какого-то поросенка?! Вот и лезешь наверх как миленький, а потом, повиснув на руках, прыгаешь вниз, озаряя мир победоносной щербатой улыбкой.

И если бы ты поджидал меня сразу за этой кирпичной стеной, все было бы очень просто. Слишком просто для нас.

Однако стена – это только первый этап, способ покинуть двор незамеченным, потому что все остальные выходы отлично просматриваются из окон, кто-нибудь да увидит, будет потом скандал, еще и запрут на весь день за нарушение договора – справедливо, а все равно обидно. И ты тогда, получается, будешь ждать напрасно, обидишься и в следующий раз, чего доброго, не придешь. И это пугало меня куда больше, чем все наказания в мире.

Поэтому покидать двор следовало осторожно. Даже на воле, там, за кирпичной стеной, в любой момент можно было нарваться на кого-то из взрослых, не на мать, развешивающую белье, так на одну из соседок, которые все как одна, к сожалению, в курсе, что тебе нельзя болтаться на улице. Тут по идее ничего не поделаешь, но мне всегда помогало представлять, будто я иду – даже не в сказочной шапке, а в длинном плаще-невидимке до пят. И если удавалось как следует сосредоточиться, соседки меня не замечали, по крайней мере издалека. А близко к ним подходить, проверять: видит, не видит, – кто же рискнет, когда уже назначена очередная самая важная в мире встреча – в четыре, на пустыре.

Чтобы попасть на пустырь, надо было дойти до конца квартала и перейти дорогу, то есть проезжую часть, а это уже считалось нешуточным преступлением, если бы дома узнали, не выпустили бы во двор, как мне в ту пору казалось, вообще никогда; на самом же деле, думаю, где-то с неделю, не больше. Но когда тебе всего пять с половиной лет, «через неделю» – это и есть «никогда», или «почти никогда» – примерно как школа и старость, которые случатся очень, очень нескоро, гораздо позже, чем даже, например, Новый год, в который пока совершенно невозможно поверить, хотя точно помнишь, что пару раз он уже наступал.

А все-таки у меня хватало смелости перейти на другую сторону, дождавшись, пока на проезжей части не будет вообще никаких машин. Ясно, что ни один водитель не смог бы меня заметить, я же по-прежнему в плаще-невидимке, куда без него – через дорогу почта, за ней магазин, и соседи ходят туда-обратно так часто, что если сидеть, притаившись, в засаде, ждать, пока они все наконец уйдут, я совершенно точно опоздаю к тебе на пустырь, половина четвертого было давно, еще во дворе, мне дядя Женя сказал. Хорошо что все взрослые носят часы и всегда готовы ответить на вопрос: «Сколько время?» – в смысле, «который час?».