Ветры, ангелы и люди - Макс Фрай

– Да уж… Ух ты, смотри, свет погас! Неужели все-таки собралась в бассейн?

– Я на это очень рассчитывала. Потому что бассейн – это святое. Для Вити и ее спины. Вряд ли она упустит возможность спокойно поплавать, хоть сто тысяч печальных дней рождения на нее с цепи спусти.

– Мне снилось, что я иду по берегу, – сказал Дитрих. – Вот как мы сейчас. Но один. И все примерно так и выглядит – слева озеро, справа окруженные садами дома. Замок вдалеке – я, собственно, только потому и знаю, что сны были именно про Тракай. Случайно узнал его однажды на картинке. Очень тогда удивился, не думал, что такое место действительно есть где-нибудь на земле. В моих снах о Тракае всегда был вечер. Такой, как сейчас – вроде бы темно, а все видно. И туман так же поднимался от воды. И лодки на берегу. Много лодок. Некоторые перевернуты, некоторые так и стоят, словно плывут по траве. Но я иду дальше, я знаю, что ищу. И наконец прихожу туда, где стоит золотая лодка. Она не привязана. Я в нее залезаю, сижу там или ложусь. Жду – сам не знаю, чего. Наверное, просто счастья. И оно в какой-то момент обязательно наступает. Мне хорошо и легко. Я свободен и ничего не боюсь. Смотрю по сторонам, и вижу, что лодка уже плывет. Почему-то не по озеру, а по морю. И острова с замком уже нет, и земли не видно, но мне и не надо никакой земли. И так хорошо. И в какой-то момент всегда оказывается, что на веслах сидит женщина. Наверное, самая прекрасная в мире. На самом деле, не знаю, никогда не видел ее лица. Я в нее не влюблен, как можно подумать, потому что она – это история о чем-то другом. Мы с ней оба о чем-то другом в этих снах. Женщина сидит спиной ко мне и гребет, я хочу ей помочь, но не могу пошевелиться, и тогда она говорит: «Ничего, ничего, я пока сама». И еще говорит разные вещи, никогда не мог толком запомнить. «Озеро впадает в море» – вот эта фраза точно была. Во сне мне казалось, она все объясняет. Хотя с точки зрения здравого смысла… Но откуда во сне здравый смысл.

– По крайней мере во сне, который про счастье, здравому смыслу определенно не место, – согласился его спутник. И вздохнул: – Надо же, как вам повезло!

– Но это были просто сны.

– Одна и та же книга[10] – помните? Шопенгауэр большой молодец.

– Кто?.. А. Ну да. Вы правы. Очень давно его читал. И все забыл.

– Да и черт с ним. Главное, что сны помните. И что приехали все-таки сюда. Вот это действительно важно.

– Думаете?

– Не думаю. Знаю. И, похоже, здорово вам завидую. Хоть и не понимаю пока, чему именно. Но я вообще с причудами.

Это еще мягко сказано.

– Слушай, а когда хозяева хватятся…

– Не хватятся, – отмахивается Ида. – Эта лодка никому не нужна. Я узнавала. Вернее совершенно случайно узнала. Встретила бабушку Руту в магазине, она пожаловалась, что на ее участок чью-то чужую лодку затащили – то ли мальчишки, то ли еще какие-то шутники. Непонятно, зачем. Спрашивала, чья, никто не признается. Что и понятно – кому такая нужна. Гнилая насквозь. И что теперь с ней делать, непонятно, Рута же одна живет, ни вынести, ни порубить не сможет. А жечь в саду не хочет. Говорит, деревья огня боятся, рассердятся и, чего доброго, не зацветут потом по весне. Я ей еще сказала, что, если ты как-нибудь в Тракай выберешься, мы поможем. Ну вот мы и помогаем – прямо сейчас. Давай, толкай. И умоляю тебя, не заводи песню о своей скорой погибели. Совсем немножко протащить надо. Совсем чуть-чуть. Чтобы у Вити прямо на дороге стояла. Чтобы она мимо не прошла.

– Ладно, – вздыхает Игорь. – Договорились. Буду погибать без песни… Да не суйся ты сюда. Лучше с того конца. Плохо без инженерного ума живется, да, сестренка? Ага, вот так отлично. Какая ты сильная! Давай, давай.

– Знаете, что удивительно? – сказал Дитрих. – До сегодняшнего дня я казался себе совершенно счастливым человеком. У меня было прекрасное детство, а потом отличная развеселая юность, множество захватывающих приключений и экспериментов, причем ни одного фатального – повезло! Даже выучиться как-то успел в перерывах между попытками перепробовать, чем еще может удивить меня жизнь. Когда я остановился, вот в чем вопрос? И почему так поступил? Надоело? Устал? Просто заработался? Скорее всего так. Работа у меня, кстати, отличная, я же синхронный переводчик, в нашем деле особо не заскучаешь. Честно говоря, мне до сих пор так и не надоело. Наоборот, чем дальше, тем больше смысла в ней нахожу. И дело, конечно, уже давно не в карьере. И даже не в деньгах, на приличную пенсию я уже заработал. И еще у меня хорошая – по-настоящему, а не потому что так принято говорить – семья. Два сына, оба молодцы, каждый по-своему, со старшим мне просто, а младшего я, наверное, никогда не пойму, но горжусь им, как кладом, случайно найденным на своем садовом участке. У жены самый легкий в мире характер, родители все еще живы и даже бодры, внучка скоро родится, мы ее сейчас очень ждем. Ну ведь правда, хорошая, очень хорошая жизнь.

– Правда, – кивнул его спутник. – Мало кому так везет.

– Ну вот. И вдруг сегодня вечером, вот прямо сейчас я понял, что все эти годы был довольно несчастным дураком, который не то по ошибке, не то шутки ради связал себя по рукам и ногам. И уже давно ищет, с кем бы об этом поговорить. И не находит – ни собеседника, ни нужных слов. Даже наедине с собой приходится помалкивать, потому что этот гладкий тип в зеркале явно меня никогда не поймет. Чего тогда ждать от других? Вот до такой степени я, оказывается, одинок. Ничего себе новость.

– Понимаю, о чем вы. Эта разновидность одиночества знакома многим. Когда человек окружен семьей и друзьями, но поговорить о том, что иногда видит, как ткань бытия выворачивается наизнанку, швами наружу, как летит мимо густое чужое прошедшее время, как реальность трескается подобно разбитому стеклу, и из трещин льется невидимый глазу, но физически ощущаемый свет – не с кем. А все остальное не имеет никакого смысла, сколь бы старательно ни притворялись мы, будто только оно и есть.

– Похоже на то, – вздохнул Дитрих. – Господи, как жаль.

– Вы не замерзли?

– Нет. Совсем нет. Мне кажется, стало даже теплее, чем было днем.

– Похоже, вы правы. Осенью иногда так бывает. Но все равно пора поворачивать назад. Мы с вами очень уж увлеклись прогулкой. Так далеко я здесь еще не заходил. Но это как раз поправимо. И не только это, все остальное тоже. Вообще все. По крайней мере сегодня – такой уж выдался вечер, такая погода, такой туман, такой легкий, почти неощутимый ветер, причем он не с озера дует, а откуда-то с востока, ост-норд-ост, если быть совсем уж точным, похоже он прилетел за вами прямо из Вильнюса, любопытствует, куда вы подевались? Совершенно от вас не ожидал. Сегодня вы ухитрились удивить ветер, а это, поверьте, мало кому удается, я сам сколько раз пытался, но нет, его не проведешь. А у вас получилось, примите мои поздравления. И ни о чем не волнуйтесь, на автобусную станцию я вас провожу. Последний, если не ошибаюсь, что-то около десяти, а значит, мы с вами прекрасно успеем, еще и кофе на дорожку… Ах черт, нет, по воскресеньям они работают до восьми.

– Все к лучшему, – вздохнул Дитрих. – Кофе на ночь – не самая удачная идея. Хотя как последняя, триумфальная, глупость этого дня – вполне ничего. Но нет, так нет. И так отлично получилось.

– У тебя нос теперь золотой! – смеется Ида.

– А у тебя челка. И правое ухо.

– Мне идет?

– Еще бы! Нет слов, как прекрасна. В связи с этим приглашаю тебя на парадный ужин. Если немедленно не похвастаюсь в общественном месте такой красивой спутницей и своим позолоченным носом, буду потом локти кусать, причитая, что жизнь прошла зря.

– Где, интересно, ты собираешься парадно ужинать? В воскресенье все закрывается в какую-то нечеловеческую рань. Как будто к девяти весь город идет на горшок и баиньки.

– Подозреваю, так оно и есть. Но «Чили-пицца» на Диджои нас спасет. Они даже по воскресеньям до часу ночи кормят.

– Слушай, точно! Ты гений. А я – глупая коза.

– Этого признания, – говорит Игорь, – я ждал от тебя всю жизнь. Даже немного обидно, что оно уже прозвучало. Придется теперь придумывать новый смысл бытия.

– Например, красить все вокруг золотой краской. Чем не смысл? У тебя такое лицо было, когда ты по лодке кистью фигачил! Как будто ты занимаешься любовью. Или просто сейчас взлетишь.

– В каком-то смысле, я и взлетел, – серьезно соглашается брат. – И ты, получается, тоже. Именно это и предлагаю отпраздновать – наш с тобой удачный совместный полет. И чтобы подольше не приземляться.

– Prosit! – восклицает Ида. Почему-то по-немецки. И поднимает в воздух крышку от термоса с символическими остатками кофе. Там и глотка не наберется. Но даже такую малость можно поделить на два. Все что угодно на свете делится на два, было бы желание. Эту аксиому знают все близнецы.

Дитрих остановился как вкопанный. Потому что у него снова закружилась голова, второй раз за этот долгий вечер. Сперва на пороге «Шоколадной столицы». И вот теперь, у невысокого зеленого забора, окружающего чей-то роскошный запущенный фруктовый сад.