Лев и Аттила. История одной битвы за Рим - Левицкий Геннадий Михайлович

Весь день накануне предполагаемого штурма гунны передвигали башню к городским воротам, и остановилась, когда осталось пройти менее трети пути. Землю укутала тьма. Довольные проделанной работой, кочевники укладывались спать — перед решающим сражением необходимо было хорошо отдохнуть. Многие устроились на ночлег прямо на этажах башни. Все планы Аттилы перечеркнули защитники Аквилеи. Ближе к рассвету, когда сон самый крепкий, с городской стены на сооружение гуннов полетело огромное количество зажженных факелов.

В это время стояла обычная летняя жара, и сухому дереву не понадобилось много усилий, чтобы покориться огню, лившемуся со стены сплошным потоком. Башня воспламенилась в считанные мгновения, причем снизу доверху. Воины выбегали, на ходу срывая с себя горящие одежды, многие прыгали с верхних этажей и разбивались или ломали ноги о мощенную камнем дорогу. Некоторые падали на головы товарищей, выбежавших с первого этажа башни и едва успевших обрадоваться спасению. Жажда мести и отчаянье помогли гуннам, не оказавшимся в злосчастной башне, совершить еще один опрометчивый поступок. Они приставили к стене четыре заготовленных лестницы, которые намеревались использовать одновременно с башней, и принялись карабкаться вверх. Воины Аттилы, освещенные горящей башней, были словно на ладони; в то время как защитники Аквилеи оставались в глубокой тени. Сверху, на облепивших лестницы гуннов полетели все тяжелые предметы, которые только оказались под руками. Две лестницы были разбиты вдребезги камнями, а две остальные — сброшены наземь длинными шестами. Поднимать их, чтобы повторить попытку одолеть стены, у гуннов желания не возникло.

Осажденные и осаждавшие по очереди терпели неудачи и радовались небольшим успехам, но и после двух месяцев осады ничего существенного не произошло.

Предводитель гуннов не мог оставить этот римский город непокоренным; отступление грозило ему потерей уважения как со стороны врагов, так и собственных воинов. Довести измором защитников Аквилеи до капитуляции — было единственным разумным способом борьбы с превосходно укрепленным городом. Но время не перешло на сторону Аттилы, оно предпочло стать врагом как осажденных, так и осаждающих — недостаток провианта испытывали обе стороны.

Предводитель гуннов знал, что на одном месте, во враждебной стране, огромная масса людей и лошадей долго не сможет выживать, а потому сам не оставался в бездействии и не позволял никому спокойно ожидать чуда. На поиски материала, пригодного для сооружения осадных машин, а также для сбора провизии по окрестностям рассылались подразделения воинов. Один многочисленный отряд двигался вдоль побережья Адриатического моря под началом сына Аттилы — Эллака, а для сдерживания его горячности был приставлен Онегесий. Впрочем, Онегесий, хотя ему были предоставлены равные права в командовании, не вмешивался в распоряжения Эллака. В обязанности старого советника входило воспитание наследника, способного отдавать разумные приказы. Онегесий позволял Эллаку даже совершать оплошности, но зорко наблюдал за тем, чтобы его очередная ошибка не стала роковой. После многих дней пути гунны наткнулись на римский город, который по размерам едва ли уступал Аквилее, но оборонительные сооружения его находились в плачевном состоянии. То был Патавий — родина величайшего римского историка Тита Ливия. Внезапность нападения и беспечность горожан привели древний город к печальной судьбе. Патавий был разграблен и почти весь сгорел от пожаров, возникших в разных его частях; погибло множество горожан. На родине Тита Ливия нашлось то, чего так не хватало Аттиле под Аквилеей: таран с бронзовой головой барана и различные метательные машины.

Эллак собрал на городском форуме все, что могло пригодиться отцу при штурме Аквилеи, сюда же было снесено все найденное продовольствие и прочая добыча. Нашлись и телеги, но тягловых животных явно недоставало. Гунны отказывались отдать своих лошадей, и военачальник не стал настаивать. "Солдаты Рима, — писал современник нашествия гуннов, — завоеватели и повелители мира, теперь завоеваны и дрожат от страха при виде тех, кто не умеет ходить на своих ногах и считает себя почти что мертвым, если приходится спуститься на землю". Эллак хотел сжечь самый большой камнемет, но Онегесий нашел способ его сохранить. Он приказал разобрать столь необходимую под Аквилеей машину на части и распределил их между пленными римлянами. При этом советник предупредил: все пленные, без исключения, будут убиты, если в пути потеряется хотя бы одна часть или только лишь будет повреждена. Римляне впряглись в телеги вместо лошадей, прочие нагрузились мешками, и колонна, подгоняемая бичами, покинула дымящиеся руины, которые еще вчера были одним из самых процветающих городов Верхней Италии. В пути римляне умирали под непосильной ношей, но гунны, непрерывно рыскавшие по окрестностям на чрезвычайно подвижных лошадках, доставляли на арканах новых и новых носильщиков.

Шел третий месяц осады. Положение гуннов под Аквилеей становилось тяжелее с каждым днем. В войске Аттилы начался голод, но хуже всего, что огромное конское стадо съело всю растительность в окрестностях города. Пространство, на многие мили вытоптанное копытами десятков тысяч животных, напоминало землю Карфагена, посыпанную солью римлянами, дабы ничего не росло на руинах ненавистного города-соперника. Лошади являлись самой большой ценностью для воинов-кочевников. Они не замечали гибели братьев и соплеменников, при случае превращали поминки по ним в пиршество с песнями и плясками, но потерю коня оплакивали горькими слезами.

Аттила видел бедствия своего войска, слышал его недовольный ропот, но он знал и другое: положение осажденных гораздо хуже. По сведениям пленных римлян, горожане съели всех собак и кошек; впрочем, крыс от этого больше не стало: эти презренные твари также отлавливались и съедались. Самые ловкие забирались в птичьи гнезда, и кухня их пополнялась изысканными продуктами: яйцами либо птенцами, не ставшими еще на крыло. Тревожные крики взрослых птиц давно наполняли окрестности голодающего города. Предводителю гуннов нужен был любой повод, чтобы уговорить воинов продолжать осаду обреченной Аквилеи, и он явился самым неожиданным образом.

Военачальник ежедневно осматривал стены города, который он стал ненавидеть более Аэция, и вдруг обратил внимание на удивительную вещь. Аисты, гнезда которых размещались на крышах домов и на деревьях в городской черте, летели прочь из города. И самое удивительное было в том, что белоснежные птицы уносили в клювах своих птенцов. Аттила сразу же высказал воинам свои соображения:

— Посмотрите на этих птиц, — указал он на небо, усеянное аистами, — в городе нет пожара и землетрясения, но они оставляют свои гнезда. Птицы предчувствуют скорую гибель города, они бегут из мест, над которыми нависла смертельная опасность, и бросают места своего обитания, ибо они вскоре будут уничтожены вместе с Аквилеей. Глупые римляне копошатся на стенах, словно муравьи, таскают огромные камни, бревна и не понимают, насколько птицы умнее их.

Слова Аттилы тут же подтвердили прорицатели, но более всех поведению красноклювого населения Аквилеи обрадовались остготы — у этого народа аисты считались вещими птицами. Осада продолжилась, а на следующий день в лагерь вернулся отряд Эллака. Аттила не радовался так самому рождению старшего сына, как теперь, когда увидел его во главе обоза, доставившего осадные машины.

Камнеметы собрали в течение дня, одновременно гунны подносили с полей пригодные для страшного полета валуны. Еще больше камней валялось прямо у городских стен, в разное время сброшенных на головы гуннам, однако за них приходилось платить кровью. За "опасными" камнями отправлялись только смельчаки, которые без рискованных дел откровенно скучали. Впрочем, воинов, совсем не дороживших своей жизнью, становилось все меньше и меньше. Вечером городскую стену сотрясли первые валуны. Возникшая трещина в кладке подле городских ворот обрадовала гуннов и внушила надежду на скорый успех. Обстрел не прекратила даже окутавшая землю тьма. Добровольцы сменяли уставших товарищей и даже дрались между собой за право запустить камень в стену, которая рушилась на глазах.