Бить или не бить? - Игорь Кон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Про такие дела нельзя “почтительнейше просить” и “повергать к стопам” и т. п., такие дела можно и должно только обличать».
Цитированный выше толстовский рассказ «После бала» (1903), несмотря на его исторический сюжет, написан в том же контексте. Состоявшийся в 1896 г. в Киеве VI съезд русских врачей в память Н. И. Пирогова обратился к правительству с ходатайством об отмене телесных наказаний.
Телесные наказания для крестьян были отменены лишь 11 августа 1904 г.
В периоды крестьянских волнений, когда порки становились массовыми, никакие законы не соблюдались. В рассказе Горького «Экзекуция» (1935) описана одна такая расправа при участии реального нижегородского генерал-губернатора Н. М. Баранова (1837–1901), имя которого неоднократно упоминается в дневниках В. Г. Короленко, в частности в связи с расправой, учиненной им в деревне Дубенки.
...«Двое полицейских уже подвели Лобова к скамье.
– Раздевайся.
– Нет сил со страха, – спокойно сказал Лобов. – Снимайте штаны сами, коли это нужно вам.
Пристав сказал губернатору:
– Ваше превосходительство, он упорствует, не хочет…
– Еще бы он хотел! Дать ему десять лишних! Нет, барабана не надо, поручик, мы – без церемоний! Мы – просто, да!
Лобов лег вдоль скамьи, вытянув шею за край ее и упираясь в край подбородком. Двое полицейских, откинув корпуса, держали его за руки и за ноги, как будто растягивая человека. Казалось, что именно от этого красноватые ягодицы грузчика так неестественно круто вздулись. Солнце освещало ягодицы так же заботливо, как губернатора и все другое.
– Раз, два, три, – торопливо и звонко начал считать становой тихий свист в воздухе и сухие шлепки прутьев по человечьей коже, но губернатор хозяйственно сказал:
– Не так часто, реже!
Лобов молчал, лежа неподвижно, только мускулы под лопатками вздрагивали. Кожа его покрылась темно-красными полосами, а к последним ударам покраснела сплошь, точно обожженная. Когда кончили сечь его, он так же молча спустил со скамьи ноги, сел, тыкая в землю изуродованной ногой, растирая ладонями подбородок и щеки, туго налитые кровью.
– Котомина Евдокия, – вызвал пристав.
– Не пойду, – закричала Авдотья, вырываясь из рук урядника, схватившего ее сзади за руки. Лобов, поравнявшись с нею, сказал:
– Упрись подбородком в край скамьи – кричать не будешь.
Но она уже кричала:
– Бесстыдники… Да что вы? Не хочу…
Урядник толкал ее коленом в зад, головой в плечи. Ему помогли, но перед скамьей Авдотья снова начала сопротивляться, выкрикивая:
– Ваше благородие, избавьте срама. Прошу же вас.
– Живее! – резко приказал губернатор.
Авдотью уже притиснули на скамью, но она все еще извивалась, точно щука, и, только когда обнажили ноги, спину ее – замолчала на минуту, но после первых же ударов начала выть:
– За что-о? Мучители.
– Гляди-ко ты, – пробормотал Плотников, толкнув локтем Сераха. – Дуняшка-то – стыдится! А ведь бесстыдно живет…
– Чужие, – кратко откликнулся Серах.
Начальство очень внимательно рассматривало, как на стройном, желтоватом, точно сливочное масло, теле женщины вспыхивали розовые полосы, перекрывая одна другую. Тело непрерывно изгибалось, толкая и покачивая полицейских, удары прутьев падали на спину, на ноги, полицейские встряхивали Авдотью и шлепали ею по скамье, как мешком.
– Довольно, – крикнул губернатор на двадцатом ударе, но полицейский не удержал руку и ударил еще раз.
Авдотья вскочила на ноги, оправила юбку и побежала прочь, подняв руки к голове, пряча растрепанные волосы под платок.
Вызвали Плотникова. Этот пошел, расстегивая на ходу штаны, криво усмехаясь, говоря:
– И не знаю – какая моя вина? Человека нету смирнее меня!
– Ваше сиятельство, – плачевно закричал он, сняв штаны и падая на колени, – брат мой, Василий, верой-правдой служит вам – всеизвестный охотник…
– Двадцать пять, – сказал губернатор сухо и четко.
В начале порки Плотников аккуратно на каждый удар отвечал звонким голосом “о-ой!” Но лежал смирно, не двигаясь, и прутья погружались в его тело, как в тесто. Только при последних ударах он стал кричать тише, не в такт ударам, а когда кончили пороть его, пошевелился не сразу.
– Вставай, – сказал полицейский, стирая ладонью пот со лба.
Плотников встал, покачнулся, лицо его дрожало, из глаз текли слезы, шевелилась бородка, он облизал губы и сказал по привычке шута балагурить:
– Дай бог впрок!»
Горький не был очевидцем описываемых им событий и мог что-то присочинить, но Н. Н. Евреинов приводит много похожих документальных свидетельств, относящихся к концу XIX – началу XX в. Во время подавления Московского восстания в декабре 1905 г. студентов и интеллигентов избивали даже более жестоко и злобно, чем рабочих:
«Нас, обреченных на сечение, вывели на двор, окружили солдатами, вызваны были 4 казака с нагайками, им было приказано сечь изо всей силы, иначе им угрожали их сечь… Скидывались брюки, на голом снегу укладывали лбом в землю. Один солдат придерживал прикладом голову, а 4 казака секли так, что волосы становились дыбом… Я видел руки двух высеченных студентов. Они сначала напоминали рубленые котлеты, а потом вспухли до ужаса» (Евреинов, 1994. С. 223).
Подобные расправы отнюдь не делали народ более законопослушным, зато аккумулировали в массах жестокость и ненависть. Эбби Шрадер приводит случаи, когда от участия в экзекуциях уклонялись и отказывались, не без риска для себя, священники, врачи, солдаты… В годы Гражданской войны красные нередко, ради вящего унижения, подвергали порке пленных белогвардейских офицеров. Как говорится, долг платежом красен.
История телесных наказаний в целом выходит за рамки нашей темы. Но телесные наказания взрослых создавали тот нравственный климат, в котором формировались народная педагогика и общее отношение к детям. И это прекрасно понимали современники. Дмитрий Николаевич Жбанков писал:
«В самом деле, зачем учащему персоналу стесняться в различных телесных воздействиях на учеников, когда даже их отцы, взрослые и седые братья и родственники подвергаются самому позорному телесному наказанию – наказанию, производимому иногда в присутствии тех же детей и учеников? Могут ли телесные наказания, применяемые в школах, встретить какой-либо отпор со стороны самих учеников или их родителей, когда последние сами живут под постоянным Дамокловым мечом – быть опозоренными перед всей деревней и своими собственными детьми? А какое вредное, развращающее влияние оказывает сечение взрослых на детей! В деревне одной южной губернии был наказан жестоко один крестьянин, до которого давно добирался старшина, и на другой день в той же деревне был жестоко высечен один мальчик своими товарищами, чего раньше никогда не бывало. Одна учительница также передавала, что из ее школы, расположенной рядом с волостным правлением, ученики бегали смотреть на порку, а потом устраивали игру в волостной суд и порку… Естественно, ученики смотрят на побои в школах как на должное и неизбежное, и родители их, кроме редких случаев, не только не протестуют, но даже иногда сами просят учителей быть построже с их детьми и наказывать их побольше. Есть много и других причин, почему учителя прибегают к телесным наказаниям… но, повторяем, главная причина этого грустного явления в существовании телесных наказаний для крестьян, и с отменой их вся огромная область незаконных побоев и истязаний и взрослых, и учеников отойдет мало-помалу в область преданий: бьющая рука не будет иметь законного оправдания в возможности наказывать телесно и надругаться над людьми низших сословий» (Жбанков, 1905).
Основы ременной педагогики
Юридические споры о телесных наказаниях взрослых формально детей не касались. Как и в любом другом феодальном обществе, в древнерусской культуре дети занимали подчиненное положение. Отношения в семье, как и в обществе, были суровыми и авторитарными.
«Между родителями и детьми господствовал дух рабства, прикрытый ложною святостью патриархальных отношений… Чем благочестивее был родитель, тем суровее обращался с детьми, ибо церковные понятия предписывали ему быть как можно строже… Слова почитались недостаточными, как бы убедительны они ни были… Домострой запрещает даже смеяться и играть с ребенком» (Костомаров, 1887).
«Изборник» 1076 г. учит, что ребенка нужно с самого раннего возраста «укрощать», ломать его волю, а «Повесть об Акире Премудром» (XII в) призывает: «от биения сына своего не воздержайся» (Долгов, 2006). Это обосновывалось тем, что в ребенке сидит неуправляемое злое начало; выражение «чертенок» не просто шуточная метафора.
Педагогика «сокрушения ребер» подробно изложена в «Домострое», учебнике семейной жизни, сочиненном духовником Ивана Грозного протопопом Сильвестром. Некоторые русские традиционалисты до сих пор считают эти правила, утверждающие безусловное господство мужа над женой и родителей над детьми, незыблемыми.
