Детская книга для девочек - Глория Му

Не зря Люсинда упоминала его скверный нрав – Розенкранц был вспыльчив, спору нет, и, что хуже, внезапно вспыльчив. Но Геля быстро вычислила причины его вспышек – их было немного, всего три. Григорий Вильгельмович гневался, если кто-то:

1) трогал его вещи;

2) отвлекал от работы;

3) научные споры неизменно лишали его душевного равновесия.

Казалось бы, последняя причина не стоит упоминания – ведь Розенкранцу, который целыми днями сидел один как сыч, спорить было не с кем (ну не с Гелей же, честное слово), но, как выяснилось, в реальном собеседнике он и не нуждался. В очередной раз продвинувшись в своих экспериментах, Розенкранц начинал метаться по лаборатории, бормоча формулы, потрясая кулаками и выкрикивая невнятные угрозы в адрес того самого венгра. В этом случае химик-инженер более всего походил на дикого индейца, исполняющего ритуальный танец, но Геля ничуть его не боялась, а находила забавным. Даже слегка запрезирала ту нервную прислугу и тех ассистентов, которые не смогли выучить элементарную инструкцию по правильному обращению с Розенкранцем, состоящую всего-то из трех жалких пунктов.

А вот она легко ладила с диковатым химиком – пока Розенкранц звенел своими склянками, тихо сидела в углу и зубрила уроки. Терпеливо выслушивала очаровательную околесицу, которую он временами нес, – по большей части о иохамстальской руде, хлориде свинца и Эрнесте Резерфорде. Временами Григорий Вильгельмович спохватывался и делал попытку развлечь гостью светской беседой – но в результате все сводилось к руде, свинцу и Резерфорду.

Хотя Розенкранц много путешествовал, он не видел ничего, кроме стен лабораторий. И вышло так, что именно Геля рассказывала ему о стриженых лужайках и унылых торфяных болотах Англии, озерах Швейцарии и древних замках Германии – то есть о местах, где она только мечтала побывать.

Коротко говоря, Геля вполне справилась со вторым заданием Люсинды Грэй – найти Розенкранца и подружиться с ним.

Глава 20

А в тот день она выбралась к химику довольно поздно – нежные весенние сумерки уже окутали город, и в прохладном вечернем воздухе стал заметнее легкий запах цветущей сирени.

Григорий Вильгельмович был в приподнятом расположении духа. Расхаживая по лаборатории, он жизнерадостно и на редкость фальшиво напевал:

Гаснут дальней АльпухарыЗолотистые края,На призывный звон гитарыВыйди, милая моя…

К счастью, завидев Гелю, он прекратил свое гадкое (пусть и трогательное) блеяние и воскликнул:

– Вот и вы, моя милая! Уж не чаял вас сегодня увидеть! Я собираюсь пообедать в трактире неподалеку, не составите ли мне компанию?

– Да что вы, Григорий Вильгельмович, гимназисткам нельзя ходить в трактиры.

– Вот как? Очень жаль… – упавшим голосом произнес Розенкранц. – Тогда я, знаете ли, могу отложить свой обед, и мы побеседуем.

– Давайте я вас провожу, мы прогуляемся и побеседуем, – предложила Геля.

– Чудесная мысль! – Розенкранц подхватил пиджак, висящий на спинке стула, и затопал вниз по лестнице, бормоча: – Пиджак – отлично… Шляпа… Зонтик… Где же зонтик?

– Зонтик вы еще третьего дня потеряли, – подсказала девочка.

– Да-да, благодарю вас… – Розенкранц нахлобучил широкополую шляпу-борсалино и придержал дверь, пропуская Гелю вперед. – Моя проклятая рассеянность… Что же я еще… Ах, вот что! – С этими словами он бросился обратно в дом.

– Какой все-таки смешной. – Геля улыбнулась и вздохнула.

Сумерки сгустились, лиловые, как сирень, и запах сирени в сумерках стал полнее и глубже. С крыльца флигеля открывался чудесный вид на реку и на город. Здорово было бы уметь летать, как во сне, – подумала Геля. – Тихо скользить над сонной Москвой, и дальше, над серебряным бором, над темными соснами, над речной гладью, посеребренной луной…

– Нашел! – На крыльцо, запыхавшись, вывалился Розенкранц. В правой руке его, торжествующе воздетой вверх, что-то тускло блеснуло. – Можем идти.

– Это пробирка? – по дороге спросила Геля. – Вы и обедать ходите со всякими химическими штуками?

– О, скорее, с химическими шутками. – Розенкранц самодовольно улыбнулся. – Я, знаете ли, неприхотлив. Неприхотлив и даже аскетичен во всем, что касается простых, самых необходимых вещей – еды, крова. В бытность свою студентом бедствовал, знаете ли. Привык обходиться малым… Но этот мошенник перешел все возможные границы бесстыдства, и он у меня попляшет! Я выведу его на чистую воду, если можно так выразиться! – Ученый выпятил челюсть, и его козлиная бороденка затрепетала на ветру.

– О каком мошеннике вы говорите?

– Да о трактирщике же! Я, знаете ли, охотно вкушаю простую пищу, но этот су…щий дьявол использует для приготовления своей снеди недоеденные остатки, порой довольно старые, судя по вкусу. То есть я так думаю. И для проверки своей гипотезы собираюсь оставить в тарелке немного супа, предварительно добавив туда этот препарат!

– Так что же это?

– Это химическое соединение содержит радионуклид…

– Простите, что содержит?

– Ах, нет, это вы меня простите, милая Аполлинария Васильевна… Снова я не принял во внимание вашу вполне объяснимую неосведомленность… Так вот, радионуклид. Излучатель электронов. Он всегда сообщает о своем присутствии чутким физическим приборам – у него словно есть фонарик, которым он может светить во тьме химических реакций. Когда будет подано блюдо, подобное тому, что было помечено, я возьму образец и с помощью простого электроскопа проверю свои опасения!

От догадки, внезапно посетившей ее, Геля похолодела. Где же он обедает, этот рассеянный, невозможный человек? Что же это за трактир, где посетителям подают помои? И она решила проверить свои опасения:

– А тот трактир… Он находится на Хитровской площади?

– Не могу с уверенностью сказать, знаете ли. Моя проклятая рассеянность… Вечно путаю названия улиц. Но – да, мне кажется, что на какой-то площади…

– Вы обедаете на Хитровке?! – Геля схватила ученого за руку. – Не ходите туда больше, это очень опасно!

– Не волнуйтесь так, Аполлинария Васильевна. – Розенкранц покровительственно похлопал ее по запястью. – Во времена моей беспросветно нищей юности мне доводилось закусывать в местах и похуже этого. И ничего, как видите, жив и здоров! Меня, знаете ли, хоть гвоздями корми…

– Ах, нет, я не об этом. – Геля вздрогнула, оглянулась. Они уже свернули в Подкопаевский, и ей почудилось, что в темноте за ними кто-то крадется. – Хитровка – очень опасное место, здесь живут одни бандиты! Они могут вас обидеть!

– Бандиты? Да что вы говорите? Мне так не показалось. Милейшие люди. За исключением гнусного трактирщика, разумеется. Но… – ученый остановился и решительно сунул пробирку в нагрудный карман, – с моей стороны было непростительным легкомыслием в столь поздний час приглашать вас на прогулку. Я должен немедленно отвести вас домой.

В этот момент луна – единственный источник света в переулке с редкими и по большей части перебитыми фонарями – скрылась за набежавшим облаком. В непроглядной тьме Геля с ужасом почувствовала, как чьи-то цепкие руки ухватили ее за локти. И только она собралась завизжать, как мерзкий голос просипел ей в ухо:

– Тихо, цыпа, ти-хо.

Девочка задохнулась от страха и вместо полноценного визга лишь жалко пискнула.

Две смутно различимые в сумерках фигуры выросли справа и слева от Розенкранца. Молодой голос гнусаво протянул:

– Дядя, тебе лопатник не жмет?

– Лопатник? – озадаченно переспросил ученый. – Ах, что же это я. Вы, вероятно, имеете в виду бумажник, – и полез рукой во внутренний карман пиджака.

Но один из бандитов зло прикрикнул:

– Ну! Не балуй – зашибу!

– Спокойно, – изменившимся властным голосом произнес Григорий Вильгельмович, медленно достал бумажник и протянул злодею. – Что еще? Вот часы. Не Буре, но чем богаты. Шляпу? – Он снял шляпу и вручил ее другому злодею.

Тот оглядел добычу и, видимо, остался доволен. Бросил свой картуз и пристроил на макушке борсалино.

Из-за Гелиной спины раздалось насмешливое сипение:

– Чтой-то ты такой послушный, бобер? Хоть бы слово какое поперек сказал, а то ведь скучно…

– Пиджак? Ботинки? – словно не слыша насмешки, продолжал Розенкранц. – Берите, что хотите, и убирайтесь.

– Не сепети, дядя. Че надо, мы сами с тебя сымем. А щас мне с шаболдой твоей побакланить охота, – прокаркал Гелин обидчик и вдруг, намотав на руку ее косу, сильно дернул на себя, обдав девочку горячим, зловонным, как у пса, дыханием.

Соломенная шляпка с голубой лентой слетела и покатилась по брусчатке.