Баязет - Валентин Пикуль

Карабанов, словно отпив живой воды, нагрянул к секретарю с визитом, выразив горячую надежду, что они, как честные люди, несомненно, поймут друг друга. Секретарь как раз обедал и, выслушав признательные распинания поручика, пригласил его к столу. Обгладывая фазанье крылышко, молодой чиновник говорил горячо и страстно, как Цицерон, и закончил свою речь словами, что брать взятки – преступление.

– Так, благодарность лишь… мы принять можем, – сознался он. – Однако, помилуйте, разве же это взятка? И не все смотрят на сие благоразумно, как вы: другой-то казну дерет, словно липу на лапти, а сам… Скажем, на увеличение средств… в помощь служащим… или просто в целях добра… Нет, где там, он никогда не даст. Да еще еврейский шухер устроит. Понимаете?..

– Ну, хорошо, – уныло сдался Андрей, брезгуя в этот момент своими словами, – я даю вам один процент, и об этом никто не узнает.

– Голубчик, – развеселился игдырский Цицерон, – да вы дайте мне три процента и говорите об этом кому угодно!..

Егорыч, страдавший все эти дни по-мужицки тяжело и тугодумно, встретил его в гостинице.

– Кубыть, получили? – догадался он по лицу поручика и в радостях побежал хлопотать о внеочередном самоваре.

Назавтра Карабанов пришел за деньгами с двумя пустыми тулуками. Казначей принял его приветливо:

– А-а, герой Баязета… прошу садиться. Сейчас, одну лишь минуточку. Вот только разделаюсь с артиллерией…

Усатый штабс-капитан с повязкой на глазу, одетый в шинель солдата, зорко сверлил единственным оком громадную пачку ассигнаций, которую ловко пересчитывал казначей. По выражению его бегающего глаза было видно, что штабс-капитан уже давно потерял веру в справедливость на этом свете. Заглянув в потайную бумажку, казначей отбавил из пачки ассигнаций какую-то сумму и со значением намекнул:

– Верно, кажется?..

Штабс-капитан мрачно кивнул. Все эти взгляды, перешептывания и шулерские подтасовки раскрыли перед Андреем нехитрую механику грабежа. Было ясно, что обещанные проценты удерживаются именно здесь, при выдаче денег.

– Нельзя ли хоть немного серебром? – спросил штабс-капитан, сваливая деньги в лошадиную торбу. – А то ведь на ассигнациях, глядите, даже номера повытерлись.

– Никак нельзя, – ответил казначей и, пересчитывая свежую колоду «екатеринок», локтем отодвинул от себя толстенный гроссбух шнуровой книги.

Андрей машинально глянул на раскрытую страницу и увидел счет баязетского гарнизона: 116 188 рублей и 37 копеек. Обмакнув перо в чернильницу, поручик незаметно для всех одним великолепным и быстрым росчерком расписался в приеме денег по счету. Дошла очередь и до него.

– Баязет! Где же Баязет? – засуетился казначей. – Да идите же сюда, батюшка. Других задерживаете…

– Мне бы тоже серебра немного, – заважничал Андрей, подсаживаясь к столу и небрежно сворачивая папиросу.

– Нету, нету, нету… Ведь сказано одному, а они все свое тянут. Что мне, родить вам серебра-то, что ли?.. Ну, считайте скорее…

Карабанов уже не торопился. В груде денег, подсунутых ему, как и следовало ожидать, не хватало ровно трех процентов от общей суммы. Решив извести казначея, поручик каждую пачку пересчитал по два раза. Нарочно делал вид, будто ошибается, путал и пересчитывал заново.

– Верно, кажется? – подмигнул ему казначей.

– Да нет, извините… Дело непривычное, но ошибаться не могу: всего не хватает трех тысяч четырехсот восьмидесяти пяти рублей и шестидесяти пяти копеек!

– Не может быть, – притворно испугался казначей. – Я считал верно. – И, перегнувшись через стол, зашептал Карабанову на ухо: – А вы, что же, о трех процентах забыли? Не делайте шуму…

– А-а-а! – заорал Карабанов. – Вы бы так и сказали, что берете три процента как взятку. Только потрудитесь в таком случае мне расписочку выдать. Мол, казначейство удержало с поручика Карабанова столько-то. В виде взятки!

– Ой и шутник же вы, – совсем растерялся казначей. – Скажет же такое!.. Ох эти казаки, они всегда… Потулов, – налетел он на писаря, – закрывай скорей ящик!.. Господ приемщиков попрошу выйти отсюда!..

Прибежал секретарь казначейства:

– Вы что тут мудрите, поручик? А еще благородный человек, в лейб-гвардии служили!..

– Цыц, котята! – прошипел Карабанов, берясь за шашку. – Вы меня еще стыдить желаете?.. Или давай расписку во взятке, или выкладывай на стол награбленное! Я желаю честно глядеть в глаза своим солдатам!

– Вы это серьезно? – ошалел секретарь. – Тогда извините. Казна уже опечатана. Придите завтра.

– Нет, сегодня! Ибо я уже расписался в получении. Вот! – И Андрей припечатал свой палец к подписи в шнуровой книге.

Секретарь больно щипнул казначея; казначей треснул по лбу писаря; Сократ-управляющий наверняка устроит хорошую баню своему секретарю-Цицерону. Но делать нечего, и остатки денег почти швырнули поручику в лицо. Андрей свалил деньги в тулуки, взвалил их на плечи поджидавшего Егорыча и подошел к секретарю казначейства.

– Вы дворянин? – спросил он.

– Да! – гордо вскинулся секретарь. – И не чета вам – два трехлетия состоял предводителем дворянства по Елабужскому уезду.

– Тем лучше. По крайней мере, можете требовать удовлетворения. Всегда к вашим услугам!

И, сказав так, он ударом кулака «послал» секретаря лежать в дальний угол, пустив вдогонку за ним толстый кирпич гроссбуха с мудрейшим содержанием «расхода-прихода».

Егорыч, тот поступил иначе: купил на майдане пять фунтов дрожжей и спустил их в отхожее место казначейства.

– Сейчас жарко, ваше благородие, – поделился он с поручиком, – верьте мне: такая квашня взойдет, куды-ы там!..

Когда они покидали Игдыр, «тесто» уже взошло, поперло на улицу изо всех щелей, медленно и неотвратимо, как зловещий рок. Последнее, что запомнил поручик Карабанов, проезжая мимо казначейства, это секретаря: подтянув панталоны, он перескакивал с камня на камень и, наконец, поскользнувшись, вляпался в «тесто» по самые уши.

Встретившись в Баязете с Некрасовым, поручик сказал:

– Трудно судить, но декабристы, может быть, и были правы!

– А далее декабристов ваше воображение не идет? Выстрел Каракозова разве не был услышан вами?

– Ну, я не понимаю, чего хотят нигилисты, – ответил Андрей в раздражении. – Носить черные очки, не стричь ногтей и бороду, – если это так, то пожалуйста!..

– Нигилистов давно уже нету, – возразил штабс-капитан. – Остались революционеры. Только вы их не знаете, Карабанов. А вот наша гнилая система…

– Опять система, – буркнул Андрей, и только воспоминание о ссоре с Аглаей удержало его в этот день, чтобы не напиться до бесчувствия.

К приезду Карабанова урядник его Трехжонный получил звание вахмистра, которого он с мужицкой терпеливостью дожидался ровно четырнадцать лет. Ватнин, встретясь с поручиком, поделился.

– Ну, – сказал, – теперича загуляет! Сейчас Дениску твоего Ожогина видел: от свежепросоленного вахмистра не отходит, носом чихирь, подлец, чует. А двое куды-то на майдан бо-ольшой кувшин поволокли. Идут, экие довольные! Улыбки строят…

– Что ты сказал им, есаул?

– А что тут скажешь! Сказал, чтобы не все пили – и закусить надобно.

Карабанов лег спать в этот день поздно. Уже дремать начал, когда в сенях рухнуло что-то тяжелое, послышалась мать-в-перемать, и Дениска втащил пьяного в дым вахмистра Трехжонного.

– Вот, ваше благородие, – пояснил Ожогин, – доложиться вам хочет. По самой форме, как и положено.

Дениска прислонил Трехжонного к стенке, словно бревно, и увильнул за дверь – от греха подальше, Карабанов подкрутил фитиль лампы, чтобы видней было.

– Хорош ты, братец, хорош! – сказал Андрей.

– Люди здоровы! – вдруг выпалил Трехжонный.

– Что, что? – удивился Карабанов, даже привставая с постели.

– Я говорю – люди здоровы. Вот что!

– А лошади?

– И лошади. Сначала люди, потом лошади. Я все помню…

– Ну, ладно. Иди, – разрешил Андрей.

– А я и пойду. Нешто же здесь останусь?

– Вот и иди!

– И пойду! – с грозной решимостью ответил Трехжонный.

– Так иди, не стой.

Карабанову было занятно посмотреть, как Трехжонный отклеит себя от стенки.

– Иди, иди, братец, – подзадоривал он, вспоминая подобные случаи из своей жизни.

– И очень просто… Дениска! – гаркнул вахмистр. – Где ты там?..

Из-за двери вылетел Дениска, подхватил вахмистра и выставил его из комнаты. Карабанов долго смеялся взахлеб, и этот случай излечил его угрюмое настроение, в котором он пребывал после пережитых гнусностей в Игдыре: он снова ощутил себя будто в своей семье, среди людей, ставших родными и близкими; хитрости Дениски и гульба вахмистра – все это было как маслом по сердцу, такое дорогое ему и понятное.

………………………………………………………………………………………

В один из дней на горизонте показался легкий дымок, потом солнце померкло и наступили сумерки. От границ Персии двинулась на Баязет саранча. Легкий треск слышался в небе от частого биения миллионов крыл. Вот первая из гадин ударилась Карабанову в лоб, и он услышал, как закричали казаки, спасая остатки сена и фуража. Зрелище было жуткое и совсем не похожее на все те описания, которые поручик читал когда-то.