Любовь и чума - Мануэль Гонзалес

Дом, в котором жил Андрокл, наводил ужас не только на честных граждан Венеции, но даже и на бродяг, которые прозвали это безобразное здание домом у Львиного Рва и обегали его по возможности, поэтому Андрокл мог прятать в нем какие угодно сокровища, не опасаясь ограбления.

Мнимые армяне стукнули несколько раз молоточком в дверь этого дома и услышали громкое, сердитое рычание, которое могло бы испугать даже самого храброго кондотьера[16]. Но Аксих только улыбнулся и заметил спутнику:

— Господин Заккариас спустил с цепи льва и сделал хорошо. Иначе бедное животное наделало бы ему хлопот, радуясь встрече со мною.

— Признаюсь, — отозвался Кризанхир, не решаясь войти в отворенную дверь, — что не очень-то добиваюсь свидания с глазу на глаз с твоим четвероногим! Мне кажется, что довольно опасно доверяться его ласкам.

— Конечно, это опасно для тех, кто не привык жить со львами, — сказал Аксих, — но для меня лев — истинный друг.

Кризанхир хотел было что-то сказать, но вышедший к ним невольник остановил его на полуслове, пригласив знаком следовать за ним.

Через секунду или две аколут и его спутник очутились в небольшой и низенькой зале, где их ожидал Заккариас, небрежно развалившийся на подушках.

Лев бросился к своему господину, но, заметив, что тот нахмурился, лег на пол, испуская какие-то странные звуки, которыми он выражал свое горе.

Лев был особенной, редкой породы, с необычайно большой головой, глазами, блестевшими, как золото, густой, рыжеватой гривой и красивым хвостом.

Войдя в комнату, Аксих поклонился Заккариасу. Он положил почтительно к его ногам свою нелегкую ношу и стал ожидать, что тот ему скажет, посматривая в то же время на своего льва с такой нежной улыбкой, что она совершенно преобразила грубое лицо с плоским носом, выдающимися скулами и широкими ушами, выдававшими его азиатское происхождение.

— Что это ты принес мне, мой верный Аксих? — спросил мнимый Заккариас. — Уж не добыча ли это для льва? Может быть, ты кормишь его христианским мясом?

— Нет, цезарь, — ответил смиренно Аксих. — Тот, которого наивные венецианцы называют Андроклом, никогда не делал лишних жестокостей. Не знаю, жива или нет особа, завернутая в этот ковер, но она виновна в измене против тебя, и мы исполнили только свою обязанность, выдав ее тебе.

С этими словами укротитель львов развернул ковер, и глазам изумленного Заккариаса предстала во всей своей ослепительной красоте дочь великого логофета. Страх смерти не исказил ее лица: оно было бледно, но сохранило по-прежнему свое идеально прекрасное выражение.

— Зоя! — воскликнул Заккариас. — А! Она, вероятно, прибыла в Венецию, чтобы убедиться в успехе своей измены.

— Любовь лишает женщин рассудка, — заметил Аксих глубокомысленно.

— По моему мнению, — подхватил Кризанхир, — она думала, что не будет здесь подвластна императору и что возлюбленный ее примет ее под свою защиту. Но разве Венеция не представляет для цезаря громадную клетку, в которой он не может действовать согласно своему усмотрению?

— Ты заблуждаешься, любезный Кризанхир, — возразил Заккариас со злобной улыбкой. — Если я окружен преданными слугами, готовыми исполнить малейшее мое приказание, то я могу судить и наказывать у Львиного Рва так же хорошо, как и в Бланкервальском дворце. Расправляться с изменниками можно и не надевая царской мантии и пурпуровых сандалий… Горе этой женщине, если она имела намерение стать шпионкой сената и предать своего господина.

Он провел несколько раз рукой по гриве льва и стал терпеливо ждать, когда Зоя придет в себя.

Прошло некоторое время. Наконец, гречанка начала мало-помалу приходить в сознание и пошевелилась: легкий вздох вырвался из ее побелевших сомкнутых губ, и она открыла глаза. В течение нескольких минут взгляд девушки был мутен и бродил по комнате, как бы инстинктивно отыскивая того, кем мысль ее была занята постоянно.

Видно было, что она старается что-то припомнить, но страдания, вынесенные ею в ту ужасную ночь, были так велики, что отчасти повлияли на рассудок. Девушка долго не могла понять, что происходит с ней и где она находится. Увидев, наконец, окружавших ее людей, смотревших на нее с видом строгих судей, она вздрогнула, но не произнесла ни одного слова.

— Ободритесь, прекрасная Зоя, — сказал мягко Заккариас. — Вы нашли в Венеции соотечественников и друзей.

Молодая девушка тотчас же узнала голос говорившего, несмотря на то что он был переодет. Эта неожиданная встреча совершенно ошеломила ее, но в то же время и подействовала на нее как электрический разряд. Она живо вскочила на ноги, поклонилась, соблюдая все формальности этикета византийского двора и, скрестив руки на груди, произнесла:

— Мир августейшему императору Мануилу Комнину!

— Тише! — сказал Заккариас. — Ты забываешь, Зоя, что мы находимся не в Бланкервальском дворце, а в квартале прокаженных в Венеции, где не следует ни льстить мне, ни падать передо мной, — все это может выдать меня. Я оставляю за собою только право спросить дочь моего министра: приказ ли отца привел ее в Венецию или что-либо другое?

Зоя покраснела и опустила глаза, встретив сверкающий взгляд мнимого Заккариаса.

— Ваш жених, храбрый Кризанхир, чрезвычайно удивлен вашим путешествием, — продолжал Комнин, — даже и меня удивило оно. И я уже не раз задавал себе вопрос, с каких пор дочери византийских вельмож, привыкшие к уединению в своих покоях, начали рыскать по горам и морям, как странствующие принцессы, следующие за своими прекрасными рыцарями?

Зоя подняла голову.

— Я отказалась от брака, который мне предлагали, — произнесла она спокойно. — И, опасаясь, что у меня не хватит сил противиться настойчивым просьбам отца, оставила его дом… и бежала из Константинополя. Я хочу сохранить свою свободу, — добавила она со странной энергией.

— Ну, вас нельзя, однако, назвать образцом дочерней покорности, — заметил с улыбкой Заккариас. — Но все же мы поручим нашему верному начальнику варягов возвратить вас в Константинополь.

— Никогда! — возразила с жаром гречанка. — Я лучше соглашусь умереть, чем оставить Венецию.

Заккариас казался пораженным таким смелым ответом.

— Вы правы, — сказал он. — Какое право имеет бедный греческий странник распоряжаться в стране венецианских дожей?

— Вы очень смелы, монсиньор. Но все-таки вам лучше бы было не подвергаться опасности попасть в плен, — продолжала Зоя, ожесточаясь все более и более. — Вы доставили столько тревог венецианскому сенату, что он, конечно, не задумается заковать вас в цепи и потребовать в качестве выкупа ваши лучшие провинции.