Хлеб - Юрий Черниченко

— Нравится? — спрашивает Ира, протирая бокал.

— Это ж — икона…

— Ну да… Новгородское письмо — кажется, шестнадцатый век. Димке здорово повезло.

— Зачем она?

— Что вы, это так модно!

— А как вы узнали век?

— Я, представьте, искусствовед. Если хотите, могу кое-что показать, сейчас в Кремле реставрируем.

— Меня на выставку послали, за опытом.

— Была бы честь предложена, — нисколько не обиделась она.

Условленный звонок — два длинных, три коротких. Женя открывает дверь — на площадке Дима с пожилым сухощавым человеком.

— Ну, вот и мы! Заждались? — Он раздел гостя. — Прошу знакомиться: мистер Саркайн — моя жена.

— Евгения Федоровна. Милости просим.

— Иван Семенович Шуркин, — представился гость. — В России хочется быть тем, кем был здесь в детстве. — Говорил он по-русски чисто, но с каким-то металлическим привкусом, что ли, и изредка употреблял английские слова.

— Ирина Павловна, моя симпатия и подруга жены, — познакомил Дима.

— Дмитрий столько рассказывал о вас, о вашей ферме, — любезно сказала Ирина.

— А это покоритель целины, о котором я вам говорил, Иван Семенович, — Дмитрий обнял меня и, повернувшись к канадцу, сказал веселой скороговоркой:

— It is for the first time that my brother meet a person from another continent, and it is not difficult to understand him…

— O yes, I have been in the same position when I have received Mr. Kazakow-senior[3] — улыбнулся канадец. — В каких краях проживаете? — спросил, оглядывая меня с интересом.

— В Кулундинской степи.

— Знаю. Кто не читал о советской колонизации Сибири! Говорят, ваша степь — это наш Саскачеван, только без дорог.

— Дороги строим, — возразил я.

— Ну, разумеется. Рад познакомиться с коллегой-зерновиком.

— Чем подкрепимся, Иван Семенович? — Дима открыл дверцу бара. Чего там только не было!

— Если можно, джус. Давление, знаете ли, — И Ирине: — Это правда, что у вас совсем не знают Пастернака?

— Нет, почему же. «Лейтенант Шмидт», сборник «На ранних поездах», по-моему, известны широко.

— В какой среде?..

Дима вышел за соком, я — за ним.

— С дороги сразу за работу, — весело говорил он тете Нюре, дочищавшей картошку. — Виктор мне много про вас писал, вы здорово помогли им.

— Они хорошо живут, а с мальцом и впрямь беда — работает ведь Татьяна. — И в брате тетя Нюра почуяла союзника. — Надо помогать…

— Дима, я понимаю — язык за зубами. А все-таки — чего ему нужно? — спросил я.

— Приехал проведать, насколько мы опасные конкуренты в торговле хлебом. Известный зерновик, между прочим. Попробуй погутарить с ним, авось что узнаешь. А сам будь как дома. Здорово, что ты приехал, пацан. Пошли, неудобно.

— А может, вам пельмени сгодятся? Есть мешочек, мороженые, — предложила тетя Нюра.

— Пельмени? А что — доставайте! — Брат быстро пошел в гостиную, — Иван Семенович, вы знаете, сибиряки угостят нас настоящими пельменями.

— Это — с мясом? — вспоминает канадец. — Тесто, да? Как же их везли?

— Естественная консервация — мороз.

— Это интересно. Согласен на пельмени.

Как ни упиралась тетя Нюра, брат вытащил ее к столу.

— Анна, — смущенно протянула она канадцу ладонь.

— А по батюшке?

— Кузьмовна.

— Прежде, кажется, говорили — Кузьминишна?

— Прежде по батюшке и не звали, — Наша тетя Нюра на уровне.

…Стол ломится — балык, икра, грибки, крабы, заливное, холодная телятина, но все победили дымящиеся, сочные пельмени Рождественки. Перед Саркайном тарелка с уксусом, стакан томатного сока. Женя подсыпает ему еще десяточек — второй заход.

— Благодарствуйте, Евгения Федоровна, замечательно вкусно.

— Вы кушайте, кушайте, все одно разморозятся, доедать надо, — тетя Нюра раскраснелась от стопки, от успеха своей снеди и уже отваживается потчевать. — Хлеба берите.

— В деревнях России еще пекут черный хлеб? — спросил канадец тетю Нюру.

— В России — не знаю я, а у нас и до целины белый ели. Не поленишься ночью встать подбить, так вот такой будет. Только кизяк сухой нужен, — уточнила она, к моему конфузу.

Но канадец не почувствовал неловкости.

— Самым вкусным хлебом кормила меня моя мать. Он был черный, с угольками снизу. Помните: «Отведает свежего хлебца ребенок и в поле охотней бежит за отцом»… Этот хлеб, — он достал несколько картонок с образцами канадских пшениц, — очень хорош, но совсем не так вкусен. Наши образцы, на память. — Встал, положил картонку и перед богородицей.

— Крупная пшеница, — похвалила тетя Нюра. — И то — ведь отбирали?

— Конечно, товар — лицом, — усмехнулся канадец. — Позвольте и мне тост. Мы с вами, Виктор, делаем одно дело. Не общее, нет, но одно. Человечество любит покушать, а химики не научились пока делать самого простого' — зерна. Здоровье земледельца, где бы он ни сеял!

— За мир, за сосуществование! — поддержал Дмитрий.

— Чтоб войны не было, — сказала тетя Нюра.

— Сейчас у нас помешались на качестве зерна. — Саркайн обращался ко мне, кажется, в намерении до конца прояснить, кто же перед ним. — Легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, чем протащить через Пшеничный комитет новый сорт, если он по качеству муки не лучше старых.

— Ваши пшеницы — потомки русских. — Говорю я. — «Прелюд», «риворд», «престон» — в них русская кровь.

— Академик Вавилов, однако, рекомендовал для Сибири сорта Канады.

— Потому что там начинали с наших! Нильс Хансен изъездил Сибирь, Казахстан и увез к вам образцы российских сортов, — не сдаюсь я.

— Что ж, ваше земледелие старше, — кивнул он, закуривая. — Кстати, Виктор, мне кажется, что вы не тот, за кого выдает вас брат. Вы агроном, а не… этот… десятник?

— Бригадир. Я бригадир, заочно учусь.

— Это трудно, надо полагать.

— Целую зиму ночами сидит, — соврала тетя Нюра.

— В таком случае будущее новых зерновых провинций в надежных руках… Если это не военный секрет — как вы у себя защищаете почву? В прессе я об этом ничего не встречал. Мне помнится черное небо над Саскачеваном. Опасность эрозии возникает и у вас.

— Виктор, пожалуй, послушал бы сперва о мерах Канады, — пришел на выручку Дима.

— Вы сможете сберечь немного цветного металла. В Великих Равнинах пришлось поставить памятник индейцу, предупредившему белых о черных бурях… Вам не понадобятся памятники — есть наш эксперимент. Слава богу, фермер уже понял — голым на мороз не выходит. Ветер — это мороз для почвы, стерня — ее одежда.

— А наши мужики распарятся в бане — и на снег, — вставила тетя Нюра.

— А женщины? — галантно спросил Шуркин.

— То-оже! — махнула рукой моя степнячка.

Кажется, мы с тетей Нюрой были здесь для канадца самыми интересными людьми, и Женя ревновала нас. Это она шепнула Ире, чтоб та включила магнитофон и пригласила гостя.

— Иван Семенович, поучите танцевать чарльстон, — послушалась Ира.

— Из меня и прежде был плохой танцор. Но с такой партнершей…

Пока они танцевали, Дима пересел ко мне:

— Мотай на ус, целинник: ты в центре мировой политики. У этого человека час стоит сотни долларов, он не станет даром языком трепать.

— Что ж он, боится целины?

— Думает о конкурентах. Натура.

— Насчет эрозии он говорит дело.

— Да? Ну, ты при нем… не очень. Нет-нет, пока все в норме. Ты навострился там, я гляжу.

— Дима, я хочу там работать. Всерьез. Дело делать. Ведь стоит того, чтоб жизнь положить?

— Видишь (это он про канадца)? Стоит.

— При чем тут он?

— Не скажи…

Рядом опустился запыхавшийся Саркайн, мы похлопали.

— Иван Семенович, вам совершенно необходимо показаться Игорю Моисееву, — сказал брат.

— Вы находите? — Он пожал ему локоть, — У вас славно, Дмитрий Григорьевич, я помолодел.

— Жаль, что не лето. Фермы у нас нет, но малина на даче имеется, и карася половили бы.

— Вы собрали интересных людей.

Женя убирала со стола, Ира и тетя Нюра взялись ей помогать, но Женя сказала:

— Мы сами, занимайте гостя.

— А ручки-то у вас, Иван Семеныч, рабочие, — заметила тетя Нюра мозоли и крепкие ногти на руках канадца.

— Два дня в неделю стараюсь работать на ферме, — с гордостью сказал тот.

— На ферме, — кивнула, разумея то ли птице-, то ли свиноферму.

— У Ивана Семеновича имение, — объяснил Дима.

— Так что в случае чего, — предположила тетя Нюра, — на хлеб заработаете?

— Думаю, да! — рассмеялся канадец.

Женя принесла ведерко с шампанским, Ира — фужеры.

Хлопнула первая пробка.

И вторая полетела за ней.

Уже гремела «барыня», и наш мистер Саркайн откалывал с тетей Нюрой по всем правилам — с платочком в руке и выкриками. Они «гуляли», как «гуляют» люди в летах, преуспевшие в жизни и потому не боящиеся казаться смешными. Моя хмельная тетка впрямь чувствовала себя ровней заморскому гостю!