Хлеб - Юрий Черниченко

— Сколько он тут стоит? — соскакиваю и обуваюсь.

— Минут пять, должно, — женщина, — Погулять хотите?

— Я здесь сойду, — лихорадочно собираюсь, — Мне давно надо к Мальцеву.

— Ой, ну тогда давай скорей, — мужчина. — Я билет возьму у проводницы.

Соскочил, не успев уложиться.

Потом, позже, я не дерзнул бы так, без договоренности, по-сельски, прийти к этому рубленому дому с тесовыми воротами и покатым крыльцом. Думаю, и Терентий Семенович Мальцев был бы чуть иным в обращении, если б пришел к нему не безвестный и робкий колхозный агроном…

Высокий и длиннорукий сероглазый человек чистил стайку, вилами укладывая навоз в ровный и ладный бурт. Я поздоровался, назвался, хозяин протянул для пожатия запястье. Голос у него высокий, почти мальчишеский, на тыльных сторонах ладоней — стариковская гречка, но руки очень сильные. Работал он ловко, экономно, с какой-то мужицкой опрятностью и с видимым наслаждением. Мне с неожиданной доверительностью сказал, что вилами и лопатой отгоняет старость: по утрам стала голова кружиться.

Зачем я пришел? Просто так не скажешь. Присев на старые козлы, я выложил Терентию Семеновичу все полевые беды Рождественки. (Кажется, кулундинские дела Мальцев знал в тонкостях.) Выложив, почувствовал, что нет — приехал я не за тем, чтоб расспрашивать о процентах паров в пашне или о чем-то подобном.

На пожарной каланче певуче зазвенел рельс — отбивали часы. Мальцев, умывая у крыльца руки, рассказал мне забавную историю двадцатых годов. Тогдашний пожарный Кузьма узнавать время по ходикам не умел, но о точности заботился. Пробив на заре четыре, он кричал напарнику сверху: «Петро, солнце-то взошло, так можно, поди, еще раз ударить?»

Почти до полудня Мальцев ходил по хозяйству, я не отставал от него. В ремонтной мастерской чинили-ладили мальцевские плуги — безотвальные, с мощными корпусами. В семенном складе чистили семена пшеницы: отдельно — раннеспелая, отдельно — позднеспелая… Колхоз, было заметно, крепкий, исправный, но чего-либо поражающего я не увидел, да и к знаменитому своему полеводу, почетному академику, Герою Социалистического Труда, жители села Мальцева относились без всякого подобострастия.

Где-то между амбаром и кузницей Терентий Семенович сказал мне, что еще до войны увлекся задачей Вильямса: увеличить условия почвенного плодородия. Вильямс считал, что делать почву богаче могут одни многолетние растения. Однолетние якобы только растрачивают запасы. Но как же тогда зерновые — они ж однолетки? Они, следовательно, растратчики, и земли необходимо должны тощать? Значит, закон убывающего плодородия действует.

Нет, противоречие между многолетними и однолетними растениями выдумано. Ведь чернозем скоплен именно однолетними, просто человек не оборачивал пласт, не мешал природе. Отвал плуга хоронит то, что растение оставляет в верхнем плодородном слое. Значит, не надо мешать природе. Выход — в без отвальной обработке.

Вот так — без всякого академизма. На пути от амбара к кузне. И за этим:

— Пойдем ко мне, побеседуем.

Кабинет-горница выходит окнами на улицу: колхозная жизнь перед глазами. Стены заставлены книгами под самый потолок, стол завален рукописями, на особом столике — чайник, термосы, плитка. Чай — единственный напиток, признаваемый Мальцевым, водке он лютый и неутомимый враг. Наливая мне стакан, Терентий Семенович так же походя, будто веселый случай, рассказал историю о «крестах» (это был, как я понял, ответ на мой вопрос о сроках сева).

В сорок восьмом, кажется, году колхоз вынудили сеять рано, тотчас за снегом. На протесты Мальцева внимания не обратили. Но по раннему севу попер овсюг, и он лошадкой в шести местах крест-накрест пропахал поля и засеял эти полосы в свой срок. Через два месяца эти «кресты» было видно за километр! Они доказывали всякому зрячему: вот каким мог бы быть урожай. Мальцев убрал хлеб с «крестов» отдельно: намолот был вчетверо больше, чем на раннем. Дело дошло до специального решения ЦК, практику «Заветов Ленина» крепко поддержали.

— Ну, давайте почитаем.

Читал, собственно, я. Терентий Семенович только доставал с полки книгу, какая нужна была по ходу его «лекции», легко находил страницу, указывал мне подчеркнутое, а сам слушал, кивая, иногда поправляя меня. И коротеньким замечанием, примером, историей соединял разрозненные мысли философов в цельную речь.

Сибирский хлеб страдает от засух. Призыв «Вырастим высокий урожай независимо от погодных условий!» — идеализм. При любых погодных условиях получать хлеб можно, независимо от них — нельзя. Если пытаться быть «независимым» от засух, они будут «вещью в себе», будут губить хлеб. Стоит познать это явление — и засуху можно превратить в «вещь для нас». Вот как писал Владимир Ильич Ленин: «Заместить силы природы человеческим трудом, вообще говоря, так же невозможно, как нельзя заместить аршины пудами. И в индустрии и в земледелии человек может только пользоваться действием сил природы, если он познал их действие, и облегчать себе это пользование посредством машин, орудий и т. п.».

Засуха — это избыток тепла в почве при недостатке влаги. Сушь — губительна, тепло — благо. Как уменьшить отрицательный момент, усилив роль положительного? Сроком сева. Сеять надо так, чтобы хлеб еще молодым встречал обычные в Сибири июльские дожди. Значит, до середины мая сеять неразумно. Конечно, любители звонкого рапорта будут нажимать, выстоять тяжело… Верно заметил Вольтер:

«Весьма опасно быть правым в тех вопросах, в которых неправы великие мира сего».

Агроном не знает, каким будет это лето, но он обязан помнить, какими были прошлые годы, и рассчитывать на самый вероятный исход. Раз семь из десяти сибирских лет — засушливые, нужно страховать себя парами. Нужно не шаблон преподносить, как бы хорош он ни был, а учить самостоятельности. Вот что писал некогда Лихтенберг:

«Когда людей начнут учить не тому, что они должны думать, а тому, как они должны думать, исчезнут многие недоразумения».

Быть твердым — трудно. Есть человеческая природа, она заставляет тянуться вверх, велит думать о благах семьи, решать извечные «вопросы хлеба и пшена», а соблазнов — тьма, с каждым десятилетием все больше. Так вот, хороший агроном должен уметь отвернуться от любых соблазнов, если дело зашло о здоровье земли, о научной истине. О таком характере крепко сказано в одной старинной книге, ее припас для Мальцева московский букинист. Издание редкое, восемнадцатый век, название «Познание самого себя». Слог ветхий, но мысль хороша: «Добродетельный муж скорее согласится страдать и быть в гонении, имея непорочность душевную, нежели занимать верховное место и быть жегому совестью».

Земледелец добывает хлеб в поте лица, урожай всегда будет зарабатываться тяжким трудом, и пророчества о легком и сладостном хлебе — это убогая мечта лодыря. Есть древнеримская притча. Вольноотпущенник Гай Фурий Кресим стал собирать со своего участка больше, чем другие с целых латифундий. Соседи сначала завидовали, потом стали обвинять в колдовстве — переманивает урожаи. Дошло до суда. Гай Фурий принес на форум все свои орудия — тяжеленные мотыги, увесистые лемеха, пригнал сытых волов. «Вот мое колдовство, квириты, но я не могу принести на форум мои ранние вставания, мои бодрствования по ночам, проливаемый мною пот».

Ныне агроном, объясняя свой урожай, к тракторам и комбайнам должен прибавить тома глубоких и честных книг, ночи, отданные выбору верного решения, и незапятнанную совесть работника, имеющего дело с живым.

…Уходил я от Терентия Семеновича с чувством, будто я новобранец старого-старого полка, идущего своим путем немеренные годы, полка, подчас редеющего до взвода ветеранов, но — бессмертного. Уходил, зная за чем пришел.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. 1963 ГОД

1

У правления — возбужденные бабы. Плакат с громадными цифрами «75 и 16». Это также рубежи: нужно произвести по семьдесят пять центнеров мяса на сто гектаров пашни. Поэтому нашему колхозу задание: скупить у колхозников коров. Бабы и волнуются.

Парторг на стремянке — прибивает лозунг: «Сделаем десятый целинный урожай рекордным! Будет 500000 пудов отборного хлеба!»

— «Отборного»… Отберут, понимай, у хозяйства?

Мы с председателем Николаем Ивановичем обрабатываем в кабинете Ефима.

— Ну, товарищ Голобородько, некогда, нам в район ехать. Продаешь колхозу корову? — Николай Иванович старается быть твердокаменным.

— Я ж говорю: забирайте вместе с пацанами.

— Гарантируем: колхоз будет продавать молоко.

— Продавать да покупать — то цыганское дело. Пусть в своей стайке стоит.

— Сена не дадим, с кормами туго.

— А нет кормов — на хрена скот скупаете?