Тринадцатая пуля - Вионор Меретуков

— Вы думаете? — иронично спросил Сталин. — Во-первых, народ устал от бардака и ненавидит богатеньких даже больше, чем в семнадцатом году, а во-вторых, мне ли не знать русский народ! Да у него всегда на уме было одно и то же: как бы поменьше работать да побольше получать. Русские люди всегда обожали собираться в толпы и громить все, что подвернется под руку. А если им еще скажут "грабь награбленное", только другими словами и на официальном, государственном, уровне, то вряд ли найдется сила, которая сможет их удержать.

Я испугался:

— А потом, значит, вы захватите власть?..

— А как же! Конечно, захватим! — уверенно произнес Сталин. — Но сначала, как в семнадцатом, необходимо разогнать к чертовой матери Думу, опыт у нас имеется! Потом овладеем стратегически важными объектами: почтамтом, телеграфом, мостами, вокзалами, аэропортами, складами с оружием и провиантом, банками…

— И банями! Вы забыли бани…

— Вы смеетесь, а одну баню мы уже оприходовали. А вы, — сказал он с грустью, — судите обо мне, ровным счетом ничего не зная. Легко говорить с расстояния во многие и многие годы. И осуждать. А мы работали по двадцать четыре часа в сутки. Мы боролись. Время было такое. Мы были одни во всем мире, и мы были окружены со всех сторон врагами…

— Вы сами окружили себя врагами, сделались пугалом для всех нормальных стран. Да с вами просто боялись иметь дело, потому что вы могли обмануть в любой момент! От вас отшатнулись, когда вы затеяли игры с Гитлером, намереваясь между собой поделить мир, только он тогда оказался проворней и напал первый. Если бы не эти игры, то и Второй мировой войны могло бы не быть, разве попер бы Гитлер против объединившейся с нами Европы?

— Вы рассуждаете, как малолетний ребенок. Ну, нельзя же быть до такой степени наивным! Вы сложные геополитические проблемы низводите до уровня кухонных сплетен. Я уже сказал, что мы были окружены внешними врагами. Но не только это. Подчас страшнее был враг внутренний. Коллективизация выявила этого врага. Им оказался богатый крестьянин! Мироед! Кулак!

— Это, по-вашему, кулак, а, по-нашему, справный мужик! И на этом-то мужике вся дореволюционная Россия держалась: сама себя одевала и обувала. Да еще кормила пол-Европы.

— Сказки! Сказки, придуманные нашими врагами. Хотите знать, какой была Россия до революции? Я ведь это знаю не понаслышке. В отличие от вас, я это видел собственными глазами. До революции Россия была лапотной. Ла-пот-ной! Ходила в лаптях и щи хлебала лаптем. Так-то! И безбожно, запойно пила. Летом крестьянин кое-как работал, а зимой как ленивый медведь заваливался спать. Если не верите, почитайте классиков, того же Чехова, например. Русский крестьянин в основной своей массе представлял жалкое зрелище. Несчастный, безграмотный, склонный к пьянству, замордованный помещиками и кулаками, вечно голодный русский мужик. Кормил пол-Европы! Все это байки, придуманные виртуозными мистификаторами, фальсификаторами истории и кинорежиссерами, которые пролезли в Думу, чтобы очернять наши достижения, превратившие отсталую лапотную Россию в процветающий Советский Союз.

— Господи, да что вы сделали для этого мужика? Лишили его даже тех прав, которые были у него при царе-батюшке. Лишили возможности самостоятельно решать собственную судьбу, отобрали паспорт и тем самым навсегда привязали его к одному месту, к деревне, где он родился и где был обречен умереть. Вы вернули русского мужика в крепостное право! И это в двадцатом веке!

Сталин ответил четко и уверенно:

— Мы дали советскому трудовому крестьянину возможность коллективно работать и коллективно жить. Что может быть лучше такой доли? Днем трудолюбивый и правильный крестьянин с радостной улыбкой самоотверженно возделывал колхозные поля, а вечером при лучезарном свете лампочки Ильича изучал "Краткий курс ВКП (б)", написанный под моим руководством для формирования у граждан коммунистического сознания. И решительно все были довольны и счастливы — ведь они родились в такое замечательное время и в такой замечательной стране.

— Это лишь пример необъяснимого феномена массового гипноза или повального идиотизма, охватившего значительную часть русского народа.

— В вашем тоне постоянно звучит обвинительная нотка. А я хочу, чтобы вы поняли, что такое тогда было время. И мы в то время жили. Жили и работали. Мы хотели изменить мир. И мы, хорошо ли, плохо ли, его изменили. Судить нас должны не вы, а отдаленные потомки, которые, уверяю вас, скажут, что в семнадцатом году свершилась Великая Октябрьская революция, а вовсе не произошла октябрьская катастрофа, как сейчас говорите вы. Революцию, к вашему сведению, с восторгом встретила и передовая часть русской интеллигенции и широкие массы рабочих и крестьян, доведенных до последней черты непосильным трудом на эксплуататоров — помещиков и капиталистов.

Я незаметно посмотрел на часы. Мы беседовали уже три часа. А Сталин все говорил:

— Первая мировая, эта страшная бойня, унесшая миллионы жизней по обе стороны фронта, переполнила чашу народного терпения, и революция стала просто неизбежной. И потом, всем надоело видеть на троне императора, царя Николая II, не блиставшего, мягко говоря, умом и добродетелью. Он был примитивен, этот обожатель Мариинских шлюх, как какой-нибудь заурядный коллежский асессор. Открою вам секрет, Николай был по-детски наивен и глуп. Не удивлюсь, если когда-нибудь станет известно, что он всю жизнь ходил под себя. Русская Православная церковь, эта насквозь продажная и изолгавшаяся организация, которую я в свое время приручал с помощью кнута и пряника, недавно канонизировала Николашку, сделав святым человека, повинного, пусть и неосознанно, в позоре и гибели Российской империи. Как можно канонизировать царя, которого сам народ прозвал "Кровавым"?! Смех, да и только! Похоже, церковные иерархи, принявшие такое решение, были не в своем уме. Самого Николая оправдывает лишь то, что жил он в ирреальном мире — мире фантазий, догадок, утопий, гаданий на кофейной гуще, он существовал в мире химер и туманных иллюзий, в мире, где царили спириты, привидения и лично Гришка Распутин, кстати, весьма предприимчивый и от природы одаренный мошенник. Из всей тупоголовой камарильи, окружавшей полоумного императора, этот презабавный проходимец, пожалуй, единственный, кто достоин упоминания в истории. Яркая, неординарная личность на фоне тривиальности, ограниченности и вульгарности, — всего того, что было свойственно вырождавшемуся классу аристократии. Вы согласны?

— Пожалуй, да.

— Наконец-то! Царь, живя в далеком от реальной жизни мире, созданном им самим и его приближенными, практически не ведал, что творил. Не понимаю, как у современных церковников хватило духу назвать святым человека патологически равнодушного к чужим жизням, чужим судьбам, чужим страданиям? Разве я не прав?

— Умеете вы убеждать, с вами нужно держать ухо востро!

— Николай по своей природе был холоден, как черепаха. Ему было скучно жить, да он и не понимал, что это такое — жить. Почитайте его дневники. Какое убожество мыслей, если то, что он записывал своей царственной рукой, вообще можно назвать мыслями! Он жил по схеме: ешьте меня мухи, мухи с комарами. В то время, когда на полях Империалистической войны гибли миллионы его подданных, он скрупулезно, по-немецки пунктуально, записывал, как он провел тот или иной день и что он, российский император, успел совершить полезного, знаменательного и великого. И выясняется, что дни свои царь проводил удивительно однообразно: один день от другого у него отличался количеством выигранных у царедворцев или родственников карточных партий, числом выкуренных папирос, выпитых чашек чая и подстреленных ворон в царскосельском парке. Последнему занятию он, похоже, предавался с некоторой долей страсти, если слово "страсть" не приходит в противоречие с его абсолютно бесстрастной натурой. Какой нафталинной тоской и безысходной скукой веет от его дневниковых записей! Ему было скучно жить, и он плохо осознавал себя в действительном мире. Воплощенная посредственность, серая, ничтожная фигура, по воле слепого случая вознесенная на вершину власти, — вот что такое царь Николай Александрович. Если бы он был простым смертным, сердобольные родственники непременно засадили бы его в психиатрическую лечебницу. Там, среди таких же ненормальных, он чувствовал бы себя комфортно. Уверен, что, лишив жизни, мы не слишком его огорчили, мы проявили истинно христианское милосердие, освободив царя от утомительной необходимости думать и принимать с таким трудом дававшиеся ему решения. По сути, мы избавили его от альтернативы "жить или умереть", мы тяжкое и неблагодарное бремя выбора взяли на себя, и он на том свете должен быть нам благодарен. Ему было на все наплевать. Абсолютно на все. И на себя в том числе.