Алеф - Пауло Коэльо

Говорить больше нет сил. Я закрываю лицо руками и плачу, а она играет, играет виртуозно, страстно, возвращая меня ко всем тем, кем я был и кто я есть. Я плачу не потому, что мама умерла, ведь сейчас она здесь, со мной, играет мне на фортепиано. Я плачу не о ребенке, завороженном странной фразой, которому никак не удается построить свой золотой воздушный замок. Этот малыш тоже здесь, слушает Шопена; весь во власти чудесной мелодии, он готов слушать ее снова и снова. Я плачу, потому что не знаю другого способа выразить свои чувства. Я ЖИВОЙ. Я живой каждой порой и каждой клеткой своего тела. Я живой. Я никогда не рождался и никогда не умирал.

Сколько бы тревог и горестей ни выпало на мою долю, где-то есть высший я, вечный я, и ему смешны мои треволнения. Я оплакиваю этот миг, безмерный и эфемерный, миг, который никогда не смогу описать, ибо слова намного беднее музыки. Шопен, Бетховен и Вагнер влекут меня в прошлое, которое живет в настоящем, ибо их музыка сильнее огненного кольца.

И пока Хиляль играет, я плачу. А она играет, пока у меня остаются силы плакать.

Хиляль подходит к выключателю. Но лампочка разбилась, и комната остается во тьме. Тогда она включает лампу, стоящую на прикроватной тумбочке.

– Можешь повернуться.

Я жмурюсь от яркого света, а когда открываю глаза, она стоит передо мной нагая, воздев руки со смычком и скрипкой.

– Ты сказал, что твоя любовь ко мне похожа на реку. Я хотела показать, что моя любовь к тебе напоминает музыку Шопена. Такая же ясная и глубокая, синяя, словно озеро, способная...

– Музыка говорит сама за себя. Слова не нужны.

– Мне страшно, очень страшно. Что я видела?

Я рассказываю ей обо всем, что было в темнице, о своей трусости и о девушке, которая так на нее похожа, только ее руки были связаны, и в них не было ни смычка, ни скрипки. Хиляль жадно ловит каждое слово, по-прежнему не опуская рук. Мы стоим друг против друга посреди комнаты; ее белое тело неотличимо от тела пятнадцатилетней девочки, сожженной на костре близ города Кордова. Пламя поглотит ее и ее подруг, я не смогу ее спасти. Это случилось однажды и будет повторяться снова и снова, пока существует мир. У той девушки на лобке были волосы, а Хиляль их сбрила; помоему, это отвратительно: можно подумать, что все мужчины мечтают о сексе с ребенком. Я прошу Хиляль больше так не делать, и она обещает.

Я показываю ей свои болячки, ставшие заметно больше и ярче, чем обычно, и объясняю, что это метки из прошлого. Потом спрашиваю, помнит ли она, что говорила сама или что говорили ее подруги, когда их вели на костер. Хиляль качает головой и спрашивает:

– Ты хочешь меня?

– Да, хочу. Мы здесь совершенно одни. Ты стоишь передо мной обнаженная. Я умираю от желания.

– Я боюсь собственного страха. Я всегда была страшно эгоистична в своей боли и никогда не умела прощать. Говорила, что прощаю, а сама жаждала мести. Не потому, что я сильная, а напротив, от слабости. Причиняя людям боль, я делала куда больнее самой себе. Унижая других, я унижала себя, задевая чужие чувства, глумилась над своими. Знаю, я не единственная женщина, с которой случилось то, о чем я рассказывала в посольстве, не единственная девочка, над которой надругался сосед и друг семьи. Уверена, что по меньшей мере еще одна женщина за тем столом пережила в детстве нечто подобное. Но далеко не все становятся такими, как я. На самом деле я просто не могу примириться с собой.

Хиляль глубоко вздыхает, подбирая слова, и продолжает:

– Я не могу справиться с тем, с чем запросто справляются другие. Ты ищешь свое царство, а я являюсь его частью. И при этом я чувствую себя чужой в собственной коже. Единственная причина, по которой я до сих пор не бросилась в твои объятия, страх: я боюсь тебя потерять. Пока ты искал свое царство, я искала саму себя, только в какой-то момент мои поиски зашли в тупик. Вот в чем причина моей злости. Я чувствую себя отвергнутой, ненужной, и что бы ты ни сказал, этого уже не изменить.

Я устраиваюсь в кресле и сажаю девушку к себе на колени. В комнате очень жарко, и ее кожа лоснится от пота. Она по-прежнему не выпускает из рук смычок и скрипку.

– Я сам много чего боюсь, – признаюсь я, – и всегда буду бояться. Я не хочу даже пытаться все объяснить, но кое-что ты могла бы сделать прямо сейчас.

– Я не собираюсь внушать тебе, что в один прекрасный день все пройдет. Это не пройдет. Мне надо научиться жить с моими демонами.

– Постой. Я предпринял это путешествие не для того, чтобы спасти мир, и уж точно не для того, чтобы спасти тебя, но, согласно магической Традиции, боль можно переместить. Мгновенно она не исчезнет, но постепенно уменьшится, по мере того как ты перемещаешь ее в другое место. Всю жизнь ты делала это неосознанно, а теперь я предлагаю тебе сделать это сознательно.

– Но разве ты не хочешь заняться со мной любовью?

– Очень хочу. Здесь и так очень жарко, а оттого, что ты сидишь у меня на коленях, мне кажется, я вот-вот вспыхну – в том месте, где твое тело соприкасается с моим. Я же не супермен. Давай попробуем перенести твою боль и мое желание. Вставай, иди к себе в номер и играй, пока не почувствуешь себя опустошенной. Мы единственные постояльцы, так что некому будет жаловаться на шум. Постарайся вложить в музыку все свои чувства и завтра все повтори. Пока играешь, говори себе: то, что больше всего ранит, превратилось в дар. Когда ты думаешь, что другие исцелились после душевных травм, ты ошибаешься: просто они научились прятать их в таких местах, где сами никогда не бывают. А тебе Господь указал иной выход. Твое исцеление в твоих руках.

– Я люблю тебя, как музыку Шопена. Мне всегда хотелось играть на фортепиано, но у родителей хватило денег только на скрипку.

– А моя любовь к тебе подобна реке.

Хиляль уходит в свою комнату и начинает играть. Музыка слышна в небесных сферах, и ангелы спускаются, чтобы вместе со мной слушать, как нагая женщина играет на скрипке, то застывая на месте, то слегка извиваясь в такт мелодии. Я вожделел эту женщину и был с ней близок, хотя ни разу ее не коснулся. И вовсе не потому, что я – самый верный человек в мире, а потому, что наши тела встретились именно так – под взглядами ангелов.

В третий раз за одну ночь – в первый раз это было, когда моя душа парила над Байкалом, во второй – когда я услышал мелодию детства, – время остановилось. Я был только здесь и сейчас, без прошлого и будущего, я как будто вместе с Хиляль воспроизводил эти звуки, которые летели ввысь, словно молитва, и благодарил Господа за то, что отправился на поиски своего царства. Я лег на кровать, а девушка все играла. И я заснул под звуки ее скрипки.

На рассвете я вошел в ее комнату и увидел ее лицо. Впервые за все это время она выглядела как обычная двадцатилетняя девушка. Я нежно тронул ее за плечо и попросил поскорее собраться, поскольку Яо уже ждал нас к завтраку. Нам пора было возвращаться в Иркутск. Поезд отходил через несколько часов.

Мы спускаемся вниз и поглощаем завтрак, состоящий из маринованной рыбы (единственное блюдо, которое значится в меню в этот час). У входа сигналит присланная за нами машина. Водитель приветствует нас, берет наши вещи и укладывает в багажник.

Мы выезжаем из гостиницы чудесным солнечным утром, безоблачным и безветренным. Вдали виднеются покрытые снегом горы. Я прошу подождать меня и прощаюсь с озером, на берега которого мне едва ли суждено вернуться. Яо и Хиляль возвращаются в машину, водитель заводит двигатель.

А я не могу двинуться с места.

– Нам пора ехать. Я заказал машину на час раньше, на случай непредвиденных остановок, но опаздывать на поезд нам никак нельзя.

Озеро зовет меня.

Яо вылезает из машины и подходит ко мне.

– Возможно, вы ждали большего от вчерашней встречи с шаманом, но для меня она была очень важна.

На самом деле я ждал куда меньшего. Со временем я расскажу ему о том, что приключилось с Хиляль. А сейчас я смотрю, как в озере отражаются лучи восходящего солнца. Мой дух парил над Байкалом на крыльях орла, но я и сам хочу запомнить хоть что-то.

– Реальность никогда не оправдывает наших ожиданий, – продолжает Яо. – Но я безмерно благодарен вам за то, что вы согласились поехать со мной.

– Можно ли сойти с пути, указанного Богом? Да, но это будет ошибкой. Можно ли избежать боли? Да, но тогда ты ничему не научишься. Можно ли узнать что-нибудь, не пережив это? Да, но это знание никогда не станет частью тебя.

С этими словами я иду к воде, которая зовет меня. Сначала медленно, неуверенно, будто сомневаясь, что она меня впустит. Когда мне хочется повернуть назад, я заставляю себя ускорить шаг и почти бегу, на ходу избавляясь от зимней одежды. До кромки воды я добегаю в одних трусах. В последний момент я вновь начинаю колебаться, но не так сильно, чтобы повернуть назад. Ледяная вода касается моих ступней, потом щиколоток. Я иду вперед, поскальзываясь на каменистом дне и с трудом удерживая равновесие, пока не забираюсь настолько глубоко, чтобы можно было... УТОНУТЬ!