Черная Ганьча - Вениамин Рудов

Для Голова Суров был не просто одним из многих начальников подчиненных ему застав: лучше всех стреляют у Сурова, бдительнее всех несут службу у Сурова, лучшая охота - тоже у Сурова, и уху нигде так вкусно, как у Сурова, не готовят.

И при всем этом Голов часто бывал несправедлив к капитану, излишне придирчив и, если положить руку на сердце, просто его недолюбливал безотчетно и беспричинно.

Михеев в отличие от Голова питал к Сурову искренние симпатии, потому что капитан в буквальном смысле этого слова рос у него на глазах и под его началом, как и покойный отец его. Иногда Михеев ловил себя на том, что его отношение к Сурову выходит за рамки служебного, нечто похожее на незримое покровительство вытесняло официальное, шло вразрез с общепринятым. Вот, например, и сейчас, наперекор Голову, он твердо решил: Суров поедет учиться.

Михеев и к Голову относился неплохо, считал его толковым и знающим командиром, правда, несколько переоценивающим себя, непомерно властолюбивым и резким, подчас без оглядки на авторитеты и звания.

Не доезжая заставы, велел остановиться, сошел и сказал, что дальше пойдет один.

Голов не стал спрашивать почему.

- Езжайте, - сказал Михеев.

Хотелось побыть одному. Он направился к озеру, невидимому отсюда за стеной камыша. Легкий ветерок покачивал метелки, уже побуревшие, жестковатые. Было тихо, как всегда в полдень, и, как всегда в эту пору, пригревало, хотя и не было солнца.

Оставшись один, Михеев думал, что давным-давно подошла его осень, а он все еще тщится не замечать ее. Старые люди консервативны, становятся рабами привычек, устоявшихся взглядов, настороженно и с прикидкой принимают все новое. Михеев подвигался к черте, за которой начинается старость, и понимал, что скоро придется уступить место другому, не поменяться, а уйти навсегда с высокого поста, с той ступени, на которую он поднимался всю жизнь, спотыкаясь и набивая себе шишки и синяки. От силы год, два и придет на смену другой человек.

Михеев не случайно решил возглавить инспекторскую комиссию к Голову. Он не хотел лгать себе: не все в Голове ему нравилось. Конечно, он знал о нем все или приблизительно все, и на очередном военном совете не кривя душой можно будет рекомендовать его в свои заместители. Старость консервативна хотелось еще раз отмерить, увидеть Голова за работой, так сказать, в деле.

К так называемым "теоретикам", то есть к людям, большую часть своей службы просидевшим в штабах, Михеев относился предвзято, всех подряд считал шаркунами, без практики и служебного опыта, относился к ним с недоверием и уж никого из них не хотел видеть с собою рядом даже в ближайших, во всем контролируемых им помощниках. У него сложилось непоколебимое мнение, что офицеры штабов по-настоящему границы не нюхали, а если который из них отважится сменить письменный стол в тиши кабинета на беспокойную службу в пограничном отряде, то лишь на короткий срок и исключительно в интересах карьеры, чтобы отсюда, как с трамплина, сделать длинный прыжок.

"Да, осень подкралась ко мне незаметно, предательски", - с горечью думал Михеев, медленными шагами приближаясь к озеру и чувствуя во всем теле усталость. Воздух был насыщен сыростью и запахом увядающих трав сладковатым и терпким. Представил себе прозрачную до дна холодную озерную воду, в которой бы хорошо искупаться, чтобы взбодрить себя и прогнать усталость, однако знал: этого делать не станет. Прошли времена, когда рискованная купель проходила для него безнаказанно.

Придется уйти. Молодому уступить место придется. И скоро. Он это понял, побывав недавно на приеме у начальника войск. Был предварительный разговор о будущем заместителе.

- Вы хотели сказать: преемнике? - напрямик спросил он начальника войск и впервые почувствовал, как болезненно ему будет покинуть свой пост.

- Мы вас не торопим, однако готовить преемника нужно. Не мне вам говорить.

Михеев назвал фамилию Голова. Видно, у командующего был на примете другой человек. Он долго молчал, подперев голову кулаком и уставясь на огромную, во всю стену, карту страны с обозначенной на ней извилистой лентой границы.

- Вам с ним работать, - наконец услышал Михеев. - Представляйте на вашего Голова документы.

23

Он застал Голова в канцелярии. Подполковник стоял у окна, неестественно напряженный, опершись на неширокий, крашенный белилами подоконник. Перед ним вытянулся высокий солдат с несколько бледным лицом и щеголеватыми усиками.

"Шерстнев", - догадался Михеев, садясь в сторонке, у несгораемого шкафа. И вспомнил члена-корреспондента Академии наук Иннокентия Егоровича Шерстнева, маленького, округлого, с тугим животом, прикрытым полами добротно сшитого пиджака.

Сын не походил на отца ни ростом, ни обликом. Интересно, о чем они тут?

- Продолжайте, пожалуйста, - сказал он Голову. - Не смущайтесь, подбодрил солдата.

Голову это и нужно было:

- Нашли скромника! Этот засмущается! Почему на рожон лезете, я вас спрашиваю? Наказания не боитесь?

- Боюсь, товарищ подполковник. - Муха уселась Шерстневу на скулу, он подергивал кожей, силясь согнать ее.

- Мы предупреждали вас: еще одно происшествие, и дисциплинарным взысканием не отделаетесь. Что, прикажете и сейчас простить?

- Несколько месяцев осталось... Я как-нибудь по-пластунски... Если... без суда...

- Что по-пластунски? - Голов поморщился.

- Дослужу.

Плутовское выражение не сходило с лица Шерстнева, и Михеев, наблюдая за ним со своего места в углу, думал: парень-орех, о такого зубы искрошишь. Но решил до конца не вмешиваться - со стороны любопытнее. Вот он, оказывается, какой, сынок Иннокентия Егоровича, с которым встречались на партийных пленумах! Отец не сахар, а этот и вовсе полынь.

Голов усмехнулся в рыжые усики:

- Образно изъясняетесь. Но пластуны, к вашему сведению, были гордостью русской армии, чего о вас сказать нельзя. То, что вы называете "по-пластунски", имеет другое значение, к вам оно ближе, - по лягушачьи.

- Устав запрещает оскорблять подчиненных. - Шерстнев побледнел.

- Устав предписывает нормы поведения военнослужащих. Вы много себе позволяете. И вот что я скажу вам, Шерстнев: вы себя сами вытолкали на край обрыва. А за ним - пропасть!

- А вы тоже образно изъясняетесь! - любезно заметил Шерстнев.

"Норовист, - подумал о Шерстневе Михеев. - Закусил удила и несется, не разбирая дороги. Так и разбиться недолго - Голов-то крут, сейчас вспылит".

Но Голов не вспылил, сдержался и сказал, что, пожалуй, и на этот раз ограничится предоставленными ему правами в пределах Дисциплинарного устава.

Шерстнев, введенный в заблуждение добросердечным тоном, скривил губы, усики выгнулись скобочкой вниз:

- Зачем наказывать солдата гауптвахтой или еще хуже?.. Вы меня, товарищ подполковник, по методу А.Макаренко. Помните "Педагогическую поэму?" Доверие, помноженное на доверие... Безотказная метода. - Произнося дерзкие эти слова, он стоял, вытянув руки вдоль тела, в почтительной позе и ел глазами начальство.

"Он с выдержкой, Голов, - с невольным уважением констатировал Михеев. Не всякий офицер найдет в себе силы промолчать на откровенную издевку, секанул бы с плеча".

Голов знал, что за ним внимательно наблюдают, и с решением не торопился. Присутствие генерала сдерживало и обязывало не выказывать слабости.

Вошел Суров.

Михеев больше молчать не мог. Поднялся и пошел неторопливым коротким шагом на середину комнаты. Голов вопрошающе следил за ним, понимая, что генерал неспроста поднялся. Конечно, не знал, какое решение тот сейчас примет, но что примет - не сомневался. С самого начала его появления в канцелярии Голов всем своим существом ощущал скованность от присутствия этого пожилого человека с умным наблюдательным взглядом, видел его упрямый, гладковыбритый подбородок с ямочкой посредине. И почему-то подумал, что в ямочке всегда остается седая щетина, ее трудно выбрить.

- Вы себе кажетесь большим умником. - Михеев остановился перед Шерстневым. - А ведь вы, молодой человек, стопроцентный балбес.

- Товарищ генерал, разрешите...

- Не разрешаю! - Рука Михеева со сжатой в кулак ладонью взлетела и опустилась: - Идите. Как вас дальше воспитывать, подумаем, а покамест - на гауптвахту отправитесь.

Шерстнев побелел лицом, но виду не подал, что испугался. Четко повернулся через плечо, пошел к дверям.

- Ваше воспитание? - спросил Михеев у Сурова.

- Теперь уже мое, товарищ генерал.

- С марта этого года, - уточнил Голов. - Такого только строжайшее наказание может исправить.

Он замолчал под изучающим взглядом Михеева, повременил и вышел во двор.

24

В коридоре стоял Бутенко. Шерстнев не задумался, почему повар здесь. Шел, углубленный в себя, в голове был сплошной сумбур. Навстречу попались Лиходеев, Азимов, Колосков, Мурашко - у всех вдруг нашлись в коридоре дела. Потом показалось, что под окном пробежала Лизка в светлом платье с короткими рукавами. Взгляд натыкался то на желтый плинтус под голубым маслом стен, то на ярко-красные доски недавно обновленного пола.