Твой восемнадцатый век - Натан Эйдельман

Эти мелкие с виду подробности и анекдоты довольно многозначительны; и сильнейшее детское воспоминание царя Петра, видевшего, как был кинут 15 мая 1682 года на стрелецкие копья боярин Матвеев; сообщение, записанное со слов М. А. Румянцевой (жены известного сподвижника Петра I Александра Румянцева и матери знаменитого фельдмаршала); и «тонко организованные» разговоры Екатерины II — о проклятии, будто бы наложенном на своих потомков женой Ивана V, старшего брата Петра I: если четыре колена ее потомков тем самым приговорены к несчастьям, то это как бы снимает часть ответственности с Екатерины за злоключения Брауншвейгского семейства (внучки и правнуки Ивана VI).

Разумеется, самые острые сюжеты, особенно относящиеся к царствованию Екатерины II, не попали в «Эрмитажное собрание» и, подобно небольшим «спутникам», группируются, дополняют наиболее крупный, законченный, откровенный исторический труд, написанный за три-четыре года до смерти, в 1786–1787 годах.

«Взирая на нынешнее состояние отечества моего, — начинает Щербатов, — с таковым оком, каковое может иметь человек, воспитанный по строгим древним правилам, у коего страсти уже летами в ослабление пришли, а довольное испытание подало потребное просвещение, дабы судить о вещах, не могу я не удивляться, в коль краткое время повредилися повсюдно нравы в России. В истину могу я сказать, что если, вступая позже других народов в путь просвещения, нам ничего не оставалось более, как благоразумно последовать стезям прежде просвещенных народов, — мы подлинно в людкости и в некоторых других вещах, можно сказать, удивительные имели успехи и исполинскими шагами шествовали к поправлению наших внешностей. Но тогда же гораздо с вящей скоростью бежали к повреждению наших нравов…»

«Отрицательные герои», «повреждатели» Щербатову видны ясно: из всего XVIII столетия с большим знанием он беспощадно и откровенно вытаскивает фигуру за фигурой, рисует портрет за портретом: честолюбец-грабитель Александр Меншиков, за ним другой временщик — Иван Долгорукий. Затем Бирон и его люди; при Елизавете Петровне князь Алексей Михайлович Черкасский — «человек весьма посредственной разумом своим, ленив, незнающ в делах и, одним словом, таскающий, а не носящий свое имя и гордящийся единым своим богатством, в УГОДНОСТЬ монархине со всем возможным великолепием жил; одежды его наносили ему тягость от злата и сребра и блистанием ослепляли очи; екипажи его, к чему он и охоты не имел, окроме что лучшего вкусу, были выписаны из Франции, были наидрагоценнейшие; стол его великолепен, услуга многочисленна и житье его, одним словом, было таково, что не одиножды случалось, что нечаянно приехавшую к нему императрицу с немалым числом придворных он в вечернем кушанье, якобы изготовляясь, мог угощать».

Несколько страниц посвящено подробному разбору интриг, «честолюбивых затей», вреда, причиненного «сим чудовищем», одним из любимцев Елизаветы, графом Петром Ивановичем Шуваловым.

Затем подробно перечислены деяния всех фаворитов Екатерины II.

Сверх того сохранились никогда не публиковавшиеся щербатовские записки-характеристики нескольких видных деятелей екатерининской администрации — восьми членов Военного совета (сделанные, очевидно, между 1775 и 1777 годами). Непросто оценить, где историк объективен, а где пристрастен; однако обо всех названных лицах он судит, конечно, с немалым знанием — находясь в одной с ними службе и примерно в одних рангах.

«ГРАФ КИРИЛЛА ГРИГОРЬЕВИЧ РАЗУМОВСКИЙ. Рожденный украинским казаком и случаем брата своего, графа Алексея Григорьевича Разумовского, возведен на вышнюю ступень достоинства и богатства. Он был гетманом и яко обладателем той страны, где прежде пас скотину. Но некоторые обстоятельства принудили правительство склонить его сложить с себя чин гетманский с такими выгодами, что он, кроме власти своей в Малороссии, ничего не потерял. Невзирая на подлость его рождения, сей муж имеет довольно разума и просвещения, но разум его так леностью и беспечностью его затушен, что хотя по причине той, что он, быв сильным счастием нигде не служа возведен, — и неможно требовать от него, яко от упражняющегося в делах человека, какова тонкого знания в делах, то он и здравый рассудок и то малое сведение о делах, которое он имеет, ленится к существенной пользе употребить.

ГЕНЕРАЛ АНШЕФ КНЯЗЬ АЛЕКСАНДР МИХАЙЛОВИЧ ГОЛИЦЫН. Тихой и скромной его обычай делает почитать в нем более достоинства, нежели в нем действительно есть, а приветливость его делает любимым, хотя ни великого генерала, ни проницательного министра, ни доброго друга в нем сыскать не можно. Впрочем, он всегда предан сильной стороне двора, и от искания своего тщится счастие и спокойствие свое получить.

ГРАФ НИКИТА ИВАНОВИЧ ПАНИН. Человек тихой <зачеркнуто: благонадежной>, щедрой и человеколюбивой, хотя блистательного и быстрого разума не имеет, однако не лишен здравого рассудку; медленность его в делах делает многие затруднения, а неумеренная привязанность его к тем, кого он любит, часто затмевает в нем самую любовь к отечеству. Впрочем, он в мыслях своих довольно тверд, и, хотя тихими и медлительными стопами, но часто до предмета своего достигает. Неприятель графов Орловых, которые тогда были временщиками у двора, и, упираясь на мочь, которую ему давало пребывание его гофмейстером при великом князе <Павле>, злобу неприятелей он своих презирал.

ГРАФ ЗАХАР ГРИГОРЬЕВИЧ ЧЕРНЫШЕВ. Сей муж еще жил сперва при дворе и по обращениям двора был выпущен в полковники; он вступил в новое течение службы, показал большое прилежание и искусство, что уже тогда полк его Санктпетербургский лучшим почитался, по сем, быв уже в чине генеральском в Прусской войне, везде его проворство и проницание оказывались. Подлинного про сего мужа можно сказать, что он исполнен проворства, пронырливости, ума и честолюбия. Толико трудолюбив и скор ко всякому исполнению в своем кабинете, коль приятен и весел в обществе; честолюбие его, и самое деспотическое правление, под которым он живет, принуждают его стараться быть всегда нужным и поэтому разные проекты вымышлять, которые по малому знанию его внутри России и по поспешности мыслей, по большей части неосновательны бывают; но и сии ошибки искусен он исправлять. Впрочем, он всегда старается быть друг тем, кто сильнее у двора, с тем, однако, чтоб и самого того низвергнуть, когда случай будет.

ГРАФ ПЕТР ИВАНОВИЧ ПАНИН. Человек, имеющий довольную остроту в разуме, но не токмо не просвещенный, а паче невежеством наполненный; он честен и тверд по гордости, велеречив по горячности, а часто бывает несправедлив по предубеждению, к которому он часто, так же как и брат его Никита Иванович, подвергнут бывает. Он охуляет и без закрышки все поступки двора, за что им и нелюбим, ненавидит временщиков за то, что они выше его, но если честолюбие его требует, то несколько преклоняется. Довольное знание имеет о внутреннем состоянии России, но что касается до военного искусства, то, хотя он и с честию служил в Прусскую войну, однако же, не можно сказать, чтобы до таких познаний оныя и испытания изрядный вождь. Однако со всеми его пороками можно сказать про него, что он имеет доброе сердце и любит свое отечество.

ГЕНЕРАЛ-ПРОКУРОР КНЯЗЬ АЛЕКСАНДР АЛЕКСЕЕВИЧ ВЯЗЕМСКИЙ…Быв другом графам Орловым, посажен был в должность генерала-прокурора в Сенат. Быв в сей должности, он за главные себе правила принял следующие: 1) ни в чем не противуречить государю; 2) признаваться, что ничего не знает сам, но все делает просвещением и наставлением государыни; 3) уверять ее ежечасно, что к ней одной, и что любовь его к ее особе есть чрезмерна; 4) искать самых малейших прибылей и о оных изъясняться государю, невзирая, что может статься в других местах самыми сими прибылями великие суммы терялись. Сие учинило, что государыня, почитая его вернейшим своим слугою и яко произведение ее, по самолюбию своему везде стала его подкреплять, а при том и таким человеком, который не токмо может сохранять государственные доходы, но и преумножать их. Впрочем, можно о нем сказать, что он, хотя ничего блистательного в разуме своем не имеет, однако не лишен здравого рассудка, знающий по должности своей о многих частях государства, хотя несправедливые часто воображении о том имеет, и что, наконец, в некоторых случаях заменяет его то трудолюбием своим, что в потребе разума ему недостает».

Так представлены в бумагах Щербатова главные персоны империи. Таковы его симпатии и антипатии…

Обличения, однако, не останавливаются на вельможном уровне — идут выше!

Щербатов ввел в свое сочинение ряд «крамольных свидетельств», которые (по официальным понятиям) «умаляли память», лично задевали по меньшей мере восемь самодержцев, начиная от Петра I; казнь царевича Алексея, «пышность и сластолюбие» двора Екатерины I и Петра II, государственные перевороты — здесь представлен целый курс тайной политической истории России.