Билли Батгейт - Эдгар Доктороу

На ужин подали ростбиф, приготовленный, как я люблю, свежую спаржу, которую я не очень люблю, домашнее жаркое большими кусками, зеленый салат, к нему я не притронулся из принципа; было и настоящее французское вино, у меня начал появляться к нему вкус, но я им не увлекался по той же причине, по которой Дрю Престон сидела как можно дальше от мистера Шульца. Мое место было слева от мистера Шульца, а отца Монтеня — справа. За мной сидел Дикси Дейвис, а Дрю Престон расположилась между ним и мистером Берманом. Дикси Дейвис болтал без умолку, может, он днем перетрудился, может, привез неверные сведения, а может, пренебрегли его юридическими советами; как бы то ни было, остановиться он не мог, впрочем, не исключено, что все объяснялось его соседством с самой красивой и аристократической женщиной, какую ему только доводилось видеть в жизни; она была в строгом черном платье, открывавшем точеную шейку, которую украшала простая нитка жемчуга, в каждой жемчужине точкой отражалась люстра; он рассказывал миссис Престон, как начинал свою адвокатскую карьеру, вспоминая с истерическим удовлетворением жалкое начало, а она кивала прекрасной головкой, подбадривая его, и решительно сметала все подряд со своей тарелки, запивая вином, которое он не уставал подливать; он купался в лучах ее красоты и силился очаровать ее фактами своей трусливой жизни. Я бы ни за что не хвастался тем, что ошивался с грязными студентами около суда и подлизывался к поручителям, чтобы те, в свою очередь, отблагодарили меня, порекомендовав привлеченным к суду недотепам, нуждающимся в адвокате. Так он и начинал, с защиты подпольных лотерейщиков, получая по двадцать пять долларов за спасение от тюрьмы. «Остальное — история», — произнес он, обнажив зубы в кривой улыбке. Я заметил, что сидел он, сгорбившись и вытянув голову вперед, эта поза совсем не вязалась ни с его холеностью, ни с прекрасным гардеробом. Сам удивляюсь, почему я так невзлюбил этого человека, я ведь почти не знал его, но наблюдая, как он пытается заглянуть в вырез платья Дрю Престон, я сожалел, что сижу за столом не с Ирвингом, Лулу и другими ребятами, а с интеллектуалом, который не обратился ко мне даже с самым пустячным вопросом и вообще, кажется, не замечал моего присутствия.

И тут он вынул из бумажника фотокарточку, на фотографии была женщина в лифе от купальника и шортах, она щурилась на солнце, уперев руки в бока, на ней были туфли на высоком каблуке, носки которых смотрели в разные стороны, одну ногу она демонстративно выставила вперед; он положил снимок перед Дрю Престон, она наклонилась посмотреть, не трогая фотографию руками, словно это была какая-то живая тварь типа кузнечика или богомола.

— Это моя невеста, — сказал он, — актриса Фон Блисс. Вы слышали о ней?

— Что? — спросила Дрю Престон. — Неужели… Фон Блисс? — Она произнесла имя с таким искренним удивлением, что адвокат решил, будто она не может поверить в счастье, которое ей привалило.

— Именно она, — сказал с ухмылкой Дикси Дейвис, рассматривая снимок с идиотским восхищением. Дрю Престон поймала мой взгляд, потом вытаращила глаза и свела зрачки у переносицы, я засмеялся от неожиданности, не думал, что она способна на такое, и в этот момент я почувствовал на себе внимательный взгляд поверх очков мистера Бермана, ему не требовалось ни слов, ни даже простого наклона головы, чтобы мне стало ясно — я прислушивался не к той беседе. Несмотря на решимость быть начеку, я не мог оторвать глаз от миссис Престон; когда я против воли повернул голову к отцу Монтеню и мистеру Шульцу, у меня даже шейные позвонки хрустнули.

— О, тогда вы должны совершить паломничество, — говорил святой отец в своей энергичной манере, не прекращая есть и пить, отчего все слова становились жеваными. — Вам следует обратиться к катехизису, послушать Евангелие, вы должны очиститься, подготовиться к избранничеству и тщательно изучить обряды. И только после этого вы можете принять крещение и конфирмацию, а затем уже получить и причастие.

— Сколько времени на это потребуется, святой отец?

— О, это зависит от обстоятельств. Год, пять лет, десять? Как только вы сможете открыть свою душу христианским таинствам.

— Я могу действовать и побыстрее, отец, — сказал мистер Шульц.

Я не решался поднять глаз на мистера Бермана, он бы немедленно понял, что я растерян. После знакомства со святым отцом мы в среду приходили на вечер, организованный церковью Святого Варнавы, и мистер Шульц даже сыграл несколько конов в бинго,[4] выкрикивая магические числа, нарисованные на шарах, и радуясь, когда кто-то выигрывал доллар или два. А потом он прошептал несколько слов на ухо святому отцу, и тот с большим воодушевлением объявил о благословенной щедрости мистера Шульца, установившего специальный приз в двадцать пять долларов, который будет разыгрываться в конце вечера; это сообщение было встречено аплодисментами, мистер Шульц смущенно поднял руку и заулыбался, а мы с мистером Берманом, сидя в это время сзади, говорили о бинго; мистер Берман взял одну карточку, присвоил каждой букве численное значение и показал мне, как уравнивать шансы каждого ряда после выкрикивания числа, а потом описал мне несколько способов, какими можно мошенничать в честной игре. Но тогда я еще не догадывался, что игра в бинго была первым шагом на пути обращения в другую веру.

Святой отец положил на стол нож и вилку и, жуя, откинулся на стуле. Подняв свои густые брови, он бросил на мистера Шульца взгляд, полный сочувственного священнического скепсиса.

— От еврея до Святой Церкви очень длинный путь.

— Не очень длинный, отец, не очень. Мы в одной лодке. Иначе бы зачем ваши самые большие шишки носили ермолки? Я, кроме того, заметил, что вы все время говорите о наших парнях и читаете нашу Библию. Не очень длинный путь.

— Да, но самое главное, как мы читаем и что из прочитанного принимаем, разве не так?

— Я знаю ребят, католиков, с которыми вырос, моих деловых партнеров, верно, Отто? — сказал мистер Шульц, глядя на мистера Бермана, — Дэнни Ямашиа, Джои Рао и еще кое-кого. Они думают точно так же, как и я, у них те же представления о добре и зле, они точно так же уважают своих матерей, я всю жизнь полагался на бизнесменов-католиков, святой отец, а они на меня, а как такое возможно, если мы не понимаем друг друга лучше, чем кровные братья?!

С задумчивостью, подобающей столь торжественным переживаниям, он вновь наполнил вином стакан священника. Все притихли.

Отец Монтень одарил мистера Шульца укоризненным галльским взглядом, поднял стакан и выпил его. Потом промокнул салфеткой губы.

— Конечно, — сказал он очень мягко, словно говорил о предмете, о котором лучше было бы промолчать, — бывают и другие пути религиозного возмужания.

— Ну вот, теперь совсем другое дело. Есть и более короткие пути, — сказал мистер Шульц.

— В этом случае у нас должна быть уверенность, что мы имеем дело с истинным подчинением воле Господа нашего Иисуса Христа.

— Честное слово, святой отец, я с вами совершенно искренен. Я же сам начал этот разговор, верно? У меня тяжелая жизнь. Мне все время приходится принимать важные решения. Мне нужна сила. Я вижу, что мои знакомые обретают силу в вере, и я тоже нуждаюсь в такой силе. Я обычный человек. Я боюсь за свою жизнь, как любой другой. Я хочу понять, зачем она. Я стараюсь быть великодушным, добрым. Но мне по душе мысль о дополнительной помощи.

— Понимаю, сын мой.

— Ну, как насчет воскресенья? — спросил мистер Шульц.

После кофе Дрю Престон, извинившись, ушла, спустя несколько минут ужин расстроился, и мистер Шульц пригласил отца Монтеня на шестой этаж, где, удобно устроившись в его номере, они пили канадский виски, курили сигары и беседовали, как закадычные друзья. Глядя на них, я обратил внимание, что они похожи, — оба плотные, почти без шеи, пепел сбрасывают куда попало. С ними сидел и Дикси Дейвис. Остальная часть банды устроилась в кабинете мистера Бермана, все были угрюмы, говорили мало. Наконец святой отец отправился домой, и мы двинулись в номер мистера Шульца, собрания никто не назначал, мы просто вошли и сели; никто не произнес ни слова, пока наш босс ходил по комнате взад-вперед и делился с нами своими мыслями.

— Микки, ты ведь понимаешь, а не понимаешь, так обязательно поймешь, что я должен приготовиться, никаких случайностей я допустить не могу, мне любая помощь может потребоваться. Как знать? Как знать? Помню, много лет назад меня поразил Патрик Девлин, вы должны помнить братьев Девлин, которым тогда принадлежал почти весь пивной бизнес в Бронксе, а мы в то время только начали, и я хотел немного проучить его, парень он был крепкий, и мы подвесили его за большие пальцы рук, помнишь, Лулу? Но он-то не знал, что у нас на уме, он решил, что мы его убиваем, и закричал, чтобы привели священника. И это меня поразило. В минуту смерти он звал не мать, не жену, а именно священника. И тут я задумался. Я хочу сказать, что в такие моменты человек обращается к своей силе, ведь так? Мы тогда только выдавили ему на глаза кишки и дерьмо из дохлой крысы и заклеили их пластырем, оставив его висеть в собственном подвале, мы-то знали, что его найдут там, правда, к тому времени, когда эти вонючие идиоты его обнаружили, зрение он уже потерял. Но я так и не могу забыть, что он звал священника. Такие вещи не забываются. Мне нравится этот маленький канадский французишка, мне нравится его церковь, я им крышу новую сделаю, чтобы не текло в сокровенные моменты, это мне настроение поднимает, понимаете? Каждый раз, когда я вхожу к ним, у меня настроение поднимается, правда, я не знаю латыни, но я ведь иврита тоже не знаю, так что почему бы не соединить одно с другим? Христос был одновременно и тем и другим, черт возьми, разве не так? Они требуют исповеди, не хочу притворяться, будто я без ума от этого, но опять-таки никаких обид; когда придет время, как-нибудь справимся. Моя мать ничего не должна знать… Ирвинг, и твоя мать тоже, им это не надо, они не поймут. Никогда не любил, как старики молятся в синагоге, раскачиваются взад-вперед, каждый что-то бормочет себе под нос, голова болтается, плечи ходят туда-сюда, я люблю, когда человек ведет себя с достоинством, когда люди вместе поют, делают одно и то же одновременно; мне нравится сам порядок, это ведь что-то значит, когда все опускаются на колени, это радует Бога, может, слишком сложно для тебя, а, Лулу? Вы только посмотрите на него, какой несчастный, посмотри на выражение его лица, Отто, он же сейчас заплачет, скажи ему, что я все тот же прежний Немец, что ничего не изменилось, ничего не изменилось, слышишь ты, дубина? — И он обнял бандита, смеясь и похлопывая его по спине. — Ты же знаешь, как обстоит дело с судом, ты же знаешь, что мы начинаем немного нервничать, когда нас ждет судебный процесс. Вот и все. Вот и все. Не мы первые, не мы последние.